Резервная столица. Книга 1. Малой кровью - Точинов Виктор Павлович

Итак, он назначил день ухода на двадцать девятое июня. А двадцать второго началась война, и это спутало все карты и разрушило все планы.

* * *

Жили они вдвоем с Водянским в одном номере внутренней гостиницы. Или в одной камере внутренней тюрьмы, можно было назвать жилой блок и так, и этак. Посмотреть на обстановку – самая обычная гостиница для командированных. Спартанская обстановка, без лишней роскоши, однако все необходимое есть. Но в гостиницах не бывает решеток на окнах, а на дверях металлической обшивки и замков, запиравшихся лишь снаружи. Хотя, надо признать, те замки оставались в бездействии, свобода передвижения внутри блока не ограничивалась. Начальство понимало, что специалистов, занятых творческой работой, лучше без нужды не щемить. Напротив, выгоднее давать им поблажки, облегчать режим, – чтобы боялись угодить на пересылку и в лагерь. Тогда будут работать и за страх, и за совесть.

Водянский, волею судьбы и начальства ставший соседом Мальцева, был далеко не молод. Он еще при старом режиме служил приват-доцентом, но специализировался в дисциплинах не теоретических, – в прикладных, инженерных. А до недавнего времени руководил лабораторией точной механики и оптики при УОМЗе, плюс к тому читал лекции в Уральском политехе.

Погорел Водянский на родственных связях. Его родной брат был старым, с дореволюционных времен, большевиком, позже крупным руководителем-хозяйственником, а не так давно обернулся замаскированным троцкистом и организатором злостного вредительства. Брат носил другую фамилию, вписав в документы партийный псевдоним, что не помешало Водянскому проходить по тому же делу, сначала за недонесение, затем как соучастнику. На следствии он честно сознался: да, вредил, и точной механике вредил, и оптике, на суде чистосердечно раскаялся, – и получил «червонец» без права переписки. Считал, что повезло, брату и многим подельникам присудили высшую меру.

– И что вы думаете, Глеб Васильевич, обо всем этом? – спросил Водянский, улегшись на застеленную койку (за почти три года тесного общения с Мальцевым он так и не перешел с ним на «ты»).

Разумеется, этот расплывчатый и глобальный вопрос касался войны. Оба только что вернулись с послеобеденного построения, где замначальника объекта объявил о том, что началось сегодня утром, на рассвете.

– Может, амнистию объявят под это дело? И призовут всех, кто по возрасту военнообязанный? – равнодушно предположил Мальцев.

Ему было все равно. Объявят так объявят. Призовут так призовут. Он к тому времени будет далеко. Хотя, конечно, военное положение затронет многих, кто в розыске и вынужден скрываться. Патрули, облавы, повальные проверки документов и прочие строгости вполне вероятны. Но Мальцев надеялся, что легализуется без лишних хлопот, у него в тайнике, среди прочего, лежал полный комплект документов, чистых, с фамилией, не засвеченной ни в одном из былых дел.

– Мне мобилизация в силу возраста не грозит, – сказал Водянский. – А на амнистию я бы не советовал рассчитывать. Скорее нашу контору переориентируют для военных нужд. Поручат разрабатывать прицелы либо шифровальные машинки. А если посчитают, что специалисты, что здесь собраны, не годятся для таких работ, этапируют всех в лагеря. И это будет еще не худший вариант, должен вам заметить.

– Что же тогда вы считаете худшим, Федор Сергеевич? – удивился Мальцев.

Он не собирался дожидаться ни лучшего варианта, ни худшего. Но интересно было, что думает на этот счет Водянский. Тот был умен и отличался проницательностью. Нередко его предсказания сбывались. Например, нападение Германии на Польшу он предсказал еще в марте 1939-го, лишь немного ошибся в дате, назвал август вместо сентября.

– Худшим для нас вариантом, Глеб Васильевич, станет расстрел.

– С чего бы нас расстреливать? Все-таки не восемнадцатый год на дворе, и не тридцать седьмой. Или вы опасаетесь, что случится народный бунт, как некогда в Париже в годы их революции? Думаете, взбунтовавшаяся чернь тоже начнет захватывать тюрьмы и самочинно казнить «врагов народа»?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Нет, народного бунта я не опасаюсь. И не надеюсь на него. Гайки затянуты слишком туго, чтобы недовольные смогли собраться в достаточном числе и хотя бы минимально организоваться. Проблема в другом – Минск слишком близок к западной границе. Польская и французская кампании вермахта хорошо показали, принципы какой войны исповедуют германские генералы. Стоит ждать таранных ударов с выходом в глубокий тыл противника. Если немецкие танки неожиданно выйдут к Минску, начнется паника, ни о какой плановой эвакуации не будет речи. И что бы вы сделали с заключенными, Глеб Васильевич, когда Hannibal ad portas? Стали бы занимать ими место в последнем уходящем на восток эшелоне в ущерб, например, ценному оборудованию или важным для страны людям? Или, может быть, оставили бы их в камерах дожидаться прихода немцев?

– Не оставил бы… Но в вашей логической конструкции есть существенный изъян – она полностью умозрительная. Ганнибал покамест не у ворот, а немцы не в предместьях Минска. И далеко не факт, что они здесь окажутся.

– Поживем, увидим, – не стал спорить Водянский. – Я, пожалуй, вздремну с вашего позволения.

В ЦКБ в воскресные дни работали лишь до обеда, но все же вздремнуть Водянскому не позволили. Не Мальцев, разумеется. Со стороны двери послышался металлический скрежещущий звук. Почти без паузы еще один. И третий, затем все стихло.

Мальцев очутился у двери, толкнул. Так и есть, заперли. На три оборота ключа.

– Без объявления войны… – произнес он растерянно.

Стукнул пару раз кулаком по листовому металлу, покрывавшему дверь изнутри, крикнул:

– Что случилось?

На ответ не особо надеялся, да он и сам догадывался, в чем дело. Война, и гайки начали закручивать. Можно было тешить себя надеждой, что именно сегодня прибыло в «шарашку» с инспекцией высокое и грозное начальство. Уедет – и все вернется на круги своя. Но Мальцев не верил в такие совпадения. Нет, дело в войне, будь она неладна.

Его стук и крик не остались без внимания. Дверь издала новый звук, иной природы, визгливо-скрипящий, а календарь на 1941 год, висящий на ней, натянулся, затем разорвался в нижней части. Порвала его дверца прорезанной в двери форточки, какую бывалые зеки называют «кормухой». Здешняя «кормуха» не использовалась на памяти Мальцева ни разу, и прикипевшие ее шарниры визжали на весь коридор.

Конец ознакомительного фрагмента.