Броненосец "Адмирал Ушаков" (Его путь и гибель) - Николай Дмитриев

Впоследствии, когда после гибели "Ушакова" нас подобрали неприятельские крейсера, японские офицеры показывали карту Японского моря с обозначением районов действия каждого разведчика, и нам действительно пришлось убедиться, что вырваться из этого магического кольца нашему тихоходу "Ушакову" было непосильной задачей.

Около 3 часов ночи, совершенно продрогнув на мостике, я спустился вниз и прошел в кают-компанию, шагая через лужи переливающейся от качки воды, которая около перевязочного пункта была красно-бурого цвета. Никогда мне еще не приходилось видеть нашу кают-компанию при столь мрачной обстановке, какая царила теперь. Прикрытая лампочка слабо освещала фигуры спящих на диванах офицеров и лежащих на полу в своих застывших позах покойников.

Сурово глядели в полумрак с портрета пристальные глаза Ф.Ф.Ушакова, как бы осматривая эту послебоевую картину.

Найдя на кают-компанейском столе кое-какие оставшиеся объедки, я вдруг вспомнил, что с утра ничего еще не ел, и сразу почувствовал приступ сильного голода. Не обращая никакого внимания ни на мертвых, ни на засохшие пятна крови, я с жадностью, без помощи ножа и вилки уничтожил все, что было на тарелке, запил это глотком вина и, войдя к себе в каюту, заснул как убитый, едва коснувшись койки. Тяжелый это был сон… Безумная усталость, ломота во всем теле, духота и жара в наглухо задраенной каюте-все это создавало какой-то ужасный и мучительный кошмар. Но мне все-таки удалось немного поспать.

Около 5 часов утра, едва лишь рассвело, я почувствовал, что меня трясут за плечо. С трудом очнувшись от тяжелого забытья, я открыл глаза и увидел своего товарища мичмана Г-ва, который усердно будил меня, говоря:

– Вставай, Н. Н., опять японцы идут, скоро снова бой начнется.

– Сколько их один, два?-спросил я.

– Нет, много и с разных сторон.

Трудно передать то давящее чувство безысходности, которое охватило меня при этих словах, и очень не хотелось подыматься с подушки, а, напротив, заснуть до самого конца, только бы этот конец приходил поскорее. Но, делать нечего. Я поднялся и вышел наверх.

Вот какая картина представилась глазам, когда я поднялся на мостик и в свой сильный бинокль стал осматривать горизонт. Солнце только что взошло и мягко освещало своими лучами гладкое, спокойное море. Мы шли тем же курсом NO 23, а впереди нас и немного левее виднелось облако дыма и чуть приметные очертания кораблей. Это и был опередивший нас миль на 15 за ночь Небогатовский отряд.

В 8 или 9 милях расстояния наперерез нашему курсу шел слева отряд из шести японских судов, среди которых различались силуэты однотрубных крейсеров: "Матсушима". “Итсукушима" и "Хашидате”. Все они, не обращая внимания на нас, быстро шли вдогонку отряда Небогатова.

Сзади же и справа уже прямо на нас двигались два рангоута: один высокий, а другой рядом с ним маленький, и, судя потому, как вырастали эти рангоуты, можно было заключить, что неприятель догоняет нас большим ходом.

Через некоторое время в одном из них мы опознали крейсер "Читозе" и один миноносец.Приблизившись к нам на 35 кабельтовых, "Читозе" со своим спутником вдруг круто повернул и полным ходом стал отходить в сторону и назад.

У нас пробили боевую тревогу, навели орудия и все время держали врага в прицеле. Мое предложение разрядить по "Читозе" нашу кормовую башню командир отклонил, не желая стрельбой привлекать на себя внимание целой неприятельской колонны. Хотя, рассуждая так, капитан 1 ранга В.Н.Миклуха оказался прав. Но все же жалко было выпускать такую хорошую цель, тем более что появилась надежда на успех и на возможность нанести хоть какой- нибудь вред неприятелю. Видя, что догнать наши корабли нет никакой возможности, т. к. между нами теперь находились японские суда, В.Н.Миклуха, выждав пока скрылся "Читозе", повернул вправо и лег на восток, удаляясь от неприятельской эскадры.

Последний бой

15 мая. около шести часов утра, как раз в то время, когда “Читозе" быстро настигал нас и мы готовились к бою, на шканцах "Ушакова” была совершена церемония погребения в море наших погибших друзей.

Сначала старший офицер предлагал предать морю их тела согласно обычаю, то есть, зашив в парусину, но обстоятельства принудили все то упростить и ускорить. Убитых вынесли и положили на шканцах. Все четверо лежали радом, прикрытые родным и многострадальным Андреевским флагом. Наш судовой священник отец Иоан, бледный и взволнованный, дрожащим голосом прочел необходимые молитвы, посыпал трупы горстью песка, и затем матросы сбросили в море своих недавних товарищей.

Грузно ударились в воду четыре тела и, увлекаемые привязанными к ногам тяжелыми балластами, исчезли в пучине моря. Казалось бы, что после всех ужасов вчерашнего боя можно было спокойно отнеслись к этому погребению, а между тем впечатление, произведенное на всех присутствующих, было невыносимо тягостное. Сердце рвалось на части от жалости к ним, и в то же время у меня мелькнула мысль, что им выпала благая участь, что им уже нет никакого дела ни до японцев, ни до всех тех мучений, которые еще предстояло испытать и нравственно, и физически многим из нас.

Кстати скажу несколько слов о нашем милом “ушаковском” батюшке. Еще далеко не старый человек, всегда являвший собою образец и воплощение скромности, доброты и кротости, отец Иоан во время боя приносил огромную пользу. Дело в том, что служивший в молодости фельдшером в одном из стрелковых полков, он не утратил своих медицинских познаний и во время сражения делил труды с нашими доктором и фельдшером.

Наши корабли, принимая во внимание численность их экипажей, достаточно скудно комплектуются медицинским персоналом. Так, например, на “Ушакове”, имевшем 20 человек офицеров и свыше 400 человек команды (включая кондукторов), был лишь один врач, один фельдшер и три санитара. Наш операционный пункт был очень светлый, прекрасно оборудованный, но пригодный лишь для плавания в мирное временя ввиду полной его незащищенности.

А потому пришлось устроить места для операций и перевязок раненых в жилой палубе, около броневых барбетов башен. Укрываясь за этой броней со стороны, обращенной от неприятеля, врач и раненые имели хоть некоторую защиту. Таких перевязочных пунктов у нас было два, из коих на кормовом, около кают-компании, работал доктор с фельдшером, а в носовом кубрике находился отец Иоан с санитаром.

Наш фельдшер Лежневский был совсем юный, очень скромный человек и неутомимый работник. Пробыв весь вечер при раненых, он к ночи совсем выбился из сил, и я до сих пор не могу забыть ту позу, в которой я нашел его, когда под утро 15 мая спустился с мостика вниз. Лежневский, бледный, с измученным, почти детским лицом, лежал свернувшись клубочком и спал мертвым сном, весь умещаясь на двух сдвинутых табуретках. А вокруг него стояли окрашенные кровью лужи воды, валялись засохшие окровавленные бинты и вата, и тут же у стенки стояли сложенные носилки, со следами мозга на изголовье.

С содроганием и отвращением припоминаю теперь я эту отталкивающую обстановку, но тогда, кроме полного равнодушия и, пожалуй, некоторого любопытства, ничего не испытывал. Однако возвращаюсь к дальнейшему ходу событий этого последнего дня жизни “Ушакова” и многих "ушаковцев".

Продержавшись часа три на принятом курсе, Миклуха решил, что, так как не видно вокруг ни одного дымка неприятельских разведчиков, надо повернуть в полдень на NW, то есть направиться к Корейскому берегу и затем, по мере возможности, идти во Владивосток.

Между 10 и 11 часами слева издалека и очень слабо слышались звуки стрельбы, быстро смолкнувшей. Это и было последнее столкновение остатков нашей эскадры с окружившим их японским флотом, когда его результатом явилась сдача Небогатовым четырех наших броненосцев. Из них только “Орел” был сильно поврежден и имел убитых и раненых как среди офицеров, так и среди команды. Его командир капитан 1 ранга Юнг еще накануне был смертельно ранен тремя осколками, и, по общему убеждению офицеров, будь он здоров, корабль ни за что не попал бы в руки врага. До двух часов дня мы шли вполне благополучно, никош не встречая и нигде не видя дымов. Уже начала появляться надежда, что авось, с Божьей помощью, нам удастся до ночи пробыть незамеченными, а потом как-нибудь и проскочить к Владивостоку. Но, увы, эта надежда очень скоро рухнула.

В начале третьего часа сигнальщик с марса передал, что справа по носу снова вырос дымок, низко расстилавшийся над водой и, очевидно, принадлежавший быстроходному судну- разведчику или миноносцу.

Мы опять повернули в сторону, и с этого момента “Ушаков” стал метаться как в агонии, всюду натыкаясь на дым или отдаленный рангоут. Очевидно, мы попали как раз в то самое магическое кольцо, вырваться из которого нам так и не удалось.

Около трех часов дня над горизонтом, который, на наше несчастье, оказался совершенно чист, показалось несколько дымков, и скоро в бинокль стали видны рангоуты шести идущих в кильватер больших кораблей. Снова повернув от них, мы своим 9-10 узловым ходом, зарываясь носом в крупную зыбь, стали уходить приблизительно на SW. А сначала чуть было не пошли прямо на показавшуюся эскадру, так как сигнальщики на марсах, а за ними и некоторые офицеры уверяли, что это наш крейсерский отряд и что среди кораблей ясно различались "Аврора" и "Олег" с их желтыми трубами.