Побег из ада - Михаил Девятаев

После обработки вместе с другими заключенными я попал в карантин, а товарищ мой, Пацула, в какой-то другой блок. Так нас разлучили. Позднее я узнал, что парикмахером был наш советский офицер, танкист. Он вместе с другими товарищами спас жизнь не одному советскому человеку. Очень сожалею, что не знаю его фамилии. Спрашивать тогда было неудобно. По понятным причинам он и сам не назвал бы ее. Не знаю, жив ли этот прекрасный человек или его, как и многих других советских патриотов, замучили палачи. Ведь он на каждом шагу рисковал собственной жизнью! Если он жив, надеюсь, что, прочитав эти строки, откликнется.

В тот день я познал всю глубину великой воинской клятвы: «Клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству». Вспомнил я и слова великого русского писателя Н. В. Гоголя о том, что «нет уз святее товарищества». С другом танкистом, работавшим в бане, у меня состоялось еще несколько встреч. Он познакомил меня с лагерными «порядками», дал много дружеских советов, благодаря чему мне удалось избежать изрядного количества побоев, на которые эсэсовцы не скупились.

Человек пятьдесят нас, новичков, построили между 13 и 14 бараками карантинного блока-изолятора, огороженного особым высоким забором и представлявшим собой лагерь внутри лагеря. Рапортфюрер Зорге передавал нас блокфюреру Шуберту. Это был тощий эсэсовец с длинной бледной физиономией, в которой, казалось, есть что-то крокодилье. Как и Зорге, Шуберт отличался нечеловеческой жестокостью и цинизмом. Два дегенерата: у Зорге на длинных ногах — короткое туловище, а у Шуберта — наоборот. Но души у них, если они вообще были, родственны. Смешно и грустно, что такие выродки возомнили себя высшими созданиями природы, призванными вершить судьбы человечества…

Процедура приема началась. Шуберт вызывал номера по карточкам. Каждый из нас должен был подходить к нему. Блокфюрер задавал вопрос: за что попал? И каждому отвешивал звонкую пощечину, а рапортфюрер стоял рядом и ухмылялся.

На ужин нам дали по 200 граммов желтоватой теплой воды, именовавшейся «кофе», и больше ничего. Проглотив горьковатую жидкость, мы заскучали, сидя за длинными столами. А скучать в лагере не полагается, надо всегда быть бодрым. Штубельтесте (старший комнаты) — однорукий уголовник Франц — выскочил из своей кабины с бодрящей резиновой палкой и, вскочив на стол, начал бить по головам всех подряд, выкрикивая ругательства. Не понимая, в чем дело, мы бросились кто куда. В дверях образовалась давка. Выбегающих из помещения настигли палки помощников Франца. На этот раз я удачно избежал побоев, нырнув под стол. Но многим досталось основательно. Потерявших сознание волокли за ноги в уборную и там окатывали ледяной водой из шланга.

Отбой ко сну измученные узники встретили со вздохом облегчения. На трехэтажных деревянных койках с матрацами, набитыми древесной стружкой, устраивались по четыре-пять человек. Свора распорядителей «шляфзала» (спального помещения) во главе с тем же безруким Францем палками и резиновыми шлангами наводила «порядок». С полчаса еще слышались удары, крики, проклятия, стоны…

Подняли нас в половине четвертого. Почти раздетых, обутых в тесные деревянные колодки, построили в колонну и начали гонять по двору взад-вперед, как скотину. Заставляли плясать на корточках, бежать, по команде падать на живот, одновременно вскакивать и снова бежать. По булыжникам грохотали деревянные колодки, словно тысячи лошадей вскачь проносились по деревянному настилу. Это была сумасшедшая пляска скелетов, над которыми свистели палки, резиновые шланги, кожаные бичи. Гитлеровцы называли это издевательство «шпортом». Длилось оно два-три часа, в зависимости от настроения блокфюрера. После «шпорта», как правило, отправляли в морг несколько трупов, с десяток обморочных тащили в уборную приводить в чувство… Остальным, не дав ни минуты передышки, приказывали раздеваться и приступить к «водным процедурам»; тщательно мыться ледяной водой до пояса (ни больше ни меньше!). На дверях умывальной комнаты стоял блокфюрер и осматривал каждого выходящего. Если находил, что заключенный помылся согласно правилам, давал оплеуху и пропускал его, а тех, у кого на два-три сантиметра выше пояса тело было сухим, ставил в шеренгу в коридоре под охрану своих помощников. Всех задержанных снова загоняли в умывальную, приказывали раздеться догола и начинали их домывать: один изверг направлял мощную струю воды из шланга на несчастного, а другой чесал его колючей терновой метлой так, что кожу сдирал с человека. Многие не выдерживали такого «мытья» и тут же умирали.

Так изо дня в день, с подъема до отбоя, по строго установленному распорядку, заключенного на каждом шагу преследовали палка и нагайка, изощренные методы изматывания его последних сил. Все делалось для того, чтобы ему некогда было думать и размышлять.

Казалось, о какой организованной борьбе с врагом может идти речь в этих ужасных условиях? На первый взгляд могла показаться нелепой мысль о том, что люди 47 национальностей — избитые, истерзанные, непонимающие друг друга — могут объединиться и оказывать активное сопротивление своим поработителям. Но как я был удивлен и обрадован, когда узнал, что в лагере существует, действует и представляет собой большую силу подпольная коммунистическая организация.

Боевое интернациональное содружество

Из-за чрезмерной тесноты часть заключенных, в том числе и я, были переведены из четырнадцатого в тринадцатый барак, находившийся в том же дворе изолятора. В одной его половине размешались штрафники, те самые, которых я видел в первый день марширующими по плацу, а в другой — смертники. У смертников не было лагерных номеров (их не регистрировали в лагере, как будто они сюда и не поступали), а были красные круги на рукавах и красные ленты на груди. Над этими обреченными людьми эсэсовцы измывались еще больше. Часто я поражался, как они всё это выдерживают, откуда берутся силы не только не падать духом, по еще и нас подбадривать, воодушевлять на борьбу с фашизмом.

Я познакомился, а затем и подружился с двумя смертниками: полковником Николаем Степановичем Бушмановым и политруком Андреем Дмитриевичем Рыбальченко. Это были мужественные советские люди. Доведенные фашистами до полного изнеможения, приговоренные к смертной казни, они никогда не падали духом, внушали людям веру в нашу победу, организовывали массы заключенных на активную борьбу с врагом в условиях концлагеря.

Много мук и лишений перенесли они в фашистском плену, но и немало причинили вреда гитлеровской Германии. Еще в 1942 году в одном из лагерей военнопленных под Берлином они создали подпольную организацию, которая срывала многие мероприятия немцев, направленные против нашей Родины.