Король на краю света - Артур Филлипс

младенцем. Он даже насладился предвкушением, которое испытывал, находясь в Англии и думая о возвращении ко всему этому. Это был очень мудрый выбор: поскольку своим ответом он должен был всё защитить, он держал это на переднем плане разума, ставя ценность и важность превыше боли, которую мог ощутить от утраты. Таков был лучший способ заботиться и любить. Эззедин несколько раз сглотнул слюну, и незримое лезвие все время вонзалось ему в горло, а в желудке закипала кислота.

Он глубоко вздохнул, и когда был готов — посол не торопил его, — пробормотал сквозь слезы:

— Не терпится узнать, как я могу угодить нашему султану наилучшим образом.

В конце концов, когда евнух в витиеватых выражениях разъяснил суть Эззедина-подарка, Эззедин-человек спросил, не согласится ли посол передать письмо его жене — сохранить послание в тайне и при необходимости прочитать ей вслух.

— С радостью, — ответил толстячок, сам преисполнившись любви и благодарности к доктору за то, что тот сыграл свою роль так плавно и без сопротивления. Теперь он был столь добр, что Эззедин пожалел о причиненных послу неприятностях и понадеялся, что султан похвалит евнуха за предложенное решение и произнесенную ложь, поскольку было совершенно немыслимо, чтобы все это задумали в Константинополе. Письмо жене было существенной просьбой, и в последующие годы Эззедин иногда даже прощал посла за то, что тот ее проигнорировал.

14

После завершения пьесы — комичной истории о женщине, которая вела себя с мужем жестоко и непокорно, пока он не приструнил ее с помощью голода, — посол встал перед королевой на том самом месте, которое покинули актеры. Он призвал доктора Эззедина выйти из толпы и присоединился к нему. Некоторые актеры кружили в дальней части зала, спорили из-за места, откуда можно было как следует увидеть и услышать аристократов и набраться опыта, необходимого для убедительного воссоздания на сцене их самих и их предков.

— Завтра, великая королева, — начал посол, — мы отплываем от ваших берегов, успешно выполнив задачу, поставленную нашим владыкой-султаном, ибо мы обрели на этом острове мир между народами и любовь к вашему великому королевству. Мы узрели народ настолько довольный жизнью и процветающий, насколько это можно себе представить. Советников мудрее всех, кого мы когда-либо знали. И королеву, которая возглавляет державу — правит без короля, но с мощью и мудростью, которым может открыто позавидовать любой король или даже султан.

Елизавета улыбнулась этой речи, а ее советники и сопровождающие их лорды и леди поклонились и тихо зааплодировали.

— Как думаешь, ты мог бы сыграть турецкого евнуха? — прошептал актер одному из своих стройных молодых коллег, все еще в платье после выступления в роли сварливой жены. — Если мы положим подушку тебе под рубашку? А причиндалы привяжем и затянем между ног?

— Мурад Великий — третий османский султан, носящий такое имя, Хранитель Двух Святынь, Халиф Халифов, — зная, что Махмуд Эззедин оказал услугу ее величеству Елизавете, королеве Англии, Франции и Ирландии, Защитнице Веры, очень гордится тем, что знания мастера Эззедина в области медицины делают его одним из самых уважаемых мудрецов, проживающих в наших краях, — и поэтому наш султан желает преподнести вам подарок, чтобы всякий день, прожитый в добром здравии, напоминал вам о добрых отношениях между нашими королевствами, о дружбе, словно мост соединяющей нашу империю и вашу собственную. Чтобы вы могли повелевать и извлекать пользу, какую сочтете нужной, чтобы вы могли царствовать во здравии столько, сколько отмерено монарху, Махмуд Эззедин, врач турецкого султана, останется в Англии и будет исполнять желания вашего величества до тех пор, пока сможет приносить вам удовлетворение.

— Столь дружественные и любезные отношения между нашими народами навсегда останутся одним из моих главных поводов для гордости за все время правления, — сказала Елизавета. — Пожалуйста, поведайте своему султану, что английская подруга благодарит его за доброту.

Она устремила на доктора Эззедина внимательный взгляд, подмечая всякую мелочь, которую могла рассмотреть на его лице повыше бороды и усов.

— Доктор. Желаете ли вы сами такой судьбы? Жить среди нас, англичан?

— О великая королева, я желаю служить моему султану, и если он повелел, чтобы я служил вам, то я тоже этого желаю, со всей душевной теплотой. Служить вашему величеству — значит служить ему. Таковы мой долг и радость.

— Красиво сказано, — проговорила она, когда доктор поклонился.

Эссекс громко рассмеялся.

— Но ведь он не сможет жить здесь, среди нас, вечно? Он же магометанин?!

Королева посмотрела на дерзкого фаворита, тем самым вынудив его умолкнуть, а затем перевела смягчившийся взгляд на коленопреклоненного, склонившего голову турка.

* * *

Итак, в конце августа 1591 года Махмуда Эззедина впервые превратили в подарок.

Корабль ушел без него. Его бросили. Еще до того, как он успел передать письма своим сыну и жене.

То ли насмешница-судьба, то ли смердящие демоны вышвырнули его на крошечный, влажный и ветреный остров, невероятно далекий от цивилизации, от дома, от любви, и он остался там, словно потерпевший кораблекрушение, будто пария. Он стоял один на этом острове, населенном, как в детской сказке, дикарями, еретиками и слабоумными, а больше всего профессиональными лжецами, чьи речи неизменно сбивали с пути истинного. То, с какой быстротой все изменилось, могло бы привести в замешательство самого Господа, если бы Он решил взглянуть на происходящее: за считаные месяцы — считаные дни! — уважаемый и удачливый человек превратился в раба; человек, знавший свое почетное место, сделался объектом чужой щедрости или презрения. Он почти мгновенно был отрезан от своей преданной семьи, от своей страны, оторван даже от любящего Бога и брошен скитаться в одиночестве в пустыне вдали от всего, чем дорожил.

И все, пряча фальшивые улыбки, поздравили его с изгнанием.

Когда жизнь преподносит людям награду за наградой, воздавая должное их уму, они начинают верить, что ум способен бесконечно служить защитой, что им отведено заслуженное, незыблемое и привилегированное место в мире, сотворенном Аллахом, что они по сути своей никоим образом не схожи — и никогда не будут схожи — с теми, кому не повезло. Но Махмуд Эззедин, начав свое долгое и неуклюжее погружение в дипломатию и шпионаж, придворную политику, интриги иноземцев, религиозные войны, был огорошен, словно человек, попавший в ловушку событий, выходящих за рамки его понимания. Он поглупел — или вынужден был признать, что всегда был глупцом. Он упустил из виду симптом, а когда его предупредили, отреагировал инстинктивно и бестолково. И так случилось, что в ту эпоху, когда лишь везучие доживали до пятидесяти, у Махмуда Эззедина десяток лет отняли с той легкостью,