Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

   — Рази можно о таком думати перед царёвом выбором?! — ужаснулась Наталья.

   — Я-то понимаю, Натальюшка, а как выйду во двор, его увижу, ничего с собой поделать не могу. Я даже раз платочек уронила, штобы он, енто, поднял.

Если б Марья знала, чего ей будут стоить эти слова.

Слышавшая обо всём мамка донесёт сей разговор до боярина Хитрово, а тот уж решит, как поступить.

Три царёвых невесты были красивы разной красотой. Чернявая Мария, с немного восточным личиком, с тонкими бровями и колдовскими тёмными глазами, русоволосая Оксинья, с чистым белым лицом и неожиданно голубыми глазами, и зеленоглазая Наталья с каштановыми волосами, чуть-чуть отдающими в рыжину. Судьба свела их на этот год жизни, о котором впоследствии каждая будет помнить по-своему, рассказывая своим близким. Сейчас же они хвалились нарядами, дарёнными по приказу царя, пили сбитень и болтали о всякой ерунде. Когда будут последние смотрины, не ведал никто.

Андрей Алмазов вновь в одежде горбатого юродивого шёл вдоль по улице, возникшей два с половиной века назад. Вначале это была просто дорога из Москвы в направлении Орды. Постепенно вдоль неё стали ставить дома, вытянулась улица и влилась в жизнь города. Русь уже давно не ездила на поклон Орде, а название улицы Ордынка так и осталось. Андрей шёл вдоль лавок кустарей и ремесленников, недалеко от церкви Зачатия Святой Анны, когда услышал вдруг женский крик, стал озираться по сторонам.

Здоровенный, утыканный прыщами пьяный мужик в пёстрой рубахе топтал на мостовой, возле своей лавчонки, молодую бабу.

Два молоденьких попа с чахлыми, только пробившимися бородёнками торопились проскочить мимо по противоположной стороне улицы. Попы старались глядеть прямо перед собой, задрав узкие подбородки, свернуть им было некуда.

Лицо бабы постепенно превращалось в кровавое месиво. Мужику было неудобно бить её согнувшись, и он отпустил сорочку, выпрямляясь в полный рост. Окровавленная голова глухо стукнулась о деревянный настил, и Андрей увидел красные белки закатившихся глаз. Окружающие с интересом обменивались мнениями, кое-кто давал советы. Андрей, трясясь, изображая юродивого, выступил вперёд:

   — Господь не велит убивать христианскую душу, — писклявым голосом заблеял он.

   — Ах ты, мокрота давленая, не в свои дела суёшься.

Мужик разъярённо бросился на юродивого, но Андрей отскочил в сторону. Стоящие невдалеке старухи запричитали:

   — Убогова юродивова бить нельзя, нехристь ты проклятый, Бог накажет.

Но к пьяному пришли на помощь:

   — А чаво он лезет, мужик свою жену учит, а не чужую.

Мужик вновь бросился на Андрея, но тот не стал уходить в сторону, а прямым ударом сбил его с ног. Из толпы выскочило несколько мужиков с явным желанием наказать настырного юродивого.

«Сейчас будут бить», — пронеслось у Андрея в голове.

Неожиданно на Ордынку выехала большая карета и остановилась недалеко от толпы. Ездить в каретах на Руси могли царь с боярами и патриарх с митрополитами. Будь ты богат, будь твои предки восемь веков князьями, но пока не получишь боярство, не имеешь права ездить в карете, а лишь в телеге или возке, крытом красным сукном.

От кареты отошли два громадных холопа с топориками, подхватили юродивого под руки и втолкнули в карету.

Оказавшись внутри кареты, Андрей остолбенел, признав в сидевшей напротив боярыне Федосью Морозову.

   — Впервые за мою жизнь зрю, штобы ктой-то вступился за женщину, — послышался её монотонный голос.

   — Так ведь христианская душа, жалко.

   — Мужик-то мог забить, было б тебе до смерти.

   — На всё воля Господня.

   — Все мы братья во Христе, но живём по-разному. Да и деем по-разному. Не кажий живота свово не пожалеет за чужую бабу.

Карета въехала в ворота Вознесенского монастыря, который славился своей приверженностью к учению протопопа Аввакума. Боярыню встречала сама мать Миланья, духовная ученица главы раскола. Андрей вышел вслед за боярыней, но в храм Святой Софьи его не впустили, он остался во дворе и начал молиться, двуперстно крестясь, опускаясь на колени на паперти, прямо на солнцепёке. Видя его благочестие, к нему подошла старушка, одна из церковных служек.

   — Ты Киприан али Феодор? — спросила она.

Андрей знал, что при боярыне Морозовой живут два юродивых, которым она доверяла и даже ела с ними за одним столом и из одной посуды. Старуха, вероятно, приняла его за одного из них.

   — Феодор, — смиренно ответил он.

   — Боярыня твоя большой вклад монастырю дала, ныне постриг принимает.

   — Чё ж она, тепереча в монастырь уйдёть? — озабоченно спросил Андрей.

   — Не. Мать настоятельница обещала всё в тайне схоронить. До взросления сына боярыня поживёт в миру.

   — Чиста душа её ангельская, — благоговенно опустив глаза, произнёс Андрей, затем двуперстно перекрестился, — чисты и помыслы.

   — Да, недавноти привезла латинску икону, кою Фрязин безбожный брату её мужа, боярину Борису Ивановичу Морозову, изукрасил, штобы сёстры монастыря прилюдно предали ея огню. Хошь, я тебе её покажу?

Андрей понуро кивнул головой. Служка повела его в подклеть возле храма, отворив массивную дубовую дверь. Звук шагов, глухой, как в подземелье, укатывался куда-то вглубь подклети. Рядом с дверью стоял почти в человеческий рост триптих. Справа выделялась каким-то светом Божья Матерь, она была почти как живая. И это человеческое, живое, правдивое было не только в лике Богоматери — справа и слева от неё, но значительно ниже были написаны апостолы, здоровенные детины, более похожие на воинов, чем на святых, с протянутыми к Богородице руками, с большими глазами, в ярких одеждах и золотом шитых черевьях. Такими же были и мученики, пророки, святые с левой стороны вокруг евангелиста Марка. В центре сам Христос, лицом, и станом, и одеждой более напоминающий земного царя. Люди же, что им поклонялись, напоминали смердов Руси. Всё это шло вразрез с русскими канонами иконописания, где лики были тёмными, неземными, фигуры святых — согбенными, лики Богоматери скорбящими, а Христос никогда не изображался в венце. Икона очень понравилась Андрею, и, еле пересилив себя, он плюнул в неё, стараясь не попасть в Божью Матерь.

Старуха умилённо пустила слезу, а затем в страхе перекрестилась. Андрей поспешил из подклети на двор. Боярыня Федосья уже стояла возле кареты.

   — Ты это куда шаталси? — спросила озабоченно боярыня.

   — А где был наш Иван — лишь портки да кафтан. Овии скачут, овии плачут! — прокричал Андрей и осклабился, выжидая.

   — Божий человек, — произнесла боярыня, смотря на него. — Однако и тебе негоже в женском монастыре оставатися.

По её жесту те же два огромных холопа вновь схватили Андрея и впихнули в карету. Боярыня вошла следом, и карета, на этот раз медленно, выехала из ворот монастыря и поехала по улицам Москвы. Андрей сидел молча, рассматривая исподлобья отрешённый лик боярыни и сравнивая с радостным, живым ликом Богоматери, изображённым Фрязином. Когда они подъехали к дому боярыни, обоим бросился в глаза гарцующий на великолепном красавце коне возле ворот наездник. Одет он был красно, на ногах жёлтые сапоги с гнутыми носами. На приталенном зелёном кафтане золотые цветы, воротник стоячий, жемчугом расшитый. Шапка набекрень, подбитая соболем.

   — Ну вот и двоюродный братец Михаил пожаловал, — как бы очнувшись, произнесла боярыня.

Михаил был сыном любимой тётки Морозовой Евдокии и знаменитого боярина Фёдора Ртищева. Убеждённый царедворец, в душе он всё же любил двоюродную сестру.

   — Ты сяводня прямо павлин, — сильнее кутаясь в платок, произнесла боярыня, выходя из кареты.

   — Для тово и живём, штобы сытно поесть да в хороше походить, — весело ответил царёв стольник.

   — А рази Господь не завечал, што чревоугодие и гордыня великие грехи?

   — Все мы грешники. Не согрешишь, не покаешься.

   — У, язык твой без костей, и слушать тебе не хочу.

Боярыня направилась в дом. Михаил Ртищев спрыгнул с коня и, бросив узду холопу, последовал за ней. Андрей, видя, что никто не обращает на него внимания, направился вослед за ними. В покоях было не так жарко, как на улице.

   — Я приехал тебя предупредить, сестра. Царь, патриарх, митрополиты — все недовольны. Дом твой — прибежище раскола святой церкви нашей. Смутьяны и хулители царские находят здеся кров и стол. По что о себе не думаешь?

   — Пока жива буду, сирых и нищих не оставлю, и не уговаривай, братец. И от веры старой не откажусь.

   — Коли о себе не думаешь, помысли о сыне, он же может лишиться места, кое ему по крови уготовано.

Михаил, жестикулируя, расхаживал из угла в угол.

   — Я люблю более Христа Спасителя, чем сына мово, — ответила Федосья, спокойно смотря на Михаила.