Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - Станислав Виткевич

С п и к а. Понимаю. Чудесная идея. Я горжусь, что я артистка театра. Но в таком случае, Ричард, почему ты решил уничтожить театр?

Т е ф у а н. Раз уж ты знаешь о том, что составляет последнюю явную тайну тайного правительства — ох, везде эти шпионы, завтра же Марианну вздернут! — раз уж так, я тебе скажу: из-за тебя и ради тебя.

Р о з и к а. Ради этой дурочки-марионетки?

Т е ф у а н (Розике). Молчать!! (Спике.) Все в связи с теорией автоматизации, которую я создал, чтобы спастись от любви к тебе. Теперь я свободен, к тому же, потеряв тебя, я уяснил окончательную истину: гиперорганизмы возможны, и Высшее Существо, если таковое существует — обращаю ваше внимание, скептицизм всегда неизбежен — есть абсолютный автомат. Таким образом, искусство — это отрицание Высшего Существа, которым является бесконечный гиперорганизм.

С п и к а. Хорошо. Всё я понимаю, хотя Баландашек ругает меня идиоткой. Но никак не пойму, почему ты хочешь уничтожить меня.

Т е ф у а н. Уничтожая театр, я абсолютно уничтожаю тебя. Как-то ты мне сказала, что по-настоящему живешь лишь в двух вещах: в половом наслаждении, которого я тебе не дал, и на сцене. Наслаждения тебе никогда уже не испытать, а театр уничтожу я! Знай: все пьесы в духе «чистого нонсенса» пишу я, и только я — чтобы подготовить почву для комедии дель арте Чистой Формы, которая станет концом и театра, и актеров. Мы не можем просто прикрыть все балаганы. Это не живопись, которая, в сущности, никому не интересна. К театру люди слишком привыкли. Его придется убивать постепенно. Человек, по-настоящему автоматизированный, в девять вечера должен спать, а не шляться по разным балаганам. Сколько общественной энергии транжирится на развлечения. Ваши синдикаты ничем не помогут. Мы, автоматисты — хозяева на этом шарике, который все считают землей, хотя он — всего лишь планетка, подчиненная законам Бытия. А законы эти знаю только я, я один! (Тишина, пауза.) Я уничтожу тебя, потому что люблю и жить без тебя не могу! Будь ты проклята!

 

Устало садится в кресло.

 

С п и к а. Ох, почему этого не слышал Каликст! Может, хоть это пробудило бы в нем искорку чувства, которой я так жажду, так безнадежно и страстно желаю.

Т е ф у а н. Не говори о своем желании, или я пристукну тебя на месте! А мне хочется, чтоб ты погибла медленно, в ужасных муках: утратив возможность прожить себя на сцене. Тогда за счет нерастраченной энергии ты пожрешь сначала Баландашека, а потом — самое себя. Помнишь, как писал твой несчастный любовник Эдвард Нефас, поэт, погибший из-за тебя в двадцать четыре года:

«Казнит любовников без счета,Когда в театре нет работы!»

Р о з и к а. Как не крути, а всё на свете происходит из-за нас, женщин, Спика! Великодушно прощаю тебе твой невольный демонизм. Это мы создаем мужчин, а вовсе не они нас. Все, что они твердят об этом — вздор, сущий вздор.

С п и к а. Я предпочту стать гермафродиткой, предпочту, чтобы Каликст никогда меня не любил, предпочту даже смерть тому, чтоб хоть на миг солидаризироваться с этим скопищем свиней — сообществом женщин. Связанные отвратительным инстинктом, подняться над которым не могут, они ненавидят и боятся друг друга. Ох, как же я завидую мужчинам, что они вольны дружить между собой и не искать друзей не выше не ниже себя!

Т е ф у а н (печально). Ты ошибаешься. В мужской дружбе тоже всегда есть мужчина и женщина. Вопросов пола нигде не избежать, Даже между нами. С какой-то точки зрения, Аблопуто — моя психическая любовница. Друзей нет — вот страшная истина, которую дает только этот гнусный жизненный опыт.

 

Из бальной залы выходит вся компания за исключением двух Секретарей и Баландашека. Первая — П р о т р у д а, дальше — Г а л л ю ц и н а, П р а н г е р, А б л о п у т о  и  Х р а п о с к ш е ц к и й.

 

А б л о п у т о (официально). Сегодня утром намечено полное уничтожение всего современного искусства, и я рад, что эти послеполуденные часы войдут в историю, как начало исполнения этого величественного, по сути своей, проекта. Дальнейшее производство запрещено под страхом смерти с предварительным — на два года раньше — ослеплением серной кислотой: ее будут пускать в глаза специальными пипетками. Музыкантам в аналогичных случаях будут отсекать обе руки, высверливать барабанные перепонки и так далее, и так далее, тоже за два года до казни. Мы горды, что приступаем к этому великому начинанию. Идея распространяется во всех частях Старого и Нового Света. Да здравствует Автоматизм! Слава! Слава! (Обычным тоном.) Баландашек там убивается и спорит с Секретарями, но это ничего. Скоро сам все поймет. Он добрый человек, по натуре своей предобрехонький, можно сказать, человечишка. (Вдруг строго, по-военному, Спике.) Ты же, уважаемая Актриза и Мастерицца, исполнишь почетную роль в первом неофарсе дель арте, название которого толпа услышит ровно в полночь. Вечер начнет, то бишь откроет, сам президент. Бамблиони в главной роли. Мы предоставили ему полную свободу. Сегодня вечером на три часа отменена государственная цензура. Все должно возвестить о себе в форме новой и ничем не стесненной. (Спика покорно делает книксен перед Аблопуто.) Мы же, господа и дамы, в ознаменование этого торжественного события открываем сегодняшнюю ночь великолепным балом в этом зале. (Указывает на дверь в бальную залу.) И танцевать мы будем с чистой совестью, в убеждении, что за нами последует все человечество, очищенное от всякого сора и тяжкого, я бы сказал, позора нынешних изобразительных искусств. Да здравствует наш верный эксперт— Баландашек! Слава! Слава!

 

Из бальной залы влетает  Б а л а н д а ш е к, за ним  Ф и б р о м а  и  Б е р е н к л о т ц. Баландашек невменяем.

 

Б а л а н д а ш е к. Господин полковник!! Мои лучшие Дерены, мой единственный, лучший Чижевский! У меня разбили все скульптуры Замойского и Архипенко! Побойтесь Бога, люди! Что я буду делать? Я этою не перенесу! (Беспомощно обмирает.)

С п и к а (вдруг становится рядом и обнимает его). Я тебе их заменю: всех твоих Пикассо, Деренов и Чижевских. Я — Спика, твоя Спика. Успокойся, Каликст.

Б а л а н д а ш е к. Не хочу, не хочу успокаиваться. Всё, всё коту под хвост! Ох! И зачем я только создал теорию Чистой Формы? Если не будет нового искусства — к чему теория?

А б л о п у т о (обнимая его с другой стороны). Господин Каликст. Ей-богу, я не выдержу, я буду плакать вместе с вами. Это необходимость. А от необходимости никто не сбежит. Сударь, я сам помогу вам пережить это. Мы сегодня устроим бал, повеселимся, выпьем, закусим, и все будет кончено. Вперед, в новую жизнь, в новый мир. Старое должно погибнуть, чтоб народилось новое. (Заглядывает ему в лицо.) Ку-ку?! Вы уже не плачете. Вы уже смеетесь. Ах, господин Баландашек, господин Баландашек! (Баландашек смеется, как ребенок, которого заставляют смеяться, когда он заливается плачем.) Ну вот, он уже смеется. Вы добровольно согласились, добровольно — это главное. Остальное пойдет как по маслу «et ça ira comme un gant»[11], как говорят французы. А?

 

Нежно приобнимает Баландашека. Фиброма и Беренклотц выходят налево.

 

П р о т р у д а. Хватит телячьих нежностей.

П р а н г е р. Так точно — хватит. Розика! Идем!

 

Розика с плачем встает из-за стола.

 

Р о з и к а. Я не хочу, я не могу. Ведь это человек. У него свои желания, свои привязанности. Ох, как же вы его мучаете!

Г а л л ю ц и н а. Ну-ну, только без сантиментов. Мы идем переодеться, а потом — бал. Забудем обо всем. (В левую дверь входят  Ф и б р о м а  и  Б е р е н к л о т ц.) О! наши мальчики явно уже закончили работу. До свиданья в девять.

 

Выходит в залу, за ней трое Секретарей; Прангер хватает плачущую жену и выволакивает ее из гостиной. Следом выходят Аблопуто и Протруда.

 

Т е ф у а н. До свидания в девять. А с тобой, жена моя, в двенадцать. После представления жду тебя здесь, в этой гостиной для существенного разговора.

 

Выходит направо.

 

С п и к а (приближаясь к Баландашеку). Не сон ли это, Каликст? Мы наконец остались наедине. Ах, что я пережила, что я пережила! Ты знаешь, что этот Сераскер Банга Тефуан — мой родной муж? На развод по-прежнему согласен, но хочет меня уничтожить театром, этой жуткой комедией дель арте. Ты знаешь, что он сам пишет все эти пьесы «чистого нонсенса»?

Б а л а н д а ш е к (невменяемо). Оставь меня в покое. У меня отняли все, что имело хоть какую-то ценность. Завтра они намерены сжечь это официально, в присутствии президента и законного правительства. О н и  этого хотят, понимаешь? О н и! Они существуют и способны на все.