Неуловимый монитор - Игорь Всеволожский

— Танки противника не имеют горючего и боезапаса и ночью собираются заправляться, — докладывал Савельев.

— Кто ходил в разведку? — спросил командир корабля.

— Мои ребята и я, — просто ответил старший лейтенант и поспешил добавить, что, собственно, ничего мудреного в этом нет: ведь сплошной обороны окопного типа с проволочными заграждениями нет ни у нас, ни у немцев и поэтому проникнуть в расположение их частей сравнительно легко.

Кажется, Савельев больше всего опасался, как бы его не заподозрили в хвастовстве.

Мне понравился этот загорелый, обветренный офицер, худощавый, подвижной, наверняка хороший спортсмен. Нравился его негромкий голос; я поражался спокойствию человека, только что побывавшего в логове у врага.

Ночью он снова уйдет туда — он и его товарищи. Как только начнется артиллерийский налет «Железнякова» по скоплению танков, разведчики Савельева откроют огонь в тылу у противника, создавая видимость высадки десанта. В это время наши стрелковые подразделения атакуют фашистов… Савельев на этот раз будет корректировать наш огонь.

Он ушел, сказав «до завтра» так просто, будто был убежден, что останется жив.

Вот уж под стать железняковцам этот помощник!

Около часа ночи «Железняков» получил долгожданную команду с корректировочного поста. Савельев командовал: «Прицел… целик» и наконец — магическое: «Залп»!

Сто пятьдесят осколочно-фугасных снарядов было выпущено за двенадцать минут. Мы услышали несколько раскатистых взрывов среди блеска дальних зарниц.

Мне казалось, что я слышу могучее «ура». Может быть, я и не слышал его, даже наверное не слышал, но атака позиций противника — началась.

Через два дня под вечер Савельев и его три боевых друга возвратились на «Железняков». Живые, здоровые, но — в каком виде! Куда девалась флотская аккуратность! Это были оборванцы, заросшие и осунувшиеся, но с целой кучей трофеев — цейсовскими офицерскими биноклями, планшетками с картами, пистолетами, стереотрубой.

Четыре разведчика вошли прямо в кают-компанию, где свободные от вахты матросы и офицеры — в который уже раз! — смотрели «Большой вальс». Картину прервали, зажгли свет. Тут уж было не до кино!

Савельев рассказывал скупо, слишком скупо, я бы сказал, и слушателям приходилось дополнять его суховатый доклад своим воображением.

В пехоте «четверку» Савельева пополнили еще несколькими разведчиками, в том числе к нему пришел старшина Минаев. Это был человек лет тридцати пяти, в прошлом — преподаватель немецкого языка в вузе. Он прекрасно говорил по-немецки. В ночную операцию Минаев вышел в форме фашистского офицера. Грудь его украшали немецкие кресты и медали.

Обойдя кукурузными и подсолнечными полями передовые части противника, разведчики подошли к заранее намеченной высотке. На ней и расположился корректировочный пост; стрелки окопались, заняли круговую оборону.

Минаев ушел в лес, откуда слышался гул моторов. Вернулся он, приведя с собой пьяного гитлеровца, шофера. Отважный разведчик бродил по лагерю, где заправляли танки и бронемашины, видел их экипажи, сидевшие группками под кустами, слышал почтительный доклад какому-то господину оберсту. Минаеву пришла было в голову мысль — захватить столь заманчивую дичь, как гитлеровский оберст, но он тут же вспомнил наказ своего начальника: не увлекаться, помнить, что от вас зависит успех всего дела. Несколько раз старшине приходилось вскидывать руку в фашистском приветствии и провозглашать «хайль Гитлер». Уходя, он прихватил с собой пьяного шофера.

Савельев, выслушав старшину, уточнил координаты цели, а получив с «Железнякова» сигнал «Восьмерка» (что означало — «батарея готова к бою»), немедленно подал команду «Залп!», которую с таким нетерпением ждали на корабле.

Савельев оживился. Его глаза сверкали, когда он рассказывал о результатах залпов монитора, о взрыве склада боеприпасов и цистерн с бензином, о мечущихся в огне фашистах. Он коротко рассказал о том, как немцы обнаружили корпост и Минаев в ответ на команду: «Хальт! Кто идет?» — не растерявшись, ответил на чистейшем немецком языке: «Обер-лейтенант Кунц. И не смей орать ты, собако-свинья!» (Фамилию обер-лейтенанта он случайно подслушал в немецком лагере.) «Обер-лейтенант Кунц ко мне, остальные — на месте!», — последовала команда. Минаев вышел вперед и встретился с гитлеровцем. Тот осветил его фонарем, о чем-то спросил. Автоматные очереди разведчиков уничтожили гитлеровцев. Разведчики ворвались в лес, где еще недавно располагался танковый лагерь противника — и при первых лучах утреннего солнца увидели «работу» орудий «Железнякова».

Савельев закончил рассказ. Теперь уж никто не хотел смотреть «Большой вальс»: так удивительна и необычайна была правда жизни.

6

После первых боев монитор остановился на дневку под крутым откосом Буга.

Железняковцы наслаждались коротким отдыхом после боев.

…Одни полоскались в реке, другие стирали пообносившиеся форменки и тельняшки, третьи, забравшись в отсек с горячим душем, плескались под теплой струей, старательно натирая друг другу спины.

Утром боцман привел из ближайшего селения корову, приобретенную на корабельные деньги. Ее зарезали, освежевали, и коку предстояло блеснуть своими талантами.

Овидько держал речь к матросам, устроившим перекур на баке. Облизываясь, он говорил:

— И до чего же я люблю, хлопцы, рагу! Побольше мяса, чуток картошки и такой, знаете, кругом жирнющий соус…

Любитель покушать и поговорить о вкусной еде, Овидько причмокивал и тянул носом. А из камбуза несся такой соблазнительный аромат… Ведь несколько недель на корабле питались одними консервами.

— Ух, хлопцы, и поснидаем же! — говорил восхищенно гигант.

Все с улыбкой слушали это огромное дитя, на которое с трудом влезали брюки самого большого на флоте, шестого, роста. Отвлекшись от разговоров о еде, Овидько по просьбе друзей рассказал о вылазке в логово врага.

— Сидим, значит, мы, корректировочный пост, в воронке от авиабомбы, — басил он, — а ихний танк, зеленый такой, будто жаба болотная, все крутится поблизости. Чего ему треба, не бачим, а только лавирует он вокруг нашей ямы. Туточки вы как раз и палить начали из главного калибра. Ну, немцам, конечно, не до нас стало. Это же ясно! Надо уносить ноги! Танк драпанул — да прямо через яму! Впопыхах чуть нас всех не передавил.

— А страшно было?

— Ни. Только земли в уши насыпало.

И он поковырял пальцем в ухе, словно в нем и до сих пор еще была земля.

— У тебя, голубь, сердце железное, — сказал ему военфельдшер Кушлак.

— Обыкновенное сердце. Человечье, — ответил на это Овидько.

И правда, у него было чуткое сердце. То он приводил на корабль собаку со сломанной ногой, то приносил подбитую рогаткой птицу. Отличный товарищ, он готов был пожертвовать для друга последней рубахой, последней щепоткой табаку. Он писал письма на Полтавщину. И горевал, что опускать письма стало некуда — «нигде почтовых ящиков нету»…

Из камбуза выглянул кок в белой, видавшей виды куртке.

— Время обедать, хлопцы.

Овидько заторопил Ильинова — ведь нынче он, Ильинов, «бачковой».

— А ну, мамаша, корми зараз детенышей.

— Хороши детеныши! — смеялся радист. — Каждый ухлопает по три миски супу, да по две — второго. От таких детенышей любая мамаша сбежит.

И радист поспешил с бачком на камбуз. Он возвратился с тарелкой черных сухарей, с мисками, ложками. Его «десятка» уселась в кружок. Дымящийся бачок, принесенный радистом, был опорожнен в два счета. Ильинов сбегал за другим. Теперь уже принялись за еду с чувством, с расстановкой, не обгоняя друг друга. Ильинов разделил мясо на порции — каждому по жирному куску.

— Дай бог здоровья той корове, — приговаривал Овидько.

Ему досталась мозговая кость, и он стучал ею по миске, вытряхивая мозг. Сухарь хрустел у него на зубах, как сахар.

— А теперь, Жора, — предложил Овидько, — тащи-ка рагу!

Но едва оно было принесено и разложено по мискам, как наблюдатель на мостике крикнул:

— Воздух!

Мигом было оставлено дымящееся, пахучее блюдо. Комендоры кинулись к орудиям. Два неразлучных друга, Перетятько и Кутафин, торопливо надев каски, встали к своим зениткам.

Черная тень накрыла своим крылом палубу монитора. С воем и свистом самолет скинул бомбы. Корабль встряхнуло.

— Черти бы тебя разнесли! — погрозил «юнкерсу» кулаком боцман Андрющенко.

Самолет взмыл вверх и, прерывисто гудя, готовился к следующему заходу.

— Вот яка ты гадюка! — вне себя закричал Перетятько.

Его зенитка работала с такой яростью, что «юнкерс», уже готовый войти в пике, вдруг отвернул и стал уходить восвояси.