Перемирие - Лилия Баимбетова

Глава 3 Вороны (продолжение)

Возвращаясь к себе, в проходе между двумя коридорами третьего этажа я наткнулась на Ольсу, сидевшую на широком каменном подоконнике. Она уже сняла шубку и сапожки и переоделась в свое свободное легкое платье, в котором ходила только в спальне и в своих комнатах. Она сидела, завернувшись в пушистую белую шаль и положив ногу на ногу. Из-под юбки выглядывала маленькая нога в изящной белой туфельке на каблуке с железной набойкой. Это были ее «домашние» туфли, в которых она ходила исключительно в здании крепости и иногда во дворе.

Я замедлила шаг, подходя к ней. Ольса печально смотрела на то, как я выжимаю волосы, насквозь вымокшие за время моего пребывания во дворе. В полутемном коридоре, в белом, с распущенными волосами, она казалась каким-то видением. Обычно бледная, она раскраснелась, на щеках горел румянец. Прислонившись льняноволосой головой к гранитному проему окна, она смотрела на меня печальными серыми глазами, до шеи закутанная в шаль, и легонько, словно бы бессознательно покачивала ногой.

— Они чудовищны, — вдруг сказала Ольса своим резким голосом.

— Что?..

— Они чудовищны! — крикнула она, не меняя ни своей позы, ни выражения своего лица, даже не шевельнувшись.

— Ольса, ты что?! Услышат!

— Я не могу! Я не могу! Я не выдержу! — выкрикнула она еще страшнее, все с тем же застывшим, растерянным выражением лица, — Как я могла! Впустить их — в крепость!

— Ольса! — громко сказала я.

— Ты! Ты! Ты! Ты — Дарринг! Как ты могла привести их сюда! — выкрикивала она все глуше, и глаза ее наполнялись слезами.

И тут я разозлилась.

— Прекрати! — сказала я, — Это не нильфы, Ольса, с ума ты, что ли, сошла?

Одна слеза скатилась по пылающей румянцем щеке. Ольса вдруг всхлипнула.

— Они хуже! — крикнула она мне в лицо, — Они хуже! Хуже! Они чудовища!

Она разняла руки и, уткнувшись лицом в ладони, разрыдалась. Плечи ее содрогались, длинные кудри свесились вниз. Звук рыданий далеко разнесся по пустому коридору.

— Ольса, ты, что, совсем свихнулась?! — сказала я, — Хочешь, чтобы тебя тут увидели?

И тут мне пришло в голову то, о чем я заранее и не подумала, а надо было. Видно, кто-то из Воронов оскорбил ее каким-нибудь грязным предложением, они на это вполне способны. Вороны очень падки на женскую красоту, особенно выделяют они блондинок, и при этом они не считают женщин за существ, равных себе, и непривычную женщину могут очень сильно оскорбить. Сделать это мог любой из них, одного-то, правда, можно было исключить: дарсай был занят тем, что оскорблял меня.

— Ольса, тебе кто-то из них что-то сказал?

— Не-ет.

— Дотронулся, что ли?

— Нет, — сказала она, поднимая заплаканное лицо, — но как смотрел на меня! Он же глазами меня раздевал! Всю оглядел, как оценивал!

— Боги! — сказала я с немалым облегчением, — А здешние князья себя лучше, что ли, ведут? Ты красивая женщина, Ольса, ты должна бы к этому привыкнуть.

— Но нелюдь! — крикнула она, — Как он смел!

— Ну, и что, что нелюдь? Подожди, увидишь их без шлемов и без плащей, сама глазами раздевать начнешь, не посмотришь, что нелюдь.

— Что ты такое говоришь? — вдруг тихо и строго сказала совершено шокированная Ольса, — Ведь это уже не похабство, это уже не знаю даже что. Ведь это все равно, что со зверем, все равно, что зверя к себе примерять. Зверь, может, и красив, но разве пойдешь ты с ним…

— Они не звери, Ольса! — сказала я, но, честно говоря, я была порядком растеряна.

— Они не люди, — тихо и строго продолжала Ольса, — значит звери, другого нет, Эсса.

Потрясающее умозаключение, ей-богу! Я даже ничего не сказала в ответ, я просто не знала, что сказать. Я не была еще знакома с этим северным снобизмом, это была наша первая, так сказать, встреча, и сейчас я просто пребывала в растерянности. Я повидала в своей жизни немало нелюдей, но первый раз я видела человека, считавшего нелюдей животными. Нелюди, конечно, разные бывают, бывают и совсем уж непохожие на людей, но сказать такое про Воронов — это уж совершенная нелепица. Ведь они… они красивы, среди людей редко встретишь мужчин такой красоты. Но я подумала, что она это не всерьез, не могла же она всерьез говорить такие вещи! Ах, я просто не понимала еще, до какой степени этот вопрос серьезен для северян. И Ольса, наверное, увидела, что я не понимаю, и переменила тему.

— Ты совсем промокла, — сказала Ольса почти спокойно, — Пойдем со мной, тебе надо переодеться. Ты так простудишься.

Она вытерла шалью лицо и медленно слезла с подоконника, расправила широкую юбку и остановилась, выжидающе глядя на меня. Что-то детское было в ее вопросительном взгляде, так ребенок исподлобья смотрит на взрослого, ожидая его решения.

— Пойдем, ладно?

— Ладно, — сказала я обречено, — пойдем.

И мы пошли. Следуя за Ольсой по полутемным коридорам, я пребывала в совершенном смятении. Ольса шла так же, как ходила обычно, широким решительным шагом, цокая своими каблучками по каменному полу (мы были в той половине крепости, которая высечена была в скале). Я еле поспевала за ней, и мысли мои разбредались: я думала то о Воронах, то о том, что сказала Ольса о нелюдях, то о том, кто из Воронов разглядывал Ольсу. Впрочем, я уверена была, что все они на нее смотрели, просто она только один взгляд и заметила. И еще я думала о дарсае. Где-то позади всех моих мыслей он присутствовал постоянно; я только о нем и думала, честно говоря, я…. Да, это он и сделал с моим сознанием, этого он и добивался, мелкий гад, но мне приятно было думать о нем и о том, что я увижу его завтра. И если бы нам пришлось драться, я за счастье бы сочла встретиться с ним в бою. Я об этом и думала, затаенно улыбаясь: это лучшая мечта любого Охотника — встретиться в бою с дарсаем такого возраста.

— Долго они здесь пробудут? — спросила вдруг Ольса, не оборачиваясь.

— До весны, — сказала я легко, — Или до конца Перемирия, если оно закончиться раньше.

— До весны?! — воскликнула она, на миг останавливаясь.

— Когда установиться снежный покров, они не смогут уехать, — сказала я, — Они южане, Ольса, для них и сейчас здесь слишком холодно.

Ольса как-то судорожно вздохнула, но я не видела ее лица. Справившись с собой, она пошла дальше.

Ее комнаты располагались на том же этаже. Ольса отворила тяжелую дубовую дверь, и мы вошли в огромную бело-золотую гостиную. Всюду горели свечи. Комната была так велика, что в ней можно было бы танцевать. Стояли диваны и кресла, обитые белым бархатом. На полу были постланы два больших белых ковра, и оставалось еще много непокрытого паркета, и он блестел в свете свечей. Вдоль стен стояли стеллажи с учетными книгами. На письменном столе лежали бумаги и свернутые рулонами карты. Сбоку на столе стояли две фарфоровые вазы с сиренью и позолоченный подсвечник с уже наполовину сгоревшими свечами. Тяжелые золотые портьеры были задернуты, отделяя эту комнату от ночной непогоды, царившей за окном, — здесь был только ярко освещенный, бело-золотой, самодовольный какой-то уют.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});