Спящие пробудитесь - Радий Фиш

Поев, он прислонился спиной к стволу чинары. Разговорились. Под немолчный шум реки, глухо постукивавшей голышами, взбрыкивавшей у обкатанных валунов, дербенджи поведал ему об ученом шейхе, что не оробел перед самим грозным Тимуром. Приглашенный в шатер завоевателя, он ответил-де на вопросы, перед коими в страхе и недоумении растопырились, точно мерины, знаменитые улемы, которых Тимур таскал с собой из Самарканда и Бухары, собирал по городам всего мусульманского мира.

В награду за мудрость и бесстрашие Тимур якобы предложил шейху на выбор: взять в жены одну из его дочерей, стать главой духовенства его державы или же принять власть над любой из вновь завоеванных областей. Шейх отверг высочайшие милости: у него, мол, иной путь — служение людям и Истине. Памятуя, однако, о мстительности Тимура, он той же ночью скрылся из стана завоевателя.

«Вот наставник, коего я ищу», — мелькнуло Мустафе. Этот шейх должен был далеко продвинуться по пути, на который лишь мечтал встать Мустафа.

Когда дербенджи назвал имя шейха, оно показалось Мустафе знакомым: Бедреддин Махмуд, сын кадия города Симавне, что под Эдирной. Не это ли имя слышал он полгода назад от одного дервиша, который рассказывал о шейхе, не побоявшемся высказать свое презрение вельможным беям, тем самым беям, чья измена в Анкарской битве окончательно открыла Мустафе глаза?..

Впрочем, ни тогда, у переправы через горную реку, ни теперь, лежа под буком на Изникском перевале и собираясь с мыслями перед встречей с учителем, не мог Мустафа, как ни старался, вспомнить: от кого он впервые услышал имя шейха? И то сказать, разве можно вспомнить, от кого ты впервые слышал имя своего отца?

Прошло несколько месяцев, прежде чем Мустафа напал на след Бедреддина. В дервишеской обители города Ахлат, стоящего на берегу раздольного, точно море, Ванского озера, хорошо знали, что Бедреддин Симави был мюридом их земляка шейха Хюсайна Ахлати, прославившего имя города Ахлат и свое собственное при дворе мамлюкских султанов в Каире. Следовательно, в том краю и нужно было искать Бедреддина.

Отправляясь на поиски шейха в далекий Египет, Мустафа поддался неудержимому желанию, которое он впоследствии счел указанием судьбы, — побывать в родных краях. Здесь, в столице айдынского бейлика городе Тире, он нежданно-негаданно встретился с Бедреддином. Стал его мюридом и не расставался с ним девять лет, до самой высылки шейха в Изник.

Под началом Бедреддина Мустафа прошел школу наук явных и сокровенных. Из его уст услышал ответы на свои вопросы: что разделяет и ослепляет людей и что надобно делать, дабы изменить их жизнь.

Чтобы ответить на этот последний вопрос делом, призывал теперь шейх Мустафу в Изник. Именно для этого, ни для чего другого!..

— Глянь-ка, дядя Мустафа! — Халил, вскочив на ноги, указывал на дорогу. — Конники! Скачут сюда!

Встревожившийся было Мустафа узнал среди скакавших в гору всадников Гюндюза. А затем и ближайших учеников Бедреддина. Велико, стало быть, нетерпение шейха, раз он выслал их навстречу!

Мустафа мигом вскочил в седло, подхватил с земли Халила и, проскакав мимо караванщика к своим верблюдам, кинул на лету:

— Трогай! Нас ждут в Изнике!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пора считать альчики

I

Конские копыта прогрохотали по гулкому мосту над быстрой водой Тунджи, и Шейхоглу Сату с Ахи Махмудом въехали в Эдирне. Пять дней подряд неслись во весь опор, словно вражьи головы везли в тороках. Сату, привыкший путешествовать без спешки, совсем выбился из сил. Да и Ахи Махмуд, даром что на двадцать лет моложе, и тот притомился.

Залитая утренним солнцем, столица радовала глаз густой листвой садов, а слух — стуком молотков и звоном зубил. После долгих лет Эдирне наконец начала отстраиваться. Тимур сюда, правда, не добрался, и таких разрушений, как в Бурсе, здесь не было, но город успел прийти в запустение. Мехмед Челеби, сделавшийся после расправы над братьями единственным правителем державы, не пожелал отставать от деда и отца. Первый — воздвиг в Эдирне дворец и переделал церкви в мечети, второй — построил мечеть и возвел новый жилой квартал. Мехмед Челеби повелел украсить город еще одной мечетью, а на месте старого византийского торжища поставить крытый рынок — бедестан.

Каменщики трудились на совесть. По заветам отцов, навидавшихся разных древних зданий, строили на века, любовно поднимали своды, под коими разложат свои товары купцы, зашумят толпы зевак, покупателей, закричат зазывалы.

Когда один из каменщиков оглянулся на стук копыт, Ахи Махмуд узнал в нем своего бывшего напарника: вместе обучались они когда-то у одного мастера — устада.

Судя по повадкам, его знакомец сам стал теперь мастером — ишь как указывает остальным.

Ахи Махмуд осадил коня, спрыгнул на землю и окликнул его. Мастер не сразу узнал в проезжем старого товарища. А узнав, быстро спустился вниз по лесам. Приложив правую руку к груди, они поклонились друг другу.

— С прибытием, Махмуд! Добро пожаловать в столицу!

— Дай бог рукам твоим силу, мастер Ибрагим!

— Спасибо на добром слове!

Мастер оглядел немудреную дервишескую одежду Ахи Махмуда, задержался на палаше ахи за поясом и перевел взгляд на Шейхоглу Сату. В серой власянице и с неизменным кобузом в чехле, наискось перекинутом за спину, точно лук, тот устало дожидался в седле конца их беседы.

Кивнув в сторону стен бедестана, Ибрагим спросил:

— Не жаль тебе, Махмуд, что ты нынче не с нами? Покойный устад, сам знаешь, прочил тебя в наследники…

— Жаль, — серьезно ответил Ахи Махмуд. — Но ведь и мы не на пуховиках эти годы провалялись! У нас кладка иная, не каменная. И строить мы вознамерились не новые торговые ряды…

Мастер Ибрагим огляделся по сторонам.

— Кой о чем мы здесь тоже наслышаны. Может, заглянешь к нам на вечернюю трапезу?

— Не могу. Срочное дело. Да и не с руки, чтоб видели нас в братстве. Хочешь потолковать, приходи в странноприимный дом Лала Шахина.

Когда, передохнув и приведя себя в порядок, Шейхоглу Сату и Ахи Махмуд подошли ко дворцу, их остановила стража.

— Кто такие? Куда?

— С посланием к государю нашему!

Явился старший писарь. Черная курчавая борода, гортанный выговор и ученая речь выдавали в нем араба.

— Это вы с посланием к государю нашему?

— Мы, ваше степенство, — как старший, отозвался Сату.

— Кто таков? Как звать?

— Шейхоглу Сату кличут меня, ваше степенство.

— Шейхоглу Сату? Что-то не припомню. Ты чей слуга?

— Свой собственный.

— Слышат ли твои уши, что говорит твой язык, дервиш? — грозно насупив брови, вмешался вышедший из внутренних покоев пожилой вельможа в высоком, словно купол мечети, клобуке и парчовом халате.

Писарь-араб склонился в земном поклоне. И Шейхоглу узнал Кара Баязида-пашу, султанского бейлербея, главнокомандующего войском. Приставил к ноге свой кобуз, словно копье, и ответил с поклоном:

— Хоть я и не молод, однако на ухо еще не туг, мой паша.

— Чего же не отвечаешь писарю его величества?

— Я ответил, мой паша. Служу самому себе.

— Что тогда привело тебя сюда?

— Послание к государю нашему и прошение. Пять дней с ним скакали, будто отсеченные головы везли в тороках.

— От кого послание, что за прошение?

— Сие приказано сообщить самому султану нашему, мой паша.

Верховный воевода не без удивления оглядел Шейхоглу и его спутника. Старик в самом деле похож на божьего человека. По кобузу судя, бродячий поэт. А вот спутник его востроносый — просто с большой дороги разбойник, и только. Да еще палаш за кушаком…

— Вот что, дервиш! Некогда мне тут препираться. Ступай за мной, послушаем, что за тайны у тебя к государю нашему, которые ты скрываешь от его бейлербея. А разбойник твой пусть у дворца подождет.

Сату обернулся к Ахи Махмуду, пожал плечами: мол, ничего не поделаешь. И потянулся к ковровой суме, что висела у Махмуда через плечо. Тот снял суму и передал ее Сату, заторопившемуся вслед удалявшейся спине бейлербея.

Миновав телохранителей с тяжелыми булавами в руках, готовыми опуститься на голову любого ослушника, Сату вслед за Кара Баязидом-пашой вошел в султанское присутствие — диван. На покрытом ковром возвышении сидел, поджав под себя ноги, человек лет тридцати в отороченном собольим мехом халате. Несмотря на горевшие по углам жаровни, в диване было прохладно, — осень стояла промозглая. Черная клином бородка, длинный нос с горбинкой на переносице, узко посаженные миндалевидные глаза султана Гияседдина Эб-уль-Фетха Мехмеда бин Эбу-Езида эль-Киришчи, как официально титуловался Мехмед Челеби, поразили Сату сходством с Ахи Махмудом. Меж тем они были отличительными наследственными чертами османского семейства, равно как подагра, о коей говорили зябкость, желтоватая белизна кожи и чуть заметно утолщенные в суставах пальцы повелителя.