Украсть Ленина - Алекс Тарн

Снаружи послышались крики, шум, но что ей до этого шума? Подумаешь, шум. Чудесное тепло разливалось по всему ее телу. Лакримоза блаженно потянулась и устроилась в могиле поудобнее. Просторно тут… видать, рослый покойник был… И что они так шумят, козлы, спать мешают? Вроде, драка, если судить по крикам. Не иначе как бритоголовая урла сатанистов мочит. Ну и пусть себе мочит, Лакримозе пох. Лакримоза на них болт забила. У нее, правда, болта нет, зато у Дарка есть. Милый, милый Дарк… Мысли ворочались медленно, но плавно, без труда. Она повернулась на бок, сунула обе ладони между колен, улыбнулась и заснула, думая о Дарке и о том, какой великолепный готический трах ждет их обоих в самом недалеком будущем.

Когда Лакримоза проснулась, было уже около полудня. Она спустилась к Смоленке, чтобы умыться, потом позавтракала яблоками и вернулась в склеп — обдумать ситуацию. Родителям она наплела вчера, что переночует у подруги в Пушкине и утром прямо оттуда, не заезжая домой, отправится в школу. Следовательно, с этой стороны осложнений не грозило. Зато учебный день она прогуляла конкретно и безвозвратно. Теперь придется добывать где-то справку для классной, чтобы не наябедничала предкам. Ничего, не впервой.

Главный вопрос заключался в том, что делать сейчас? Лакримоза с честью выдержала испытание, но пока что об этом знала только она сама. Конечно, можно пойти домой, а потом заявиться уже прямо на тусовку с рассказами о прошедшей ночи. Но этот вариант страдал серьезным недостатком: наверняка найдутся такие, кто не поверит, а значит, последнее слово будет опять принадлежать Асмодею. Козел Асмодей будет самолично решать: верить ей или нет! Эта перспектива приводила Лакримозу в ярость. Надежнее всего было дождаться тусовку здесь, на кладбище; выйти к ним навстречу из склепа, зевая и потягиваясь, прямо вот так, как она сейчас — в могильной пыли, с размазанной по рылу косметикой, взлохмаченная пуще обычного, воняющая вчерашним водочным перегаром…

Впрочем, почему «вчерашним»? Лакримоза достала бутылку: ого!.. — в ней оставалась еще целая треть!.. — глотнула. Ее передернуло от отвращения, закрутило судорожным винтом… надо же, какая пакость!.. а ночью пилась, как молоко. Впрочем, и сейчас второй глоток прошел намного глаже. Голова снова полегчала и поплыла. Ерунда, говорить не о чем. После такой ночи не западло и подождать пару лишних часиков. Первые пиплы подтягиваются сюда обычно часам к четырем. Подождем, ничего не случится. Третьим глотком Лакримоза скрепила решение, переведя его в статус окончательного.

Потом она еще погуляла по безлюдному в этот час кладбищу, на трех шестах нашла то, что осталось от кошки, и еще раз пожалела бедную животину. Пожалела настолько, что сотворила над растерзанными и обожженными останками магический обряд воскрешения, которому научил ее Асмодей. Увы, обряд не помог, и кошку пришлось просто похоронить в мягкой кладбищенской земле. Время все равно девать было некуда, а потому Лакримоза не поленилась подобрать для покойной подходящее надгробье: генерал от инфантерии Людвиг фон Кисс.

Закончив с похоронами, она вернулась в склеп и справила по кошке щедрые поминки. Потом водка закончилась. А потом приперлись эти четверо — бухарики, канающие под глухонемых, а на самом деле только немые, уселись прямо на трех шестах, сняли с сучка дежурный стакан и принялись сосредоточенно распивать водку — бутылку за бутылкой, заедая толстыми ломтями дешевой вареной колбасы, от которой отказалась бы даже покойная кошка, поскольку кошки своих не едят. Поначалу Лакримоза надеялась, что они быстро допьют и уйдут, но водки оказалось много, колбасы тоже. Прошло полчаса; бухарики все так же вдумчиво двигали челюстями и передавали по кругу общий стакан, слегка приподнимая его перед тем, как выпить, словно показывая небу что там и сколько. Это однообразие раздражало Лакримозу; вдобавок, ей приспичило по малой нужде, но самое неприятное заключалось в том, что немые бухарики самим фактом своего присутствия угрожали испортить задуманную сцену явления победительной Лакримозы восхищенному народу: ведь пиплы могли нагрянуть с минуты на минуту. И тут вдруг случилось невероятное: один из немых, выпив, поставил стакан и заговорил.

— Все не так, — сказал Витька, поставив стакан.

Вовочка мрачно кивнул.

— Ага, — подтвердил Вадик. — Я и сам чувствую. А сначала казалось, что все, как прежде.

— Это водка, — объяснил Веня. — Прочищает мозги и обостряет зрение.

Язык у Вени слегка заплетался, что впрочем, никак не опровергало утверждения насчет обострившегося зрения. В самом деле, почему бы водке не влиять на зрение иначе, чем на речь? Да, почему бы?.. Но это не столь важно. А что важно, Веня? — Важно, что что-то не так. Но что, Веня? — А вот сейчас проверим… Веня запрокинул голову и посмотрел в начинающее темнеть вечернее небо. Небо было точно таким же. Сто процентов. Удовлетворенно хмыкнув, Веня переместил фокус инспекции ниже, на пушистые верхушки кленов. И клены такие же. Зуб даю.

Взгляд тяжелел, путаясь в верхушках деревьев, как пьяный в собственных ногах. Почувствовав это, Веня слегка ослабил мышцы шеи и взгляд камнем рухнул вниз, на землю, в кусты, на траву и надгробья, ушибся об угол склепа, метнулся, обжегшись свежей крапивой. Если что-то не так, то здесь, это уж к гадалке не ходи… Ну конечно, вот оно: кладбище было обитаемым. Тогда, сорок, тридцать лет тому назад, оно принадлежало только им, четверым. Теперь же повсюду виднелись следы присутствия многих людей: разнокалиберный мусор, свежие пепелища, остатки еды, этот вот стакан, из которого явно пили совсем недавно, может быть, этой же ночью. И надписи, граффити — повсюду, куда только доползает ужасно обострившийся, но какой-то уж больно неуклюжий взгляд. Да ты никак напился, Веня? Точно, напился. Надо бы не забыть что-то сделать. Но что?

— А! Позвонить! — вспомнил Веня и лучезарно улыбнулся.

— Чему ты так радуешься? — поинтересовался Вовочка.

— А чего горевать?

— Чего горевать! — Вовочка яростно хлопнул себя по колену. — Он еще спрашивает! Ты только посмотри, посмотри… посмотри на эти каракули… вон там сатана нарисован… а там звезды… иероглифы какие-то сраные… Че Гевара с беретом… Сталин с трубкой… свастика… еще свастика… черт-те что! А грязь эта? А бомжи вон там, в конце аллеи? И там бомжи, и там, я видел! Тьфу, пакость!

— Ну, пакость… — тихо сказал Витька. — Что ж теперь — застрелиться?

— А может и застрелиться! — запальчиво возразил Вовочка. — Вы помните, как тут было? Вы помните, как мы жили? Помните? Бедно! Зажато! Временами страшно! Временами унизительно! Но — чисто! Чисто! А если не совсем чисто, то уж, во всяком случае, не пакостно.

— Лживо.

— Ну и что? Да, врали. Говорили одно, а думали другое. Но вспомни, это ведь была игра! Мы играли, как бы понарошку, потому что на самом деле… на самом деле все знали, что это маска. Все! И те, кто эту маску изготавливал, и те, кто ее носил. Мы все равно были свободны — внутри, по сути. А что сейчас? Вы только посмотрите — что сейчас? Грязь, пакость… загадили, сволочи…

Вовочка широко раскинул руки, по лицу его текли слезы.

— Вы и загадили, — сказал Витька. — Нечего тут…

Веня неловко двинулся рядом, попросил:

— Вить, не надо…

— Почему не надо? Откуда грязь-то, о которой полковник говорит? Это же та самая свобода — та, что, по его словам, внутри была… — Витька горько усмехнулся. — В тереме сидела, святой казалась, а на двор вышла — блядью оказалась. Свобода… для свиньи свобода — с помоями колода.

— Ребята, ну чего вы? — сказал Вадик с досадой. — Хорошо ведь сидели, выпивали. Вовик, вечно ты праздник испортишь…

— Пра-а-аздник… — плаксиво протянул Вовочка. — Кому праздник, а кому беда…

— Какая беда? О чем ты?

Вовочка зарыдал в голос. Друзья обступили его, успокаивая и задавая вопросы, на которые, впрочем, не следовало никакого ответа, кроме заунывного воя и хлюпанья носом.

— Что, опять Ленин? — догадался Веня.

Вовочка поперхнулся слезами.

— Он… Владимир Ильич… он самый… ой, не могу… день рождения… такая беда… — бормотал он. — Такая беда.

— Да что за беда?! — вдруг закричал Витька в самое Вовочкино ухо. — Говори немедленно!

— Нет, — бормотал Вовочка. — Не могу… государственный секрет.

— Я тебя сейчас придушу с твоими секретами! — кричал Витька. — Говори!

— Его… выносят… — вдруг выдавил из себя Вовочка и взвыл особенно громко и безутешно. — Завтра выносят…

— Откуда?

— Известно откуда… из Мавзолея…

— Ну и что?

Вовочка внезапно прекратил рыдать и уставился на Витьку непонимающим взглядом.

— Как это «ну и что»? Ты что — не врубаешься? Ленина! Выносят!! Из Мавзолея!!! — он оглядел друзей. — Вы что, вообще по уши деревянные?! Не понимаете, что это значит?! Нет?