Украсть Ленина - Алекс Тарн

— Не могу знать… — взвесив варианты, он вернулся к заданной программе действий. — Завтрак подают внизу, в голубой гостиной. Вас проводят по…

— …по мере готовности, — закончил за него Веня. — Я готов. Вот только штаны натяну. Никуда не уходите, подождите здесь.

Он открыл чемодан и быстро оделся: джинсы, футболка, кроссовки, легкая куртка.

— Вот и все. Мера готовности — крайняя. Можем отправляться. Вы, кстати, не сорок шестой?

— Никак нет. Я пока сорок восьмой, — отрапортовал крепыш и подавил вздох. Видно было, как сильно ему хочется стать сорок шестым.

В голубой гостиной перед кувшином пива одиноко сидел Вовочка. Увидев Веню, он обрадовался:

— Ну слава Богу, хоть кто-то спустился. Я вас тут уже два часа поджидаю.

— А Вадька с Витей что, спят?

— Дрыхнут… — печально подтвердил Вовочка. — И правильно делают. А я вот не могу: бессонница. Думал, хоть после вчерашнего вадькиного многоборья засну… куда там! Только проворочался зря.

— А я… — начал было Веня, но Вовочка перебил:

— А ты вообще молчи, алкоголик! Ты еще в зоопарке заснул.

— В зоопарке? — ошалело переспросил Веня. — А как нас в зоопарк занесло?

— Как, как… — Вовочка махнул рукой. — За кактусом, известно как… Витька, дятел грешный, настоял. Я-то хотел в Смольный, там точно есть, на втором этаже, у Зинки в кабинете. Но разве с этим ученым авторитетом сладишь? А потом…

— Погоди, Вовик, — остановил его Веня. — Мне срочно позвонить надо. Домой. Как отсюда набирают?

— Диктуй номер, — Вовочка вынул из кармана мобильник.

Нурит долго не отвечала и сняла трубку, когда Веня уже приготовился наговаривать свои извинения на автоответчик.

— Привет, Барсучиха.

— Ну наконец-то! У тебя все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— Все нормально, — торопливо сказал он. — Извини, вчера позвонить не получилось. Честно говоря, просто напились до чертиков. Но сейчас все прекрасно. Ты не представляешь, как меня встретили…

Он начал рассказывать о встрече на аэродроме, о лимузине, о джипах с охраной и о комической реакции инвалидов, не подозревавших, что летят в одном самолете с такой важной персоной, о знаменитом ресторане прямо напротив бывшего дома Набокова, да-да, того самого, из «Других берегов» и о дворце на берегу Финского залива, из гостиной которого он говорит с ней прямо сейчас…

Нурит слушала молча, без восклицаний и междометий, без всех этих «да что ты?» и «ничего себе!» которыми она обычно перемежала его истории, и это был плохой знак, говорящий о том, что вслушивается она вовсе не в содержание вениного рассказа, а в самый его звук, и звук этот ей, скорее всего, не нравится, причем не нравится тем больше, чем больше слов наматывает Веня на барабан своей длиннющей тирады.

— Вот… — заключил он наконец и беспомощно вздохнул. — Ну не молчи ты так, скажи уже что-нибудь.

— Что тут скажешь? — очень спокойно отвечала Нурит. — Дура я несусветная, вот и все. Вот и все.

— Да брось ты, Барсучиха, — сказал он с досадой. — Кончай. Ладно, я тут с чужой мобилы звоню. Давай прощаться… Эй!.. Ты где? Я говорю: «давай прощаться!»

— Давай.

— Ну, тогда пока.

— Пока.

Веня отсоединился и вернул телефон ухмыляющемуся Вовочке.

— Спасибо. Ну, что ты лыбишься? — венина досада, накопившаяся во время неудачного разговора с женой, теперь выплескивалась на ни в чем не повинного друга. — Ты ведь на иврите ни слова не знаешь. Что ж такого смешного ухитрился услышать?

— Да не злись ты, — примирительно улыбнулся Вовочка. — Я ж, наоборот, завидую. Везет тебе: жена. Да еще такая, которую бояться можно. Не то что у меня: один, как перст.

— Еще неизвестно, что лучше, — буркнул Веня.

Он отошел к столу и какое-то время выбирал закуски, сердито тыкая вилкой по мисками и тарелкам. Вовочка по-прежнему улыбался странной улыбкой. За окном гостиной размеренным шагом, как на параде, проследовала четверка крепышей. Каждый придерживал локтем короткий штурмовой автомат.

— «Узи,» — сказал Вовочка, кивая на крепышей. — Будто своих, русских автоматов нету. Пижоны. Хотя идут хорошо, как на смене караула. Кстати, у него сегодня день рождения. И, что характерно, всем наплевать…

Он печально покачал головой и сморгнул слезу. «Ну вот, начинается,» — подумал Веня.

— У кого день рождения? У караула?

— Сука ты, — скрипнул зубами Вовочка. — У Ленина. И у меня заодно. Ему сто тридцать семь. Мне пятьдесят. И хоть бы одна сволочь поздравила. А эти два гада вообще дрыхнут. Тьфу!

Кусок колбасы застрял у Вени в горле. Сегодня же двадцать второе апреля! Как он мог забыть?! Вернее, понятно как мог: эта чудовищная вчерашняя пьянка, это сегодняшнее беспамятство, эта навязчивая идея со звонком… немудрено… и все-таки непростительно. Он откашлялся.

— Вовочка, дорогой, прости ты нас, дураков. И меня конкретно прости за проявленный шкурный эгоизм.

— Ладно, ладно, чего там, — пробормотал Вовочка, вставая ему навстречу.

Они крепко обнялись.

— Вот, — Вовочка как-то беспомощно развел руками. — Вот.

— Да, — подтвердил Веня. — Вот.

Наступило неловкое молчание. Веня снова откашлялся.

— А что, вот так… и нет никого? Я — в смысле семьи.

Вовочка пожал плечами.

— Да вот, нету. Как-то с самого начала не заладилось. После училища, знаешь, нужно кровь из носу жениться на ком-нибудь, хоть на крокодиле. Обязательно нужно. Потому что потом в гарнизонах даже крокодилов нету. А у меня вот не сложилось. Были всякие претендентки из кулинарного техникума… но уж больно дурные… не смог, побрезговал. А надо было смочь! Сейчас хоть что-нибудь мог бы вспомнить. Хоть плохое, хоть что. Мог бы, например, сказать: «Была у меня жена, такая профурсетка, со всем гарнизоном спала. Через полгода развелись.» А теперь — даже такого не скажешь. Ничего.

— Брось ты плакать, у тебя еще все впереди, — с энтузиазмом сказал Веня. — Молодой мужик. О таких, как ты, песни слагают. Настоящий полковник.

— Ага, — кивнул Вовочка. — Разбежался. Кому я такой нужен? Алкаш без печени с пятью ранениями. Сначала четыре года в тундре. Потом сразу Афган. Потом Киргизия. Снова Афган. Снова Киргизия. Чечня. А спился я еще до Афгана, на Севере. Я спать не могу, понимаешь? Всякая дрянь в голову лезет, такая, что и в словах не опишешь. Мертвые ходят, по имени меня зовут. Угробил жизнь, к чертовой матери угробил — и зачем? Зачем?

Он покрутил головой.

— Ты вот спрашиваешь, какого хрена я в это училище пошел… я же вижу, вслух не спрашиваешь, но думаешь. Дурацкая, в общем-то история. Настолько дурацкая, что я вам и рассказывать тогда не стал, побоялся — засмеете. Батя у меня, царствие ему небесное, офицер был, ты помнишь… всю войну прошел, со взводного, под Смоленском начинал, комбатом в Венгрии закончил. Очень он хотел, чтобы сыновья тоже по воинской части пошли, если не все, то хотя бы один. Все рассказывал о кореше своем, с офицерских курсов. Мол, вместе мечтали до генералов дойти. Только вот кореш этот так и остался лейтенантом — погиб в самом начале войны, у бати на руках помер. И якобы перед смертью взял с него кореш обещание относительно будущего. Что, мол, если родится у бати в мирной счастливой жизни сын, то сын этот будет типа замены погибшему. Такой вот сюр ненормальный.

Вовочка усмехнулся, потер ладонью лоб.

— А что взять с мальчишек? Они же мальчишками тогда были, по девятнадцать лет… вот один дурак и просит глупую книжную глупость, а другой дурак клянется. Ну вот. Старшего моего брата батя даже назвал в честь того кореша — Сашкой. Только Сашка его куда подальше послал с этим офицерством. Мне, говорит, твои клятвы побоку, у меня своя жизнь. И Сережка, следующий сын — тоже ни в какую. Ну, а на меня у бати, наверное, уже надежды никакой не имелось. Даже не просил, просто про кореша рассказывал и смотрел, жалобно так. Ну и пожалел я его. Любил очень. А потом, когда я уже на Севере спирт глушил, залечили его в больничке до смерти. Телеграмма ко мне добралась через неделю после похорон. Ушел батя к своему корешу, а я, видишь, здесь, в дерьме остался.

— Жаль, что ты тогда не рассказал, — задумчиво проговорил Веня. — Мы-то думали…

— Что? — насмешливо спросил Вовочка. — Договаривай уже. Что я такой весь из себя советский? Так?

— А разве нет? Разве не верил ты в тогдашнюю туфту? Ну, если не на сто процентов, то хотя бы наполовину? Помнишь наши споры в старших классах? Ты же тогда с пеной у рта кричал, что коммунизм это благо, просто его извратили. А Ленина так вообще цитировал целыми кусками…

— А я и сейчас в это верю, — сказал Вовочка, вставая и отходя к окну. — Верю!

— Вы не вегите в габочий класс, а я вегю! Да-с, батенька!

Этот задорный ленинский тенорок исходил от Витьки, который, видимо, уже некоторое время стоял в дверях, прислушиваясь к разговору.