Лилюли - Ромен Роллан

Лилюли. Я достанусь тому, кто сильней и храбрей. Ну! Берите меня скорей! (Взлетает, как птица, и присаживается на конец мостовой балки, выдвинутой над пропастью.)

Антарес (бежит по мосту, туда, где сидит Лилюли). Подожди, подожди меня!

Альаир (загораживая ему дорогу). Прочь отсюда! Она моя!

Угрожающе смотрят друг на друга, но вдруг их лица смягчаются и опускаются занесенные для удара руки.

Альтаир. Мой друг!

Антарес. Мой товарищ!

Альтаир. Милые глаза! Милые руки!

Берутся за руки.

Антарес. Милая улыбка! Бесценные воспоминанья!

Альтаир. О, как я жажду тебя обнять!

Еще мгновение смотрят друг на друга, затем горячо обнимаются.

Лилюли. Обнимайтесь, обнимайтесь, мои котяточки, мои голубяточки! Ради твоей Лилюли обними его, обними, задави его, задави! Во славу родины! Чем больше жертва, тем она прекрасней! Ну, Антарес! Ну, Альтаир! Смелей! Мое правило, мальчики, такое: любишь меня — так отдай самое дорогое. А та любовь не заслуживает награды, которая поделиться рада только тем, что самой не надо. Да еще и то не мешает сообразить: если хочешь друга, каким он прежде был, в сердце своем сохранить, то постарайся его, живого, поскорее со свету сбыть, ибо он может образ былого опошлить и загрязнить! Ну и убейте друг друга! Это вменится вам в заслугу! Это доблестно будет и свято! Ну же, ну же, мои волчата!

Альтаир и Антарес схватились друг с другом и яростно борются, катаясь по мосту и с ожесточением нанося друг другу удары; наконец, оба падают без чувств. Толпа на той и на этой стороне оврага окликает их и волнуется. Лилюли, снова взлетев, порхает над лежащими и осыпает их красными и золотыми осенними листьями.

Лилюли. Спите, спите, любимые! Кончены ваши заботы! Вы завершили свою работу, мне послужили примерно, нелицемерно и верно, оба мне отдали больше, чем жизнь, — значит, любили без страха и лжи. Так и должно быть, малютки мои, так вот и надо любить Лилюли! Антарес бездыханен, но Альтаир, мой любимец, я слышу, я слышу, он еще стонет, он еще дышит, он оправится, он на ноги встанет, я его сберегу для новых страданий. Страдать, умирать — это ваш удел, тех, кто взор на меня обратить посмел! Но эти дурачки не стоят участья, ибо вкусить не умеют простое счастье, — их оттого так и тянет в мои объятья, что я своих любовников предаю на распятье! Что ж, пожалуйте, милости просим, за гостеприимство много не спросим — только готовности от гостей жизнь свою кинуть, как горсть костей! Я Иллюзия, я Сладкий Обман — тот меня завоюет, кто идет ва-банк!

Полишинель. Он ничего не получит.

Лилюли. Но жалобами не наскучит. Из тех, кто в путь отправлялся, ни один еще, слава богу, не возвращался. Вперед же, дети Лилюли!

Галлипулеты. Вперед! Вперед! Нас родина зовет!

Урлюберлоши. Блажен, кто за нее умрет!

Те и другие устремляются на мост; завязывается битва. Лилюли парит над сражающимися, затем улетает.

Полишинель. Ах, сорока! Добилась-таки своего!.. Она не любит ничего. И ей не жалко никого. Чужая печаль ей смех — всех манит и убегает от всех. Однако ухитрилась им голову так вскружить, что из любви к ней они готовы друг другу горло перекусить и каждый мечтает главный выигрыш получить! Эй, подходи! Вынимайте билетики! Тащите скорее! Это, господа, беспроигрышная лотерея! Завтра розыгрыш! Завтра вам что хотите подарим, и притом совершенно даром, все чего жаждет ваша душа, получите, не истратив ни одного гроша! Ну, а сегодня, платите натурой — недорого — всего-навсего своей шкурой!

Хор интеллигентов (они поют на однообразный веселенький мотивчик, раскачиваясь в такт всем телом). Благо тем, кого могила — в юных летах поглотила, — небо милость им явило — от печалей сохранило! — Мы охотно бы по силе — эту участь разделили, — свой живот бы положили, — чин геройский заслужили! — Но мы, ах! поторопились, — слишком рано мы родились! — Значит, боги так судили, — чтобы эти простофили — нас собою заменили!

Тем временем оба народа, обменявшись тумаками, опять ретировались каждый к своему концу моста и с этой безопасной дистанции осыпают друг друга бранью, показывая кулаки.

Интеллигенты (глядя на них сверху с эстрады). Да они и не думают двигаться! Умрем же, господа, умрем! Нет участи отрадней! Ну же, решайтесь! Смелее!

Народы (вызывая друг друга). А ну подойди! А ну попробуй! Ох, и будет тебе закуска! Ты, однако, не толкайся, а то как дам! Ну, ну, начинай! Да нет уж, начинай сам! Ах, чтоб тебе! Ты мне отдавил ногу! Да нет же, это не я, ей-богу! Это вот он, сзади меня подтолкнул! У-у, какая боль! Наступил, дуралей, прямо мне на мозоль! Ну ладно, на этот раз прощаю... Но ежели ты опять!..

Великий дервиш. Ничего не выходит... Несмотря на наши святые старанья отравить им существованье, эти болваны не желают расстаться со своей постылой жизнью... (Интеллигентам.) А вы-то чего молчите? Или прикажете подбодрить вас розгой? Пойте, пойте, черт вас дери, вы, герои мозга!

Интеллигенты. Позвольте! Позвольте! Дайте хоть перевести дух! От этого пенья у меня уже язык распух! Ужасное занятие! Да еще по такой погоде! Пить! Я изнемогаю от зноя! А кроме того, не скрою, что предпочел бы музыку в другом роде. — Я не Тиртей, и все эти барабаны и трубы для моих ушей чересчур грубы; то ли дело в сторонке от боя по глоточкам впивать томную грусть гобоя или флейты нежные переливы, ибо поэт рожден, чтобы славить любовь, и мир, и златые нивы!

Полоний (вскакивая с места). Предатели! Арестовать их немедля!

Лилюли. Ах вот как, мои ягняточки! И вы тоже вздумали брыкаться! Не желаете больше блеять? Не хотите в бантиках от рожек до ножек вприпрыжку бежать к доброму мяснику под ножик? Ну, ничего, мы вас еще и не тому научим! Вы у нас заскачете, вы у нас бе-бе-бе-бе-бе заблеете, а велим, так и танцевать сумеете! Сейчас позовем танцмейстера! (Птичьим голосом поет призывный клич.)

Ло-ло-и! Ло-ло-и!Лоп-лоп-лоп-лоп-лоп-лоп-лоп-их!Лопай, лопай, лопай их!

Пиль-пиль-пиль-пиль-пиль-пиль!Иси! Иси!Куси! Куси! Куси! На!Моя кузи-кузи-на!

(Здесь ее пение переходит в говор.) Ко мне! Ко мне! Скорей, кузина! Одним прыжком вскочи им на спину! Этих осляток пришпорь ударом костлявых пяток! Да они и сами пойдут, лишь бы над ухом вовремя щелкнул кнут! Славные ослики! Я их, честное слово, очень люблю, они все глотают, чем я их ни кормлю, — покладистый народ и предобрый! — только последний кусок, кузиночка, надо твоим уксусом сдобрить. Видишь, они уже разинули рты и шире держат карманы — ждут, чтобы им с небеси посыпалась манна. Ах, как они любят повиновенье! Так приступай же к делу, Общественное Мнение! Вззы! Вззы! Куси их! Куси! Свет рассудка в них погаси!

Издалека, со дна оврага, доносится вой автомобильной сирены. Этот вой, сперва тонкий, как визг пилы, но потом быстро нарастающий, непрерывный и неистовый, представляет собою как бы звуковую ось, вокруг которой, как облако пыли, вихрем кружится множество других звуков: крики, пронзительный свист дудок, злобный лай, стремительная дробь барабанов, дребезжание треугольников, звон бубенцов и глухие удары гонга. Вся толпа, находящаяся на сцене, на мгновение застывает с разинутыми ртами, оцепенев, словно загипнотизированная. Но, по мере того как этот ураган звуков приближается, коленки у всех начинают дрожать, зубы стучать, головы уходят в плечи как у мальчишки, когда он ждет затрещины. Полишинель припал к земле и так плотно втиснулся в углубление за камнем, что его совсем не видно — только торчит горб. Лилюли вспрыгивает на перекладину моста ближе к входу; она стоит, расставив ноги, и хохочет, простирая руки к тем, кто приближается. На сцену врывается толпа сатиров и обезьян. Они скачут и прыгают, наигрывая на визгливых маленьких флейтах и на свирели Пана какой-то пронзительный, отрывистый, дикий и шутовской, пляшущий мотив. Они появляются отовсюду, справа, слева, сверху, снизу, с одной стороны моста и с другой, сбегают по горным тропинкам, выскакивают из оврага. Они всех цветов — медно-красные, бронзово-зеленые, черные, как чугун, отливающие металлическим блеском. Бегут гурьбой, испуская прерывистые крики. В один миг они окружили обе толпы и все тесней сжимают их кольцом своего стремительного вихря. Кажется, что новые сонмы их прибывают с каждой минутой. Наконец, из глубины пропасти на повороте дороги при непрерывном вое сирены появляется фантастический автомобиль из вороненой стали: корпус посажен низко, спереди рог, как у носорога. На высоком сиденье без спинки, как на треножнике Пифии, сидит, свесив ноги, поразительная фигура — это богиня Лопп'их (Общественное Мнение). Она напоминает индусское божество и ту женщину с мертвенным лицом и воздетыми кверху руками, которую мы видим на картине Бёклина «Три всадника» (из Апокалипсиса), находящейся в Цюрихской картинной галерее, У нее блуждающие, остекленевшие глаза, груди и живот обнажены. Над тормозом автомобиля согнулся Дьявол Дюрера (Рыцарь и Смерть) с волчьими клыками и ушами, как у осла, зверь, который таится в первобытной чаще Человечества, — туда его загнал Разум, но он всегда настороже и тотчас выныривает на свет божий, когда придет его час (а час этот рано или поздно непременно приходит). Вокруг автомобиля эскорт из конных казаков с пиками наперевес и поднятыми нагайками. В тот миг, когда шум и вой достигают наивысшего напряжения, вдруг все смолкает и замирает на месте: ни звука, ни движения. Все застыло, как замороженное, — казаки в своих угрожающих позах, сатиры и обезьяны в момент прыжка, коленопреклоненные толпы, согнувшись до земли, женщины, спрятав лицо в завернутые на голову юбки. Мгновенье немой тишины. Затем богиня вдруг разом опускает руки, — всадники взмахивают кулаками и щелкают нагайками; обе толпы мгновенно вскакивают на ноги, и, подгоняемые сатирами и обезьянами, которые их толкают, кусают и щиплют, все — Галлипулеты с одной стороны, Урлюберлоши — с другой, — кидаются на мост со свирепым воплем, в котором нет уже ничего человеческого.