Истории, нашёптанные Севером (сборник) - Коллектив авторов

— Сегодня первое воскресенье адвента.

Сразу после завтрака они начали собираться в дорогу. Папа из тех, кому всегда нужно выехать заранее, хотя ехать им предстояло меньше двух часов. С остановками для того, чтобы Эмили сходила в туалет, поездка точно растянется еще на час. Как минимум.

— Слава богу, они закончили наконец ремонт дороги… — сказала мама, обнимая Сигрид на прощанье.

— …который длился почти два года, — продолжил предложение папа, усаживаясь на водительское место и пристегивая ремень безопасности.

Эмили возилась со своим ремнем на заднем сиденье. Он пристегнулся, обхватив Эмили примерно в центре груди и под животом.

— Неудивительно, что мне все время хочется писать. Я же не виновата.

— Хорошей дороги, будьте внимательны.

Калле обнял Сигрид и со смехом изобразил замедленный нокаутирующий удар в челюсть.

— Насчет Рождества можно запросто передумать, — сказал он, усаживаясь за водителем.

Сигрид стояла на тротуаре и, пока они отъезжали, махала им вслед рукой. Нет, она не передумает. И ей понадобится не меньше недели, чтобы привести в порядок квартиру. Но все равно она с грустью смотрела вслед машине, которая ехала по улице вдоль голых берез и скрывалась вдали.

* * *

В офисе не было персональных чашек. Это нарушило бы впечатление целостности. Так что все пользовались одинаковыми матово-белыми чашками, которые хранились в шкафу на кухне. Сигрид нажала на кнопки «черный» и «молотый» и стала ждать. Машина заурчала. Звуки слегка напоминали папин храп. Сигрид улыбнулась. И тут рядом возник Николас, который вложил ей в руку какую-то бумажку. Она сразу же поняла, что это. Ее кроссворд. Оказавшийся в пачке с договором.

Нет.

Какой ужас.

Николас выглядел так же неуверенно, как и в прошлый раз, и он быстро вернулся на свое место. Откуда ей знать, что он за человек? Человек, внешне не проявляющий никаких чувств. Он расскажет всем о случившемся как о забавном анекдоте как-нибудь за обедом? Он такой? Насколько близко он знаком с директором? Он сплетничать будет?

В одну руку она взяла чашку, а в другую — салфетку, замаскировать кроссворд. Мобильный на ее столе светился и вздрагивал. Кто-то звонил. Надо надеяться, что не Мартин. Может, Ян. Она бросила взгляд на кроссворд, оставленный на столе.

СПУТНИК.

Прежде чем вернуть кроссворд, Николас добавил несколько слов. Он вписал несколько слов в ее кроссворд! То есть стал соучастником. Крутанувшись на стуле, Сигрид с улыбкой притянула к себе телефон. Николас написал несколько слов. И что это значит? Значит ли это, что теперь она тоже должна решить несколько пунктов и вернуть кроссворд ему? Чтобы они продолжили разгадывать его вместе? На дисплее светился мамин номер. Что ей может понадобиться? Наверняка это опять насчет Рождества. Но Сигрид не сдастся. Все уже решено и расписано. Хотя, возможно, время для какого-нибудь свидания она найдет, возможно, это будет свидание с Николасом? Отвечая, она улыбалась.

— Алло, мама, что там у вас? — У мамы был странный голос.

— Дело в том, что… Карл…

— Что с Калле?

— Несчастный случай.

Больше она не смогла произнести ни слова.

Элин Анна Лабба

«Здесь велели нам жить господа»

(Отрывок из книги)

В переводе Натальи Асеевой

Bures eatnehat

Здравствуй, мать-земля

Тропинка идет вверх по сухим торфяникам, исчезает, потом появляется вновь. Через какое-то время она приводит меня в редкий лес. Кривые стволы берез. Тело будто чувствует, что тропинка здесь очень давно. Иду наискосок, к просвету. Наступаю на мох и упавшие гнилые стволы. Я знаю, что со временем земля забирает все — то, что я ищу, уже едва ли можно увидеть.

Иду от одной стоянки к другой. Первая вежа располагалась на возвышении, откуда открывался вид на море. Эта стоянка настолько старая, что сохранился лишь очаг. Кое-где поросшие мхом камни и высокая трава. На второй стоянке мягкими кольцами лежит опавший торф. Я уже была здесь и знаю дорогу. Перехожу через старый загон и иду мимо источника с чистой прохладной водой.

Более тихого места я не встречала. Дует ветер, но его совсем не слышно. Здесь уже давно нет веж, вокруг не бегают дети. Никто не ткет, сидя у жилища, не разжигает огонь в árran (очаге), не срезает осоку на стельки.

Бабушки и дедушки рассказывали нам, как они приветствовали землю, горы, стоянки и тропы, когда приходили сюда, но имею ли я на это право? Где же мое место, мой дом? Я говорила об этом с другими внуками принудительно переселенных саамов. Какую часть новых саамских округов и стоянок мы можем считать своими? Кто-то однажды сказал мне, что чувствует себя как дома на окраинах земель. По которым никто не тоскует. «Я словно вне границ того места, в котором живу, — поведал мне другой саам, — не могу сказать, что мне там неуютно, но эти границы мне не преодолеть».

Финно-саамский поэт Áillohaš (Нильс-Аслак Валкеапяя) как-то сказал, что мы носим свой дом в сердце. Возможно ли это, если тебя заставили покинуть его?

Могу ли я горевать по месту, которое никогда не было моим?

Со времен первых принудительных переселений прошло более ста лет. Тогда наша семья в последний раз перегнала оленей через море на материк. С тех пор поселение опустело. Изредка приезжая сюда, мы слышим его шепот. Тех, кто ничего о нем не знает, встречает лишь тишина. Нет никаких сведений о людях, которые когда-то здесь жили.

Таков след саамской истории: немного отличающаяся растительность, едва заметные возвышения, сожженные вежи. Наша история — это табличка, которую никто не повесил, глава, которой не нашлось места в школьных учебниках. В то же время уже не первый год идут судебные разбирательства между северными саамскими округами и Королевством Норвегия. Саамы борются за право пользования исконными оленьими пастбищами, которые их вынудило покинуть государство. В саамском округе Вапстен в провинции Вестерботтен коренное население подало иск против потомков принудительно переселенных семей. Обе стороны стали участниками судебного процесса из-за исторических обстоятельств, навязанных им Швецией.

Я ложусь на ворох сухих веток. Земля, разумеется, забирает старые поселения, но я скорблю по рассказам, которые исчезают вместе с ними. Они утекают сквозь пальцы, и потому я здесь. Varé, мой дедушка, жил здесь со своими братьями и сестрами. Как и их родители, Ристен и Гарена Йоуна. Это место было их домом.

Сначала я хотела написать их историю, но у меня ничего не получилось. Нашлась только черно-белая фотография в хельсинкском архиве: на ней мать и трое детей. Один из них — мой varé в десятилетнем возрасте. Его юпа выглядит изношенной, и я знаю почему. Они остались на месте зимовки, в Каресуандо, посреди лета, а должны были жить у моря. Им выделили комнату в здании районного суда, где они ютились вместе с тяжелобольным isá (отцом), прикованным к постели. Если дата верна, фотография из архива сделана сразу после его смерти. «Паралич в результате инсульта», значится в церковной книге. Ристен овдовела и осталась с ничтожным количеством оленей. Затем вся семья попала под принудительное переселение, и мать увела детей вместе с цугом (вереницей оленей). В 1923 году они добрались до гор в муниципалитете Йоккмокк.

О том, как они жили дальше, неизвестно ничего. Они не хотели об этом рассказывать. Сегодня я знаю, что моя семья — не единственная: в земле Сапми, на которой я выросла, многие люди перевязали свои раны молчанием.

Так появилась эта книга, в которой я могу рассказать о тех, чьи истории сохранились в записях, архивах или людской памяти. О тех, у кого есть фотографии, письма, стихи и документы. Я благодарна им за каждое слово и за все, чем они поделились. В их историях мы можем угадать свои. Каждая из них помогает мне увидеть собственную семью.