Литературная Газета 6565 ( № 35 2016) - Литературка Литературная Газета

 

«Мировая чепуха», «несуразица» человеческого существования, абсурдная сторона самого обыденного бытия, в котором есть своя лирика, своя драма, даже – отчасти – свой эпос… Этой темы (или, точнее, этой стороны жизни) касались многие: и Венедикт Ерофеев (из тех, кто ближе по времени), и Виктор Конецкий (он чуть дальше), и обэриуты (их своеобразная эмигрантская «параллель» – Юрий Одарченко). Но этой темы – и жёстче, и страшней – касались художники и совсем иного масштаба: Владимир Набоков, Георгий Иванов, Александр Блок… В век XIX (от Гоголя до Чехова) лучше и не заглядывать. 

 

Вопрос о «месте» поневоле заставляет выстраивать то, что называют иерархией ценностей. Но можно взглянуть на творчество Довлатова иначе: и в жёсткой прозе «Зоны» (подпорченной нецензурной лексикой, этим «языковым нигилизмом» второй половины ХХ века), и в более «размягчённых» «Компромиссе» и «Заповеднике», и в анекдотично-лирическом «Чемодане», и далее, вплоть до уже бледноватого «Филиала», Довлатов – художник. Тема его, быть может, не так уж оригинальна. Но её воплощение – для русской литературы – оригинально вполне. И значит, к его книгам ещё не раз потянется рука читателя. А что это, как не «место в литературе»?

Виктория ТОКАРЕВА:

– Писателем не становятся. Писателем рождаются.

Если бы можно было стать большим писателем в результате усидчивого труда, то классиков оказалось бы навалом. А их – единицы. Два-три классика на сто лет. А таких, как Пушкин, – никогда.

Зачем нужен писатель? Он помогает людям осмыслить жизнь вокруг себя. Во все времена люди сеяли хлеб, а кто-то один стоял и смотрел в небо. И те, кто сеял хлеб, кормили того одного, который смотрел в небо. 

 

Откуда берётся писатель? 

 

Мне кажется, что Бог закладывает в кого-то дискету (выбор произвольный), и этот кто-то рождается с дискетой, но не знает об этом. Живёт себе и живёт, ничего не подозревая. Но вдруг в один прекрасный день происходит подключение к космической розетке. Дискета заработала. Это может произойти в любом возрасте. Писательница И. Грекова начала в 50 лет. Татьяна Толстая – в 37 лет. А я – в 26. 

 

В Сергее Довлатове писатель проснулся на зоне, где он служил в ВОХРе. 

 

Как это случилось: прибежал охранник и сообщил, что «возле шестого барака кирная баба лежит». Все свободные охранники устремились к шестому бараку. Довлатов тоже пошёл, хотя не сразу. Общение с кирной бабой описано без подробностей, просто указано, что он оцарапал себе щеку её железной брошкой. Остальное можно домыслить. 

 

Когда Довлатов вернулся, сел к столу и записал своё первое предложение к первому в своей жизни рассказу, в нём проснулся писатель. Как говорила Анна Ахматова, «когда б вы знали, из какого сора растут стихи». 

 

В случае Сергея Довлатова, именно из сора и грязи вырос его первый сборник «Зона». 

 

Я не критик, но для меня лично Довлатов – классик. Он сказал о своём времени самое важное и определяющее. Его герои страдают не меньше, чем герои Солженицына, но они «горят в более весёлом аду». 

 

О Довлатове можно сказать пушкинскими словами: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал». 

 

Три позиции: чувства добрые, восславил свободу, милость к падшим. Всё это представлено в творчестве Довлатова. При жизни он не мог пробиться к признанию, но его посмертная слава была ошеломительной. 

 

«Народ собирается там, где что-то происходит, и никогда не собирается там, где ничего не происходит». Жванецкий. 

 

Вся Россия кинулась читать Довлатова. Почему? Потому что здесь что-то происходит. Что именно? Большой талант, переходящий в гениальность. 

 

Может быть, я преувеличиваю Довлатова. А может быть, преуменьшаю. Когда-нибудь он будет назван классиком вместе с такими именами, как Достоевский и Чехов.

Александр СЕГЕНЬ:

– Довлатов – настоящий писатель. Именно потому он не был нужен раньше, не очень-то нужен и сейчас. Потому что настоящие всегда мешают тем, кто себя изо всех сил делает писателями. Мешают своей лёгкостью, естественностью и жизненными смыслами, которые подаются как бы невзначай, без натужного проповедничества и давления на читательское сознание. Довлатов – русский прозаик с утончённым и ненапускным чувством России, русский в своей неприкаянности, неумении устроить жизнь, сделать карьеру, добиться процветания, материального благополучия. Его отвергали публикаторы в Советском Союзе, а когда в эмиграции к нему стал приходить успех и за 12 лет вышло 12 книг, это тоже не понравилось – там. И сейчас из уст какого-нибудь литератора, возомнившего себя мэтром, можно услышать с укоризной и презрением: «Почему любят Довлатова? Он слишком доходчивый». А разве Пушкин, Лермонтов, Шолохов, Шукшин не вполне доходчивы до читателя? Доходчивость, проникновенность, душевная теплота, сопереживание своим героям, грусть и радость жизни – вот что составляет творчество настоящего писателя, каковым я считаю Сергея Донатовича Довлатова с его великолепными сборниками «Заповедник», «Чемодан» и другими произведениями, чуть менее, но тоже значительными.

По законам пропаганды

По законам пропаганды

Литература / Литература / ПЕРСОНА

Замостьянов Арсений

Теги: Сергей Довлатов , проза , журналист

Утончённый, печально-дурашливый образ Довлатова плохо согласуется с его публицистикой – прагматичной и расчётливой

Сергей Довлатов стал читательской сенсацией девяностых. Так вышло, что писателя начали широко издавать в России вскоре после его смерти. Когда растерянные экс-читатели «толстых» журналов в погоне за хлебом насущным почти забыли про литературу, спрос на Довлатова только увеличивался.

В тусклое и опасное время для многих он стал утешителем. Читали его, как ни странно, с ностальгией по уютным страданиям «застойного» времени. На выручку приходил юмор – не затёртый, особого помола. К тому же у Довлатова пробивалась обаятельная интонация, он не топорно работал со словом. Ему прилежно подражали, его торжественно цитировали. В меру легкомысленный, в меру утончённый, с узнаваемым лирическим героем. Этот джентльмен постоянно страдал от собственных компромиссов с советской властью. То есть – с редакциями, с идеологическими установками, с политическими устоями. И вот, наконец, он хлопнул дверью и оказался в стране Эллы Фитцджеральд. То есть – в царстве свободной импровизации, без авторитарного регламента.

Между прочим, многим запомнилась такая довлатовская байка:

– Толя, – зову я Наймана, – пойдёмте в гости к Лёве Друс­кину.

– Не пойду, – говорит, – какой-то он советский.

– То есть как это «советский»? Вы ошибаетесь!

– Ну, антисоветский. Какая разница.

Философская реприза и даже примирительная. Вроде бы в этой системе любая партийность воспринимается как пошлость. Но статьи из сборника «Марш одиноких» написал член партии антисоветчиков. Или артист, который перевоплотился в агента империализма.

С какой цитаты начать? Глаза разбегаются. Для затравки – самое невинное рассуждение. «Есть в советской пропаганде замечательная черта. Напористая, громогласная, вездесущая и беспрерывная – советская пропаганда вызывает обратную реакцию. Критикуют фильм – значит, надо его посмотреть. Ругают книгу – значит, стоит её прочитать. На кого-то персонально обрушились – значит, достойный человек» . Представим себе подобный пассаж, например, у Бернарда Шоу или Хемингуэя. Навряд ли они бы отнесли этот парадоксальный закон пропаганды исключительно к советским реалиям. А наш новый американец настолько пристрастен, что и его слова, если призадуматься, должны вызывать «обратную реакцию». Наверное, непросто ему приходилось с американскими университетскими левыми…

Дальше – ярче. Идёт матч за звание чемпиона мира по шахматам. «Мне говорили, что у Корчного плохой характер, что он бывает агрессивным, резким и даже грубым. Что он недопустимо выругал Карпова, публично назвал его гадёнышем. На месте Корчного я бы поступил иначе. Я бы схватил шахматную доску и треснул Карпова по голове. Хотя это неспортивно и даже наказуемо в уголовном порядке. Но я бы поступил именно так. Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод, за то, что у него всё хорошо, за то, что его окружают десятки советников и гувернёров. А за Корчного я болею не потому, что он живёт на Западе, и, разумеется, не потому, что он еврей. А потому, что он в разлуке с женой и сыном. И ещё потому, что он не решился стукнуть Карпова доской по голове. Полагаю, он желал этого не меньше, чем я» .