Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - Леонид Крупчанов

Первые три недели мая 1836 г. Пушкин в Москве, в хлопотах о «Современнике». И, конечно, Гоголь в его планах. В уже цитированном письме от 11 мая 1836 г. к жене, которая помогала ему в делах по «Современнику», Пушкин спрашивает: «Ты пишешь о статье гольцовской. Что такое? Кольцовской или гоголевской?» и разъясняет: «Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть». Как видно, Гоголь доступен в повседневных вопросах в семье Пушкиных («Пошли ты за Гоголем», – запросто говорит Наталье Николаевне Пушкин). Весь май и начало июня Пушкин чрезвычайно занят. Почти в каждом письме он в той или иной мере касается проблем журнала «Современник». Он совершает челночные поездки из Петербурга в Москву и обратно, и на свою дачу под Петербургом. К этому добавились сложности в его личной жизни. 23 мая родилась дочь Наталья. 3 июня в письме брату Льву Сергеевичу он подводит итоги сложным вопросам раздела семейного имущества Пушкиных в Псковской губернии. Пушкин пишет в связи с этим И. А. Яковлеву 9 июня по поводу своего долга: «Крайне расстроенные дела сделали меня не состоятельным». В начале июня умирает мать Пушкина Надежда Осиповна. Таким образом, если вина Пушкина в том, что он не приехал проститься с Гоголем, то, возможно, этому помешала его занятость. Но ведь не был на проводах и Жуковский: Гоголя провожал один Вяземский, но его-то как раз Гоголь и не поблагодарил ни в какой форме. К тому же из письма Жуковскому следует, что Гоголь сам «не успел и не мог» проститься с Пушкиным. Последующие высказывания Гоголя о Пушкине дают основание предположить, что между ними не было не только ссоры, но даже размолвки. Здесь «виноват» скорее следует читать как «и сам виноват».

Итак, 6 июня 1836 г. Гоголь вместе с А. С. Данилевским выехал из Петербурга за границу. Именно в этот день, 6 июня, Пушкин пишет небольшое письмо журналисту А. А. Краевскому, позднее издателю журнала «Отечественные записки», помогавшему Пушкину при издании «Современника». Пушкин просит Краевского исправить ошибки в статье Вяземского «Наполеон и Юлий Цезарь», предназначенной для второго тома журнала «Современник». «В статье Вяземского о Юлии Кесаре и Наполеоне есть ошибки против языка в собственных именах. – Пишет он. – Например, Тарквин, вместо Тарквиний, парфы вместо парфяне. Тиверий вместо Тиберий – и другие. Исправьте, сделайте милость, если заметите». Их того факта, что Вяземский в этот день провожал Гоголя, трудно сделать какие-либо выводы. Пушкин выступил здесь как редактор, хотя и мог бы обратиться с этими вопросами к автору. В двух последних письмах к Вяземскому конца 1836 г., касающихся вопросов стиля, Пушкин по-прежнему дружески доброжелателен. Писем Пушкина Жуковскому в оставшиеся полгода 1836–1837 гг. не было. Вскоре, 12 ноября 1836 г., Гоголь пишет новое большое письмо к Жуковскому, в котором нет и намека на изменение отношения его к Пушкину. Здесь он просит Жуковского не разглашать сюжет «Мертвых душ»: «Название можете объявить всем. – Пишет он. – Только три человека, Вы, Пушкин да Плетнев должны знать настоящее дело». Гоголь просит Жуковского показать это свое письмо только Плетневу, полагая, видимо, что Пушкин, давший ему сюжет «Мертвых душ» не нуждается в этой подсказке. В большом письме из Парижа своему соученику по Нежинской гимназии, позднее ученому-педагогу Н. Я. Прокоповичу 25 января 1837 г. Гоголь называет «мараньями» и «чепухой» все написанное им прежде, возлагая великие упования на свое новое произведение – «Мертвые души». В этом письме Гоголь как литературную новость сообщает Прокоповичу о выходе пушкинских произведений – повести «Капитанская дочка» и стихотворения «Полководец», которым дает самую высокую оценку: «Где выберется у нас полугодие, – пишет он, – в течение которого явились бы две такие вещи… Видана ли была где-нибудь такая прелесть…». Это было последнее письмо Гоголя, написанное им при жизни Пушкина.

Первая реакция Гоголя на смерть Пушкина – в его письме П. А. Плетневу 26 марта 1837 г. из Рима. Он пишет: «Что месяц, что неделя, то новая утрата, но никакой вести хуже нельзя было получить из России. Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою, что скажет он, заметит он, чему смеется, чему изречет неразрушимое и вечное одобрение свое, вот что меня только занимало и воодушевляло мои силы. Тайный трепет не вкушаемого на земле удовольствия обнимал мою душу… Боже! Нынешний труд мой, внушенный им, его создание… Я не в силах продолжать его. Несколько раз принимался я за перо – и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска!» Следующее письмо Гоголя 30 марта 1837 года также из Рима М. П. Погодину – целиком посвящено Пушкину. Он пишет: «Моя утрата больше всех. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и самой доли не могу выразить моей скорби. Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло вместе с ним… Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина». Гоголь говорит, что не публика, а слово Пушкина важно для него. Он обязан ему всем хорошим, что есть в нем. Вновь и вновь он утверждает, что «ни одна строка» его не пишется без одобрения Пушкина или являющегося перед ним образа поэта. Он угадывает, что понравится Пушкину, и это одобрение – первая награда. «И теперешний труд мой есть его создание», – добавляет Гоголь, имея в виду «Мертвые души». Он пишет о том, что был свидетелем многих «горьких минут, испытанных Пушкиным, несмотря на то, что его талант был признан самим монархом. Гоголь отказывается ехать на Родину, в «сборище просвещенных невежд», советников «начиная с титулярного до действительных тайных». Такова участь поэтов на Родине, которую он тем не менее любит, так как она является для него «неизмеримой, нашей родной русской землей», с ее «курными избами», «бедным, неярким миром», который он противопоставляет «безмозглому классу людей», который «пакостит» ему. Гоголь не верит Погодину, сообщавшему, что все, даже «холодные» люди в России, были «тронуты» гибелью Пушкина. В письме Жуковскому из Рима 30 октября 1837 г. Гоголь, пожалуй, единственный раз называет своей Родиной, где он родился и живет, свою «душеньку», «красавицу Италию». «Россия, Петербург, снега, подлецы, Департамент, кафедра» для него сон, поэтической частью которого являются три – четыре человека, в том числе Жуковский и Пушкин. «О, Пушкин, Пушкин! – восклицает с тоской Гоголь. – Какой прекрасный сон удалось мне видеть в жизни и как печально было мое пробуждение». Итак, ни малейших следов или тени шероховатостей в отношениях Пушкина и Гоголя перед отъездом последнего за границу не наблюдается. В конце 1838 – начале 1839 г. в течение нескольких месяцев в Риме находился Жуковский и постоянно общался с Гоголем. После его отъезда Гоголь написал ему теплое письмо, в котором отразилось настроение, возвращавшее его к пушкинским временам. В конце сентября 1839 г. впервые после четырехлетнего отсутствия Гоголь приезжает в Россию. Всю зиму 1839–1840 г. он живет в России. По приезде, 27 сентября, он пишет в Петербург Плетневу: «Как странно! Боже, как странно. Россия без Пушкина. Я приеду в Петербург, и Пушкина нет. Я увижу Вас – и Пушкина нет». Он зовет Плетнева в «чудесный» Рим, так как в нем «близко… к небу» и приют для сердец, испытавших утраты.

Отношение Гоголя к Пушкину благоговейное: он по-прежнему преклоняется перед ним. Остается признать, что словосочетание «сам виноват», обращенное к Пушкину Гоголем перед отъездом за границу, следует рассматривать, как самооправдание. С Жуковским, видимо, он также не успел проститься. А «вина» Пушкина – в его занятости. Сочетание слов «сам виноват» выступает у Гоголя как обиходная, повседневная формула. «Я много перед Вами виноват, друг души моей, Сергей Тимофеевич», – кается Гоголь в письме С. Т. Аксакову 28 декабря 1840 г., имея в виду свою задержку с письмом. 5 марта 1841 г. в письме к тому же С. Т. Аксакову Гоголь пишет, что «может быть, сам виноват», не прислав Аксакову приложений к «Ревизору». «Я виноват, очень виноват, мой добрый, мой милый Погодин», – пишет Гоголь 10 мая 1836 г., извиняясь за свои упреки Погодину в его невнимании к творчеству Гоголя, таким образом, подыскивать специально мотивы предполагаемой размолвки между Пушкиным и Гоголем, по крайней мере на данном уровне изучения вопроса, видимо, не следует. Со временем проблема «вины» приобрела у Гоголя характер теории, согласно которой вина в отношениях двух людей может быть лишь взаимной и частичной. Так, 19 февраля 1844 г., поучая П. В. Анненкова и опираясь при этом на «Капитанскую дочку» Пушкина, он пишет в своем письме из Ниццы: «Помните также, что человек никогда не бывает совершенно прав, ни совершенно виноват. По моему мнению, капитанская жена в повести у Пушкина совершенно права, когда послала поручика рассудить драку за шайку в бане с таковой инструкцией: «Разбери хорошенько, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи».». Причиной «вины», полагает Гоголь, чаще всего бывает способность человека, и правого и виноватого, «увлекаться». Бесспорно только одно: выехав из России в 1836 г. Гоголь надолго отстранился от России и навсегда лишился общения с Пушкиным. Вместе с тем, и к России, и к Пушкину он навсегда сохранил трепетное, благоговейное, не всегда объяснимое, полумистическое отношение. Пушкин поощрял творческие замыслы Гоголя и содействовал их реализации. Правда, уже в первой части своей рецензии на сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки» Пушкин замечает, что прощает Гоголю «неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов». Однако есть статья «Письмо к издателю» за подписью «А. Б.», опубликованная в третьем номере «Современника» за 1836 г., принадлежность которой Пушкину установлена только в XX веке, полностью дезавуирующая Гоголя как автора статьи о «О движении журнальной литературы в 1834 и в 1835 году». Как бы для начала здесь рекомендуется автору статьи, прежде чем учить других, подучиться и разъяснить читателю свое понимание критики. Рецензент по всем пунктам защищает Сенковского и его журнал «Библиотека для чтения» от критики Гоголя. Он полагает, что Сенковский поступает верно, рассматривая все литературные явления, несмотря на их значимость: этого требуют читатели. Употребление в журнале Сенковского местоимений «сей», «оный» и других, против чего выступает Гоголь, по мнению рецензента, правомерно и связано со стилем «священных книг». Что касается большого тиража (5 тысяч) «Библиотеки для чтения», который Гоголем объясняется слабостями содержания, то для А. Б. этот тираж – результат журналистского мастерства Сенковского. Не принимается здесь и мысль Гоголя о равнодушии читателей: многотысячные тиражи изданий Державина, Кольцова, Крылова, по мнению А. Б., свидетельствуют об обратном. Здесь защищается от критики Гоголя альманах «Мое новоселье», газета «Северная пчела». Смерть Вальтера Скотта, упоминаемая Гоголем, не рассматривается здесь как явление литературное. Многие вопросы (заявленные в статье), – говорит А. Б., – не получили освещения. Он замечает, что следовало бы упомянуть в статье имя талантливого критика журнала «Телескоп» Белинского, который при большем «уважении к преданию» может стать «замечательным» критиком. В авторе статьи усматривается «ожесточение» и даже незнание правил орфографии, которые известны любому литератору, «получившему классическое образование». Можно лишь догадываться, какие чувства мог испытывать Гоголь, узнай он об этом письме. Имеется и другая проблема: либо Пушкин не был знаком с содержанием статьи, полностью доверяя Гоголю; либо оно было ему известно, и тогда эта жесткая и даже жестокая критика статьи Гоголя могла иметь целью спасти репутацию журнала «Современник», поставленную под угрозу этой статьей, которую читатели не без оснований посчитали для журнала программной. Пушкин мог быть озабочен тем шумом, который был поднят вокруг первого номера «Современника» в связи со статьей Гоголя и смягчил ее своим письмом, по существу отказавшись от нее. В следующем (четвертом) номере «Современника» за 1836 год Пушкин вновь обращается к статье Гоголя «О движении журнальной литературы…», предостерегая читателей от понимания ее как программной в примечании к заметке «Объяснение» за подписью «А. Б.» Пушкин пишет, несколько смягчая тон в сравнении с предыдущей заметкой: «Статья о движении журнальной литературы была напечатана в моем журнале, но из сего еще не следует, чтобы все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостию и прямодушием, были совершенно сходны с моими собственными. Во всяком случае она не есть и не могла быть программою «Современника»». Такие словосочетания, как «все мнения» и «совершенно сходны», смягчающие критику Гоголя, выраженную в предыдущем «Письме к издателю» Пушкина, позволяют предполагать, что статья Гоголя была известна Пушкину до ее публикации. Но из этого опять-таки вовсе не следует, что Пушкин был «сам виноват» в том, что Гоголь не простился с ним перед отъездом за границу. Свой отъезд Гоголь объясняет необходимостью обновления, обдумывания своих творческих задач и гражданских обязанностей. Вне Родины он начинает тосковать о ней. Уже в сентябре 1836 г. он пишет Погодину: «Вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, не гадкая Русь, но одна только прекрасная Русь…» Иногда ему и за границей холодно, он вспоминает Петербург: «Мне тогда представился Петербург, наши теплые дома…», – пишет он Жуковскому 12 ноября 1836 г. из холодной квартиры в Швейцарии. В марте 1841 г., перед приездом в Москву он пишет С. Т. Аксакову: «Москва моя родина. В начале осени я прижму Вас к моей груди». «Обновление» свое Гоголь называет «великим переломом» и связывает его с поэмой «Мертвые души», заслонившей для него все остальные интересы. Последним интересом Пушкина явился журнал «Современник». Уезжал за границу Гоголь, таким образом, и от Пушкина, и от журнала «Современник», в котором принимал заметное участие. Пушкин не проявлял такой «заинтересованности» к поездке Гоголя за границу, как, например, к переходу его на педагогическую работу в Киев, хотя и знал о слабом его здоровье и о начале работы над «Мертвыми душами». «Начал писать «Мертвых душ»», – пишет Гоголь Пушкину 7 октября 1835 г., информируя его в то же время, что «сюжет растянулся на предлинный роман». Как видно, Пушкин был в курсе творческих замыслов Гоголя, хотя не контролировал их жестко. Вообще первые номера «Современника» Пушкин «собирал», используя свои литературные связи. Гоголь, наряду с другими, был одним из возможных авторов «Современника», на которого Пушкин всегда мог рассчитывать. К тому же Гоголь говорил о своем скором возвращении и о том, что за границей его работа будет продуктивнее.