Александр III - богатырь на русском троне - Елена Майорова

Однако Россия еще медлила.

В Ливадию прибыл граф Ф. Н. Сумароков-Эльстон, который привез ответ австрийского императора Франца-Иосифа относительно его намерений в случае войны. Если Россия объявит войну Турции, заявлял император, Австрия не будет ей мешать, но оккупирует Боснию и Герцеговину и удержит их насовсем.

С этой стороны, по крайней мере, существовала некая определенность, тогда как в отношении намерений англичан, постоянно менявших свою позицию, ясности не было. Попытка России утвердиться на Балканах привела королеву Викторию в ярость. Она называла семейство Романовых неблагодарными высокомерными выскочками. Но и Александр II честил ее «интриганкой» и «старой дурой».

Королева долго «сохраняла интригу». С нескрываемым негодованием цесаревич характеризовал английскую политику как предательскую. По его мнению, Великобритания совершенно забыла о долге «христианской державы». Когда наконец Англия решительно высказала свое намерение в случае, если Россия порвет отношения с Портой, занять своими войсками и флотом район Босфора и поддержать Турцию, Александр иронично высказался в письме дяде, великому князю Михаилу Николаевичу: «…Как видно, Англия не имеет срама и не признает себя христианской страной, а хуже самих мусульман! Это делает ей честь, и только история со временем оценит всю заслугу христианству, принесенную этой милой нацией!»

С первых же дней пребывания в Крыму цесаревич проявил себя сторонником решительных действий и резко критиковал престарелого князя Горчакова, который якобы только оттягивал неизбежную войну. В письмах матери, жене и наставнику цесаревич постоянно отмечал свое одиночество и бессилие, отсутствие единомышленников, с которыми можно было бы посоветоваться. Однако он не афишировал свои симпатии к «партии действия». Одобряя присланную ему пламенную речь Аксакова, произнесенную в Московском славянском комитете, в которой тот клеймил «упрямую кротость» и «назойливое миролюбие» русского правительства, великий князь не поддержал его лично письмом, а поручил передать свое благоволение Победоносцеву.

Миротворческие усилия российских дипломатов не дали результатов. На последнем заседании Константинопольской январской конференции 1877 года Сафвет-паша зачитал ноту — категорический отказ в улучшении участи восточных славян, что расценивалось как действия, «не совместимые с достоинством Оттоманской империи».

Русским правительством было принято мучительное, вынужденное решение об объявлении войны Турции; манифест был подписан.

После обнародования манифеста люди окаменели, как будто переступили какой-то желанный порог. В следующую минуту все взорвалось единым мощным «ура!». Кричали, плакали от накопившихся чувств генералы, вдовы, солдаты, мирные обыватели… «За веру Христову!», «За родную славянскую кровь!» — слышалось отовсюду, и, наверное, старой Западной Европе было непонятно то, что чувствовал тогда молодой еще русский народ, всем своим существом стремившийся совершить этот крестовый Славянский поход».

— Прощайте, православные, не посрамите себя и нас ни в пути, ни на месте! — вслед каждому поезду с добровольцами кричали провожатые.

Императрица отказалась шить новые платья, а все свои сбережения отдала вдовам, сиротам, раненым и больным.

Знатные петербургские дамы, оставив комфортный налаженный быт, распродавали все, что имели, и отправлялись в армию сестрами милосердия. Княгини Нарышкина, Долгорукая, А. П. Гартвиг, Е. М. Терещенко, Н. А. Абаза, Ю. П. Вревская — вот неполный список этих героических русских женщин, которые перевязывали в день до 1500 раненых. «…Они бескорыстно пришли, чтобы в чужих странах из чистого человеколюбия бесстрашно работать на опасных местах, своим героическим примером поднимали дух и успокаивали огромное количество людей, и спасали их от отчаянья и верной смерти»[8]. И жестокая правда жизни: «Болгары очень нас не любят и ничего не делают…» (из писем баронессы Юлии Вревской).

Александр Александрович был раздражен неопределенностью своего положения. Он не знал, в каком именно качестве отправится в действующую армию. Сначала предполагалось, что, как наследник престола, он будет назначен главнокомандующим; потом царь решил гвардейский корпус, которым командовал цесаревич, вовсе не посылать на Балканы. «Папа ничего не говорил об этом, и я остаюсь в совершенном неведении о моей судьбе. Сам я не желаю спрашивать об этом у Папа, чтобы не навязываться… Весьма неприятно и тяжело это нерешенное мое положение».

Его худшие опасения подтвердились. По неизвестной причине император посчитал 30-летнего сына слишком незрелым для роли главнокомандующего и назначил на этот пост своего брата великого князя Николая Николаевича. Александр молча смирился.

Он писал императрице: «Если нам придется жертвовать собой, то я уверен, душка Ма, ты нас знаешь хорошо, мы не посрамим ни наше имя, ни наше положение! Краснеть тебе не придется за нас, за это я отвечаю, а что будет дальше, одному Богу известно!»

Предполагалось, что цесаревич пробудет с армией до переправы через Дунай и вступления в Болгарию. Из Плоешти он писал жене: «Если, Бог даст, мы скоро вернемся, то, может быть, мне удастся и пожить с тобой и детьми в милом Гапсале; но теперь еще рано об этом думать. Что Бог даст!»

Его письма из армии милой Минни очень теплые, нежные и такие бесхитростные, как будто их писал не взрослый мужчина, а маленький мальчик. Он так тосковал по своей «душке-жене» и детям!

История Балканской войны слишком хорошо известна, чтобы пересказывать ее в этом биографическом повествовании.

Огромные человеческие жертвы среди воюющих вызывали у Александра негодование и убежденность в бессмысленности бойни. Он пришел к твердому мнению, что поистине велик тот правитель, который умеет спасти свой народ от кровопролития.

Кровавые бои под Плевной потрясли императора. «Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславившую Россию и христиан. Это крик моего сердца, который никто не поймет лучше тебя, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь. При виде жестокостей войны сердце мое обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слезы», — писал он возлюбленной. В письмах императрице Александр II не мог удержаться, чтобы не упрекнуть ее, убежденную сторонницу войны, в нагнетании националистического психоза.

«Большое несчастье, что Папа сам был под Плевной, — сожалел цесаревич в письме жене после третьего штурма, — потому что он, не видевши никогда в жизни ни одного сражения, попал прямо на эту ужасную бойню, и это произвело на него такое страшное впечатление, что он только об этом и рассказывает и плачет, как ребенок». «После этого несчастного 30 августа под Плевной, — сообщал он чуть позже матери, — Папа сделался страшно нервный и постоянно вспоминает и говорит об этом, и часто не только у него слезы на глазах, но плачет. Когда мне… читал твое письмо в ответ на его письмо после Плевны, он так плакал, что насилу дочел до конца и несколько раз останавливался».

Трудно сказать, знали ли император и наследник печальный афоризм, принадлежавший знаменитому английскому полководцу Веллингтону: «Человек, наблюдавший битву в течение дня, совсем не стремится увидеть ее снова, хотя бы на час». Но в душе оба они полностью разделяли позицию маршала.

Цесаревич находился под сильным впечатлением этих трех кровавых штурмов, которые из-за нерешительности командования окончились неудачей. Он глубоко переживал, что героическая оборона Плевны, организованная ветераном Крымской войны Осман-пашой, в глазах Европы поменяла варварский образ турка на образ храброго, стойкого воина и вновь склонила весы европейского общественного мнения в пользу Османской империи. Россия же, которая вступилась за братьев-славян и отдала за их свободу множество жизней лучших своих сынов, оказалась в роли агрессора, наглого захватчика. Никогда, никогда Александр не будет идти на поводу у общественного мнения и не станет приносить жертвы кровавому Молоху войны. Пусть кто угодно заклеймит Россию бессердечной и равнодушной — она пойдет своим путем.

60-летний император, которого мучила астма и одышка, разлученный со своим ангелом, стремился в Россию, к ней, такой необходимой ему Кате. Как некстати эта война, как угнетают дрязги военных, всегда не согласных между собой; как утомляет амбициозный брат Николай; как возмущают нелепые претензии наследника, требующего какой-то определенности в этом самом неопределенном из миров… Сын раздражал, как, наверное, раздражает каждого правящего монарха наследник, призванный сменить его на престоле. Утонченному и уклончивому императору цесаревич был чужд своей бесхитростностью, прямолинейностью, склонностью двигаться к цели самым прямым и коротким путем. Он не был похож на отца и еще менее — на свою скрытную сдержанную мать. Откуда в нем эта туповатая толстокожесть? — недоумевал Александр II.