Ликующий джинн - Вадим Чирков

На перемене к нему подошел Стас Гусляков.

— Слышь, Слав, у тебя дома ничего не случилось? — спросил он. — У Семечка такая же репа была, когда его предки разбегались. Ему крикнешь: "Боб!" — а он будто с луны свалился — лупится на тебя и не узнаёт. Потом они развелись, и он сразу пришел в себя. Только, говорит, к отцу далеко ехать. Зато каждый раз пять а то и десять баксов в покете. Пятеру его новая жена добавляет.

— Да нет, все в порядке. Это мне сон страшнючий приснился, до сих пор его вижу.

— Бывает, — согласился Стас, — особенно когда американских ужастиков насмотришься. А Елена — у нее все летают.

Все, что происходило в школе, интересным, конечно, не было, но так или иначе касалось главного, чем жил Славик. Произнесла Елена Матвеевна слово "летаешь", и он на мгновение провалился в бездонную пустоту, как совсем недавно в космическом корабле. Сказал Стас об ужастиках — и тут Славику было что вспомнить.

Этот день, где все-все так или иначе касалось его огромной тайны, в конце концов наградил его — и как!

Папа, подвозя сына к дому, несколько раз сказал, что сегодня спешит. Он высадил Славика у арки и потребовал, чтобы тот немедленно поднялся домой, не то… Он недоговорил, развернулся и "мазда" тут же слилась со стаей таких же грязных машин, несущихся по улице.

В природе творилось то, что мама называла дряпней, то есть опять под ногами хлюпала слякоть, а к небу незачем было поднимать голову.

Славик спешить домой не собирался. Проводив глазами папину "мазду", он с редким удовольствием начал оглядывать людный тротуар. Он просто-напросто соскучился по толпе возле их дома. Все спешат. Туда, сюда. Чвак, чвак, чвак… Исчезают в магазине. Встречи, короткие разговоры. "Привет!.. Пока". Пожимание рук. Поцелуи. "Ой! Ай! Что вы говорите?! Не может этого быть!" Замызганные по брюхо собаки на поводках тянут хозяев к углам дома. Мокрые воробьи на асфальте скок, скок. Голуби под самыми ногами, еле уворачиваются от сапог…

А вот переминаются разбитые вдрызг некогда абрикосового цвета американские ботинки. Рядом с ними постукивают друг об дружку черные ботинки, без шнурков, языки вывалились. Забрызганные грязью джинсы поднимаются вверх…

— Не скажи, — узнал Славик простуженный голос Петрухи. — Он требует огня камина, тепла собственной руки, ноги на ногу и неспешных слов. А ты потрогай мою руку — ледышка! А собеседник из тебя! Тот ли это, кому поэт предложил: "Давай ронять слова…"? — Судя по красноречию, Петруха уже принял дозу спиртного.

— Костер у помойки, — отвечал ему такой же простуженный голос, — и одно поломанное кресло на двоих — это я тебе, точно, обещаю!

— А еще — шпроты, лимон и сыр, — гнул свое, маловразумительное, Петруха. Он был в том самом широченном пиджаке, поверх которого был накинут старенький плащ с поднятым воротом. Правое плечо у него было поднято до самого уха и этим, видимо, озябшим ухом он все время терся о воротник. Левую руку он держал на сердце.

— Крыша у тебя не протекла? — предполагал Гоги. — Шпроты и сыр! Ну и память у тебя!.. — На нем была незастегивающаяся куртка в сальных пятнах, с оторванным левым карманом и очень коротким воротом. Он часто поднимал плечи чтобы согреть этим куцым воротом затылок.

— Да пойми же ты! — рубил воздух красной иззябшей ручкой бывший кандидат наук. — Не уважать его — не уважать себя! Хоть что-то все равно должно оставаться на пьедестале!

— Ты бы о пьедестале раньше думал, — охоложивал его вдобавок к дрянной погоде Гоги-Егор-Кондрат. — Раньше — понял? Совсем ты меня заморочил!

Славик ничего не понимал в этом разговоре; "дворяне" стояли на разных позициях и говорили на разных языках.

— Вожжа тебе под хвост не попала? — интересовался Гоги. — Вдруг вспомнил черт-те о чем! Лимон, шпроты… Ты еще устриц закажи! А бычки в томате уже не про тебя? Я знаешь что сейчас сделаю? Выпью свою половину, а ты со своей иди искать камин и неспешного собеседника. Нога на ногу… Дай сюда бутылку!

Петруха снова схватился за сердце.

— Не ломай кайфа, Игорь, — неожиданно мягко сказал он. — Я в самом деле, кажется, заехал не туда. Пошли куда скажешь. — Он проглотил слюну.

Оба собеседника, все еще переговариваясь, повернулись к арке и пошлепали во двор. Славик стал протискиваться сквозь людскую толчею за ними. На всякий случай он прятался за спинами прохожих, а под аркой прижался к стене.

Двор парочка пересекла быстро, Славик не рискнул выйти из-под арки и следил за собутыльниками из-за угла. Они подошли к подъезду в таком же семиэтажном доме напротив его квартиры и скрылись в нем. Куда они могли пойти там, он знать не мог, но предположил, что, скорее всего, поехали на седьмой этаж; за ним, если подняться чуть, был вход на чердак. Подвал был кем-то занят под склад.

Ничего интересного из разговора двух пьянчуг Славик не выяснил. Обыкновенная перебранка алкашей, правда, чувствуется их "происхождение". Он поплелся к своему подъезду; сначала поплелся, потом вспомнил вдруг, что дома его ждет компьютер, и понесся к дверям стрелой.

А в лифте, в лифте до него дошло, он понял, из-за чего спорили-ссорились Петруха с Гошей, упоминая то шпроты, то лимон, то сыр… Они ведь говорили о коньяке! О том, чем полагается его закусывать! Примерно то же перечислял как-то папин приятель, который всегда приходил в гости с диковинной бутылкой. "К хорошему коньяку — лимон, сыр, сыр — и только! — настаивал он. — Нажираться в этом случае просто преступление!"…

Коньяк наверняка был у Петрухи, недаром он все время держал руку на сердце. Славик подумал даже, что ему неможется. Просто там была заветная бутылка!

Точно, коньяк! Он как-то связан с его невидяйкой. Как?..

Приятели сейчас уже, наверно, на чердаке, устроились на чем-то удобном и при свете свечи потихоньку дудлят дорогое спиртное, роняя соответствующие напитку слова. А вокруг них пыль, хлам…

Вбежав домой, Славик сразу же набрал номер телефона художника.

Знакомое потрескивание бороды.

— Дядя Витя, откуда вы знали про коньяк?

— А что — пьют?

— Сейчас на чердак, наверно, пошли. Я о нем по закуске догадался. Они про нее говорили. Петруха выступал: лимон, мол, к такому напитку, шпроты… а Гоша крыл его. Потом договорились и пошли.

— На чем же они, интересно, остановились?

— На бычках в томате.

— Так, так, — ответил, размышляя, Кубик, — Значит, все-таки коньяк… Это, конечно, ничего еще не доказывает, но дает повод для… Ты говоришь, на чердак?

— Там больше некуда. В подвале теперь склад, а знакомых у них в том подъезде нет.

— Послушай… а ты сможешь мне их показать?

— Сейчас?

— Да нет, завтра, послезавтра.

— Смогу, наверно. Увижу и сразу позвоню. Только ведь надо будет быстро приехать.

— Я приеду, — пообещал Кубик. — Когда такое дело…

— А какое дело, дядя Витя?

— Слава, я не Настя Каменская, я могу ошибаться. И вообще я больше художник, чем следователь. Звони, — и положил трубку.

Хотя Кубик ничего не пообещал, но в Славике начала благотворно растворяться крупинка надежды, оставшаяся после разговора.

Воробьиная Капель

Один очень хороший писатель сказал как-то, что у слов тоже бывают приключения. Как и у людей, бродячих собак (домашние о них только мечтают), у дворовых кошек (у этих приключений хоть отбавляй), ворон, голубей и воробьев. Не так уж давно была написана интересная строчка: "…палое небо с дорог не подобрано…"

О чем она? Как случилось, что небо упало?! Почему оно на дорогах?! Какой Атлант поможет людям поднять небо туда, где оно недавно было?!

Это приключения слов. Добавлю: приключения глаз. Еще добавлю: приключения ума. Ума поэта.

Догадались теперь, о чем он написал? Ну, конечно! Поэт писал всего-навсего… о лужах на дорогах после дождя. В них отразилось (упало) голубое небо с облачком посредине.

Интересно жить поэтам. У них что ни день — приключения…

Или вот еще строчка: "Хитрой змейкой из сугроба выбирается зима…".

А эта о чем? Что за змейка? И что она, не носящая, как известно, шубы, как медведь или енот, делала в сугробе? И почему змейка — зима?

Славик стоял и смотрел на тонкий извилистый ручеек, выбегающий из сугроба на внешней стороне тротуара. Ручеек спешил пересечь тротуар, чтобы нырнуть в быструю мартовскую воду на мостовой. На маленькой головке змеи-ручейка сверкали два глаза.

На последнем уроке Славика вызвали вдруг в учительскую. Он испугался лишь слегка, потому что больших грехов за собой в этот день не чувствовал. На всякий случай перебрал все. Ну, толкался, ну, бегал на перемене, ну, Светке Чебукиани сказал, что она дура… Может, пожаловалась?

Но в учительской его направили движением руки к телефону.

Он взял трубку и услышал папин голос:

— Значит, так. Мы с мамой оба в жуткой запарке. Пойдешь домой своими ногами. Но смотри…