Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

– На молитву смирно!

Насколько было возможно, лица солдат приняли еще более злобное выражение. Казалось, они были готовы съесть кого-то живьем. Священник пытался придать своему голосу силу и глубину:

– Боже, Господь всех народов. Ты, который держишь наши судьбы в руке своей. Поверни к нам лицо свое и яви нам свою милость, ибо на тебя уповаем. Да исполнится твоя воля, ибо мудрость твоя больше нашего слабого разумения. Если ты посылаешь нам испытания, значит, мы это заслужили, но мы молим тебя: укрепи своей силой наши души, дабы нам выдержать эти испытания. Помоги нам исполнить то, что требуется от нас во имя твое, во имя родного дома и отечества. Дай нам силу на величайшие жертвы, ибо во имя твое идет навстречу судьбе избранный тобою народ. Наполни наши души такой же несокрушимой решимостью и такой же пламенной любовью к родине, которые воодушевили на самопожертвование наших братьев, спящих теперь в могилах героев. Только этого просим мы у тебя. Благослови нас во всем, что выпадет на нашу долю. Благослови весь наш народ, дабы он сплотился в единстве. Открой наши сердца своей воле, дабы мы шли правильным путем.

После этого священник уже менее торжественно пропел «Благославен Господь»: рвения у него явно поубавилось от того, что он прочел одну и ту же проповедь подряд трем ротам батальона. После благословения спели еще одну строфу из псалма, и на этом мероприятие закончилось. Капитан скомандовал роте разойтись, и солдаты неспешно подчинились. Рахикайнен неторопливо, засунув руки в карманы, покидая плац, попытался сострить:

– Вот это была проповедь так проповедь! И как это у такого шибздика так громко получается! А ведь он ужас что наговорил. Нам тоже придется покоиться в могилах героев, братцы. У меня волосы дыбом встают от его угроз.

– Он правильно говорил, – остановил его Сало.

Солдаты с оружием и пожитками собрались перед бараками. Одни играли в карты, другие лениво переговаривались, третьи просто лежали на земле. Между тем часы уже показывали десять, следовательно, срок отъезда прошел. Грузовиков все не было.

Хиетанен лежал на спине, положив голову на вещмешок, и пел. Это была довольно странная песня: Хиетанен не знал ни мелодии, ни слов ни одной песни. Сейчас он громко напевал стишок, сочиненный им самим:

Ах, тетушка, у вас коса,

В косу собрали волоса…

и смотрел при этом в меркнущую синеву неба, уже настолько потемневшего, что на нем кое-где уже можно было различать звезды поярче. Вдруг он бросил напевать свои нелепые стишки и сказал:

– Нет, ребя, эти звезды, надо сказать, чертовски далеко от нас. Кажется, что они близко, но если хорошенько поразмыслить, то они так далеко, что простому человеку и не уразуметь. И я все вот чему удивляюсь: для чего они? На мой взгляд, они совсем без пользы. Кому они нужны? Никому.

– Ну, от них все-таки свет.

Младший сержант Лахтинен, закрепив на своем мундире готовую оторваться пуговицу, в это время вкалывал для сохранности иголку за околыш фуражки. Он был еще всецело поглощен работой и обронил замечание так просто, вскользь, однако Хиетанен был скор на подхвате и возразил:

– Свет! Солнце и луна – это я еще могу понять, но куда годится такой свет? Никуда. Был бы я богом, я б не стал создавать звезды. И если бы мог, я бы смел их с небосклона. На что они, если от них никому никакого проку?

Лахтинен тем временем закрепил иглу и был готов к спору. Он осторожно огляделся и сказал тихо, несколько нерешительно, словно предвидя возражения:

– Ну, что их создал бог – так это одни разговоры. Так учат в школе, хотя отлично знают, что это враки. И человека тоже никто не создавал. Он родился в море. И состоит из угля и других веществ. А простаков охмуряют, чтобы они были послушны капиталистам. Только и всего.

Хиетанен засмеялся:

– Не такой я дурачина, чтобы поверить в это. Что ты такое несешь! Из угля? Нет, просто удивительно! Человек родился в море – что за чертовщина! Да ты попробуй, побудь с полминуты под водой – сразу отдашь концы. И в моем теле ты не найдешь ни крошки угля. Человек – он из мяса и костей. Это тебе любой ребенок скажет. Ну а насчет капиталистов – может быть. Про капиталистов я, брат, ничего не знаю. Вот если старик мой отдаст богу душу прежде меня, тогда мне достанется девять с половиной гектаров никудышной земли – такой я капиталист. Но спину свою гнуть ни перед кем не стану, какой бы капиталист в поле ни встретился. Суну руки в брюки и только поплевывать буду дальше любого дьявола. Вот я каков.

Лахтинен, обычно степенный, как и подобает человеку его склада, который все принимает всерьез, тихим голосом продолжил разговор. Глубоко сознавая, как одинок он со своими взглядами, он был немного раздражен. Он вовсе не любил спорить, но нельзя же так легко уступить, бросить дело, которое отстаиваешь.

– Человек может жить и под водой, если есть жабры. Человек вначале был рыбой. Это признают даже ученые, которые прислуживают капиталистам.

Хиетанен больше не смеялся. Он сел и, озадаченно глядя на Лахтинена широко раскрытыми глазами, сказал:

– Послушайте, ребята! Послушайте, что говорит наш Юрьё! Теперь-то уж ты точно заливаешь. Ну и удивил ты меня! Нет, вы послушайте! Я, наверное, окунь, ведь у меня горбатая спина. Представьте себе – жабры… Я, как окончил начальную школу, так ничего не читал, кроме «Новостей Турку», но все же не такой я дурак, чтобы поверить в это. Значит, я был когда-то окунем? Окунь из угля… Ну удивил!

Хиетанен был вне себя, и его волнение все нарастало. Он огляделся, ища поддержки у других, но один только солдат Ванхала, лежавший поблизости, заинтересовался их спором. Это был молчаливый, толстый парень, редко принимавший участие в разговорах, хотя по нему было видно, что он не прочь поболтать. Когда он что-нибудь говорил, то смущался, краснел и робко озирался, словно хотел увидеть, какое впечатление произвели его слова. Он молча слушал спор Хиетанена и Лахтинена и, тихо посмеиваясь, повторял про себя:

– Рыба… хи-хи… рыба… Хиетанен – окунь… хи- хи-хи…

Лицо Лахтинена приняло недовольное выражение. По его тону можно было заключить, что он не хочет продолжать спор, хотя и считает себя правым. Все же он сказал:

– Природа – это создатель. Вот так-то… Можно спорить сколько угодно. А ученые господа знают, с чьего голоса им петь, чтобы не было пусто в кошельке. В том же духе и Ворон тут каркал. Все это мы тут разом и услышали… Дай нам силы защитить денежный мешок капиталистов. Нам опять в путь, посмотрим, что из этого получится… У русских достаточно солдат.

Ванхала, чуточку поколебавшись, сказал:

– Один финский солдат стоит десяти русских. Хи-хи.

– М-м… Возможно. Но что делать, когда появится одиннадцатый?

Хиетанен, которого разговор интересовал не с политической, а лишь с теологической точки зрения, вернулся к начальной теме:

– Хоть я и не ученый доктор, но мой разум говорит мне, что мир возник не сам по себе. В этом меня никто не переубедит. В сверхъестественные силы я не верю. Но как может вещь сделаться сама по себе, без того, чтобы ее создали? Должен быть бог. Но я думаю, что он задал себе много лишней работы. Вот, скажем, звезды: они никому не нужны. Я уже раз думал об этом. Я не понимаю и того, какая польза в мире от муравьев и лягушек. По-моему, так они совершенно не нужны. А также клопы и тараканы.

Ванхала всколыхнулся всем своим полным телом, и, едва сдерживая смех, сказал:

– И вши еще.

Произнося это, он покраснел и принял серьезный вид. Однако, когда он заметил, что Хиетанен одобряет его слова, его круглое лицо расплылось в улыбке, а тело снова заколыхалось. А Хиетанен подхватил его реплику и продолжал доказывать:

– Конечно! Кому польза от укуса вши? Никому. А человек должен еще и кормить эту дрянь. Это уж чересчур. Старые люди говорят, что лягушки очищают воду в колодце, но я этому не верю. По-моему, наоборот, загрязняют: кому охота пить воду с лягушачьей икрой?

– И с головастиками, хи-хи…

Ванхала уже был настолько уверен в себе, что больше не краснел, и прямо-таки просиял, когда Хиетанен поддержал его:

– Да уж точно!

Хиетанен снова улегся, давая понять, что для него разговор окончен, и лишь напоследок добавил:

– В сверхъестественные силы я не верю. Но я стою на том, что многое в мире не нужно. – Его окончательный приговор гласил: – Это все чертовщина!

Он набрал полную грудь свежего воздуха, словно желая рассеять все бесплодные размышления, и запел. Он подбирал слова, как они ему вспоминались, и сочинял мелодию по ходу песни:

Я в окошечко смотрел, как плывет пароход

По Аурайоки, по гладкой,

Гей, гей, я видел, как он плывет

По той ли Аурайоки, по гладкой.

Эй, лошадка, не налегай на дышла,