Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

Наконец все оставшееся снаряжение было увязано в узлы, а узлы свалены в телегу. С инвентарной книгой под мышкой Мякиля брел за возом к расположению батальона. Возчик, отъезжая, предложил Мякиле довезти до места, но в ответ получил отказ, содержащий намек, которого он, правда, так и не заметил:

– Хватит с лошади и того, что она тащит все снаряжение. Совсем не обязательно ей тащить еще мужика, как будто он пешком дойти не может.

Пробитая в песчаной почве гужевая колея была неровной, полна корней и выбоин, в одной из которых телега и застряла. Возчик, размахивая вожжами, понукал лошадь:

– Н-н-но… Сатана, н-н-но, давай.

Рука Мякили многозначительно поднялась, в горле захрипело, и возчик получил совет:

– Вожжи-то для того, чтобы лошадью править. Можно было бы легко яму объехать, если тихонько за веревку-то потянуть.

– У, дьявол!… Тут…

Лошадь выгнулась, уперлась в хомут, и колесо выскочило из ямы. Путь лежал через пустошь, поросшую по краю соснами, стволы которых пламенели в лучах заходящего солнца.

IV

В штабном бараке тоже готовились к объезду. В комнате капитана кровать была пуста, и клочья пожелтевших бумажных штор торчали из печи. Писарь и вестовой уже упаковали архив в деревянный ящик и набивали теперь собственные вещмешки. Ну и напихали же они в них барахла: эти-то господа знали, что мешки не будут оттягивать их плечи. Из вещмешка писаря торчали охотничьи сапоги и штатские бриджи. Писарь был в каком-то смысле удивительным существом, прямо-таки капризом природы. Крестьянский парень, но изнеженный, даже женообразный с сюсюкающей манерой говорить. Обладатель длинного костяного мундштука, он курил только «Норсстейт». Похуже не годились.

На огне из ненужных бумаг варили кофе. Возле окна стоял стол из неструганых досок, за которым сидел капитан, глядя в окно. Изящные и сильные пальцы его вертели карандаш, в углах рта блуждала тонкая улыбка, вызванная медленно приближающимся по тропинке фельдфебелем Корсумяки, старым пограничником, по возрасту переведенным из пограничной службы на должность ротного фельдфебеля. Полевая фуражка Корсумяки надвинута на глаза, так что верх вздымался куполом, словно выдавленный головой. На нем прямого покроя сермяжные брюки и «десантные ботинки» с высокими голенищами, из которых виднелись толстые, серые, с красным узором шерстяные носки. Фельдфебель шел медленно, осматриваясь вокруг. Увидев на земле палку, он нагнулся, поднял ее и понес, как и две поднятые ранее, прижав к груди.

Спустя некоторое время его спокойные шаги послышались в передней, и с этими тремя палками у груди он прошел к печке. Подкинув их в огонь, он недовольно проговорил:

– Разбросали поленья вдоль дороги. Странно получается. Тут все точно скверные ребятишки. Дома никто бы такого беспорядка не потерпел, а здесь как будто ни до чего дела нет.

Он поднял крышку кофейника, увидел, что кофе еще не готов, и сел за стол напротив капитана. Потом снял фуражку, пригладил рукой волосы, взглянул на телефон и спросил:

– Насчет автоколонны ничего не слышно?

Капитан очнулся от задумчивости и по своему обыкновению зачастил:

– Ничего. Совершенно ничего. Да они и сами не знают. Я уже говорил, что это просто безобразие. Хоть кто-нибудь должен же что-то знать. Удивительно, что каждый раз невозможно выяснить, прибудут ли грузовики. Говорят, наверху большие перемещения. Думаю, это означает, что прибудут новые части. Слух о мобилизации, кажется, подтверждается: формируются новые дивизии. В одной из них мы будем ядром, два других полка создают из резервистов… Вестовой! Кофейник…

Они помолчали, пока вестовой не выяснил, как обстоит дело с кофе, и не ушел в переднюю, где они с писарем паковали вещмешки. Фельдфебель проговорил чуть подавленно:

– Значит, война?

– Не могу сказать. Говорят, все дело в Германии. Теоретически это зависит от трех стран: Германии, России и от нас самих. Во-первых: допустим, Германия нападает на Россию, в чем я, кстати, ни секунды не сомневаюсь, и требует при этом, чтобы мы приняли участие в войне. Важность дороги на Мурманск говорит именно за это. Во-вторых, Россия может попытаться прояснить ситуацию, ударив по нам сразу или по крайней мере перенеся войну на нашу территорию. Она едва ли ожидает, что мы оставим ситуацию, как она есть. В-третьих, мы сами едва ли упустим такую возможность. Нам придется встать на ту или другую сторону, и едва ли приходится сомневаться в выборе.

– Нисколько. Нисколько. Но как все пойдет дальше?

– Боитесь взбучки? – Капитан издал короткий смешок и продолжал: – Больше мы такой возможности иметь не будем. Я со своей стороны всей душой за дерзкое нападение. В мире право всегда следует за мечом победителя. Так будет и сейчас. Потерпевшие всегда не правы. Но хоть каждый и имеет собственное мнение по всем этим вопросам, ясно одно: наша судьба связана с успехом Германии. И поэтому нам придется сделать все возможное ради этого успеха. Я рассматриваю Центральную Европу как средоточие силы, давление которой определяет судьбу Финляндии. Германия давит на окраины, и, когда давление это усиливается, Восток отступает. Когда оно ослабевает, края стягиваются к центру, и вместе с этим сокращается наше жизненное пространство. Как это ни странно кажется на первый взгляд из-за нашей привычки считать Францию и Англию нашими друзьями, в действительности-то они наши злейшие враги. Их поражение – это победа Германии, а победа Германии – наша победа. Если мы проиграем, мы погибнем, это ясно, и потому сейчас придется напрячься до последнего, чтобы уничтожить Россию, и желательно навсегда.

Фельдфебель проговорил, уставившись в пол:

– Оставлю-ка я семью на месте.

Капитан понял, что Корсумяки отнюдь не следил за развитием его мысли, а думал только о собственных делах. Старость и Зимняя война поубавили у него идеализма, если таковой еще был, и, вздыхая, фельдфебель думал теперь о новых бедах и страданиях, которые ему предстояли. Каарна понимал душевное состояние Корсумяки, хотя ему самому эти переживания были совершенно чужды. Он мечтал о войне. И вдобавок о жестокой войне. Этого требовала его карьера. Он вынужден был уйти в отставку после Олонецкой операции, в чине лейтенанта. О причинах можно было догадаться по тому обстоятельству, что он и теперь постоянно враждовал с «этими господами наверху». Солдатам он никогда не сказал худого слова, но командира батальона доводил до белого каления. Без сомнения, он был трудным подчиненным: обладал острым умом и большими способностями. И отнюдь не скрывал своих взглядов, бесцеремонно высказывая такое, из-за чего каждый раз вспыхивала распря. Майору, несмотря на звание и положение, было трудно справиться с этим человеком, у которого вдобавок ко всему был целый пакет орденов, с килограмм весом. В Зимнюю войну Каарна дослужился до чина капитана и получил батальон. По окончании войны остался на службе, но вновь стал командиром роты, поскольку после перевода армии на мирное положение высвободилось слишком много майоров и подполковников на командные посты. Он и теперь не получит батальона. Дали бы хоть стрелковую роту, ибо кому нужны эти пулеметы, особенно в наступательной войне? И тем не менее теперь смерть и бремя ответственности расчистят места, и тогда настанет его черед. Он жаждал проявить себя. Он слишком много раз смотрел в лицо смерти, чтобы бояться ее. Мировая война словно зажгла его энергию и честолюбие новым огнем. Вдобавок он был патриотом, да еще умышленно раздувал в себе это чувство, поскольку оно питало его энергию и жажду действия.

Натура цельная и сильная – таким был Каарна. Его взгляд не выдавал ни малейшей слабости, ничто не могло бы поставить его на колени.

Фельдфебель позвал вестового налить кофе, и капитан продолжил прерванный разговор:

– Да, лучше оставить семью на месте. Назад пятиться не будем. Ситуация не такая, как в прошлый раз. Кстати, обоз присоединится к ротам только на месте назначения. Сначала его должны пополнить. – У рот не было собственного обоза, все хозяйство было сосредоточено при батальоне.

– Ну хоть это облегчит дело. Не придется из-за обоза волноваться, – размышлял фельдфебель. – Но здорово все это отдает войной. Вначале безбожная спешка, а потом сиди и жди.

Капитану стало смешно:

– Так оно и есть. Сейчас потому и бездельничаем. А как же с кормежкой? Может, они отправят полевые кухни заранее? Ну да это их дело.

Они пили кофе молча. Фельдфебель в задумчивости смотрел в переднюю, наблюдая за писарем, который вертелся там перед зеркалом, причесываясь, и то и дело откидывал голову назад, укладывая волосы волной. Фельдфебель вздохнул и, словно поясняя несколько подавленное душевное состояние, сказал:

– Много разных свистунов на свете.

Каарна сухо и неприязненно рассмеялся и проговорил: