Милюль - Вадим Шильцын

– Вы сами им представились? – выпучила глаза мадам Элеонора – и их не смутило, что вас никто не представил? Не кажется ли вам, что так не принято в свете? Эти дамы не вам чета!

– Мадам Элеонора – самым невинным тоном обратилась к даме Милюль – я слышала, в свете не принято говорить о присутствующих в третьем лице. Ещё мне говорили, что так принято у приказчиков, торговок и дам лёгкого поведения. Вы сами к какой категории склоняетесь?

Элеонора вспыхнула и, резко обернувшись к Сергею Пантелеймоновичу, возопила:

– Сергей Пантелеймонович, да защитите же вы меня, наконец, от этой малолетней моралистки!

Сергей Пантелеймонович пробасил примирительно, обращаясь почему-то сразу ко всем присутствующим:

– Ну, дамы, ну, так нельзя. Прекратите вашу баталию!

Тут Милюль возразила:

– Думается мне, Сергей Пантелеймонович, вам приятно от того, что баталии происходят вокруг вас, а вы таким образом оказываетесь в центре внимания. Причём, одна дама вам нравится, а вторая – сражается за вас.

Сергей Пантелеймонович неожиданно расхохотался и, по простецки хлопнув девочку по плечу, сказал:

– Ну и глазастая ты деваха, Милюль! Люблю таких!

Таковое панибратство покоробило всех дам, но показала это лишь одна мадам Элеонора. Она так искривила лицо, что море стало кислым. Сергей Пантелеймонович заметил её гримасы и, обращаясь ко всем, извинился:

– Вы не обижайтесь на мою разухабистость. Я в самом деле обожаю быть в центре внимания, но эта маленькая девочка-вундеркинд так лихо меня развенчала! Должен признаться: да, мне нравится всё. И вы, милые дамы, и море, и то, что мы идём на белом корабле меж стран и континентов. И дышать нравится полной грудью! Эх, наша матушка-Россия всему свету голова! – тут он неожиданно открыл рот и запел, то есть, завопил что есть мочи:

«Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные Стеньки Разина челны!..»

Отозвавшись на рёв Сергея Пантелеймоновича, пароход дал длинный басовитый гудок, за которым заслонились все звуки.

Милюль рассмеялась дуэту парохода и человека. Улыбнулась и тётка Юлия. Лишь мадам Элеонора отвернулась и пробормотала:

– Какая дикость!

Хоть и произнесла она это тихо, будто про себя, Милюль умудрилась расслышать её и тут же спросила:

– Мадам Элеонора, скажите, пожалуйста, что вам дикостью показалось? То, что Сергей Пантелеймонович куражится, или то, что пароход задудел?

Долгий взгляд Мадам Элеоноры был ей ответом. Опять, как и вчера, Милюль смотрела в глаза злобной незнакомки. Но всё было иначе на этот раз. Не тонула Милюль в их глубине и душа её оставалась на месте. Чужая сущность не поглощала её. Личность же Элеоноры, её поверхностный облик, читался как страница книги в морщинках век и вычурной гнутости бровей. Отстранённо и спокойно глядела Милюль на чужую мадам и видела: перед нею стоит обозлённая неизвестно на что взрослая женщина, которая давно и бесповоротно устала в битвах то ли за личную эмансипацию, то ли за удовольствия, пойди теперь, разберись. Беспросветное разочарование отложилось в мимических морщинках. Следы ухода за лицом были столь очевидны, что предмет ухода был уже не столь значительным по сравнению с самим процессом. Мадам Элеонора ощутила, как Милюль разглядывает и изучает её. Раздражение судорогой пробежало по её лицу. Не в силах сдержать себя, она грубо спросила:

– Ну, ты чего на меня теперь пялишься, жаба?

– В сравнении с вами я царевна – заметила Милюль.

– Я тебе покажу, как грубить! – закричала мадам Элеонора.

– С удовольствием посмотрю – согласилась Милюль.

Добрая перепалка назрела на корме парохода. Вся натура, вся психика Элеоноры пришпоривала её и не давала удержаться в рамках высокомерных приличий. Милюль предвкушала, как сейчас эта женщина будет топать ногами и ругаться, брызгая слюной. В самой же себе она чувствовала необычайное спокойствие, и даже моральное преимущество, объяснить которое не умела. Да и я, наверное, не объясню двумя словами…

* * *

Тут учитель подпёр голову малой клешнёй, а большой стал чертить на песке непонятные линии. Окружавшие его раки подползли поближе и внимательно разглядывали затейливые знаки, пытаясь проникнуть в их смысл. Поскольку старый рак молчал, смысл не открывался. Никто не мог бы сказать о его абстракциях ничего другого, кроме: «каляки-маляки».

– Вот что! – воскликнул рак так неожиданно и так громко, что все отпрянули – я сейчас вам объясню, какие чувства образовались в маленькой душе шестилетней девочки, поставленной в непростые условия назревающего скандала со взрослой тётей. Случалось ли вам видеть собак?

Если бы у раков были плечи, то многие пожали бы плечами, потому что собака на пляже аравийского полуострова такая же редкость, как слон в таёжной просеке.

– Ну и не беда – решил старый рак – совсем необязательно знать собак, чтобы понять суть моих объяснений. Собаки это такие существа, которые бегают на корячках, виляют хвостами и почём зря гавкают.

Жила-была на огороженном забором участке одна собака. Иногда она выходила через калитку на открытое пространство и там гуляла себе, не причиняя никому ни вреда, ни пользы. Потом она возвращалась через ту же калитку к себе на участок и продолжала спокойно жить.

Идиллия длилась довольно долго, пока на улицу, по которой она гуляла, не стала наведываться свора приблудных сук. Приблудные суки это тоже собаки, но у них нет такой территории, как свой двор. К тому же опыта у них раз в двести больше, чем у собак цивилизованных. Увидели приблудные суки чужую для них собаку и набросились на неё. Покусали сильно так, что она, поджамши хвост убежала в свой двор и долго там скулила, зализывая раны.

Очень переживала та, домашняя собака, а на следующий день, двигаясь к калитке, чтобы погулять снаружи, она снова увидела тех сук, которые ждали её за забором, чтобы опять как следует отделать. Испугалась собака и убежала от калитки подальше. Потом посидела, подумала как следует, да и сообразила, что те зловредные животные за ней не гонятся, не преследуют её и вообще боятся зайти в чужой двор. Стоят за забором, да тявкают. У собак, знаете ли, развито ощущение территории. Ни в жизнь вы не затяните никакую собаку на ту территорию, которую она считает чужой.

Выглянула наша собака из-за угла: стоят. Выглянула ещё раз: никуда не уходят. Тут она и смекнула, что находясь под защитой магической черты, называемой забором, может делать всё, что захочет, причём абсолютно безнаказанно. Знаете, что она затеяла?

Раки не знали и потому молча направили на рассказчика вопросительные взгляды.

– А затеяла она метаться вдоль забора и облаивать тех приблудных сук. Так это занятие ей понравилось, что с тех пор каждый раз, когда она видела дикую стаю, начинала искренне радоваться грядущей потехе. От радости она виляла хвостом и спешила к заветному забору. Собака понимала, что свора сильней и агрессивней чем она, что стоит им до неё добраться, как ей не поздоровится.

Понимали это и суки. Каждый раз, вступая с нею в перебранку, они безумно злились из-за бесполезности собственного превосходства и бессилия перед непреодолимостью преграды. Они негодовали, брехали до хрипоты и полной потери голоса, а наша собака, радостно металась вдоль забора, дразнила их и получала от сего процесса несказанное удовольствие. Постепенно она привязалась к своре как к лучшим друзьям. Она часами сидела под забором, ожидая, когда же они появятся, чтобы потешить свою собачью душу.

* * *

Примерно те же чувства обнаружила в себе Милюль. Если бы она была собакой, то выдала бы их вилянием хвоста, но она была человеком, маленьким и беззащитным перед взрослой здоровенной тёткой Элеонорой. Кабы Элеонора надумала драться, то моментально победила бы, но в том и дело, что драться она не могла. Незримый забор условностей, приличий и обычаев человеческого мира крепко удерживал её от применения физической силы. Даже для того, чтобы отвесить Милюль оплеуху в воспитательных целях, ей необходим был очень веский повод, а повода Милюль решила не подавать. Потупившись, Милюль пролепетала ангельским голоском:

– Надо думать, не всем будет интересно смотреть, как вы показываете…

– Вы это слыхали? – перебила её, обращаясь неизвестно к кому, мадам Элеонора.

– Что? – переспросила тётка Юлия – что слыхали?

– Вы слыхали, как разговаривает ваша… ваша… – мадам не нашла подходящего слова и всплеснула руками.

– Что ты сказала такое? – спросила тётка у Милюль – повтори-ка.

Милюль скроила ещё более невинное лицо и произнесла:

– Я только хотела сказать мадам Элеоноре, что ругаться некрасиво. Так же некрасиво, как выщипывать брови, но оставлять нетронутыми усы.

Если бы вы видели, какой произвёлся эффект! Что стихия? Что молнии и шквалы? Милюль даже съёжилась, до того страшной сделалась мадам Элеонора: