Свадьбы - Владислав Бахревский

Урак-мурза. Я изменил Василию Шуйскому сразу же, как увидел, что у него есть трон и нет власти. Я присягнул Лжедмитрию Второму.

Маметша-ага. Моя измена Магомет Гирею решила битву. К власти пришел мой благословенный Джанибек Гирей. Когда он царствовал, Крым принадлежал моей воле.

Урак-мурза. Второй Лжедмитрий — вор Тушинский — не был государем. Я убил его, чтоб сослужить службу настоящему венценосцу, королю Сигизмунду.

Маметша-ага. А знаешь ли ты, что я тесть Джанибек Гирея? Я выдал за царя дочь свою. Я с Джанибек Гиреем уходил из Крыма, вернулся же с другим царем, с Инайет Гиреем. Я у него в доверии.

Урак-мурза. Крымские дела столь шатки, что ханам изменять не грех. Держаться одного хана — значит быть врагом себе, искать себе погибели.

Нет, такого разговора не было. Зачем слова, когда есть глаза. Слова — шелуха, скорлупка, броня. Впрочем, эти пожилые люди столько лгали на своем веку, что заслужили- таки право говорить один на один в открытую. И они воспользовались своим правом.

— Кого просит у Мурада Кан-Темир на место Инайет Гирея? — пошел в атаку Маметша-ага.

— Кан-Темир хотел бы видеть на престоле тестя своего Джанибек Гирея или его сыновей.

— Я думаю, — сказал Маметша-ага с улыбкой признательности, — Инайет Гирей недолго будет занимать место, назначенное другому. Однако теперь он очень силен. Берегитесь.

* * *

Утром посол хана имел государственную встречу с блюстителем турецко-польских границ, пашой, бейлербеем и мурзой Кан-Темиром.

От имени хана Инайет Гирея его алгазы-ага Маметша Сулешев сказал, что хан желает Кан-Темиру здоровья и благополучия в делах и рад сообщить, что весь Крым ныне отложился от султана Мурада IV, что беи пяти родов с ханом заодно, что хан пребывает в радости и счастье по случаю великого единения татар и молит аллаха, чтоб и Кан- Темир был со всеми, а не сам по себе.

На этот призыв Кан-Темир ответил заготовленной фразой:

— Передайте хану, не ему повелевать мною! Я раб самого турецкого султана, и я ему не изменю. Султан мне прикажет, и я, карая вас за измену, буду сечь и заберу у вас Крым, и жен ваших, и детей.

Слушая мурзу Кан-Темира, Маметша-ага хмурился: война не за горами.,

* * *

И еще одна ночь растаяла. Цветок зари раскрыл все свои лепестки, и татарин Абдул остановил обоз на развилке двух дорог. Подозвал к себе Ивана.

— Правой дорогой пойдешь — десять верст до моей сакли, левой — все тридцать. Далекая дорога — по горам, короткая — степью.

— Десять верст — не путь, а все же не лучше ли переждать, господин?

Абдул головой покрутил.

Свернули на короткую дорогу.

Сердце — вещун. До Абдуловой сакли — рукой подать. Степь взгорбилась, на горбу лесок, в лесу — прогалина, на прогалине татарские сакли — владения Абдула, а на дороге — бешеная пыль.

— В цепи! — только и успел крикнуть Абдул. Ивана учить не надо. Накинули пленники на себя цепь, а клубок пыли уже вокруг вьется. Грозный татарин коня сдержал, глянул на пленников, на Абдула, на первую повозку, где забросанная шубами — девушка.

Абдул ни жив ни мертв. Грозный татарин — сам Маметша-ага.

У Маметши — глаз на чужое добро стреляный. Подплыл на коне к первой повозке, рукояткой плети скинул шубы и долго, не мигая, глядел на девушку. Потом, не поворачивая головы, плеткой же, поманил к себе Абдула.

— Я тебя не видел, сеймен! Но эта рабыня — моя.

Махнул своим головорезам, и девушка исчезла из повозки.

Ускакали.

Абдул сел в пыль, на дорогу, помолился. А встать не может.

* * *

За Перекоп, на Кан-Темира, вышла стопятидесятитысячная армия Инайет Гирея.

Султан не разрешил Кан-Темиру воевать с ханом, и Кан- Темир бежал в Истамбул. Хан Инайет Гирей осадил крепость Килию, требуя выдать имущество Кан-Темира и его семью.

Петр Урусов и мурзы изменили Кан-Темиру и ногайской орде, целовали полу ханского халата, молили о пощаде и просили взять на его государеву службу.

Получив богатства Кан-Темира, его жен и двух младших сыновей, — старшего мурза увез с собою, в Истамбул, — Инайет Гирей подобрел — Килию[14] хоть и пограбил, да не сжег. Петра Урусова и мурз с восемью тысячами ногаев на службу принял и увел с собою в Крым.

В Бахчисарае пошли пиры. Да что-то уж больно весело на них было. Калга Хусам и нуреддин Саадат напивались до видений. Инайет Гирей вина не пил, но веселился под стать братьям, до изнеможения.

Знал Инайет Гирей: дни его ханства сочтены. Порта не терпит строптивых. Не терпит, а на все дикие ханские вольности — ни слова. Чем дольше это молчание, тем страшнее. Он достиг высшей свободы и могущества. Наконец-то он, Инайет Гирей, был хозяином Крыма и степей до украйн Руси и Речи Посполитой.

Но знал Инайет: все это — пока. Да, он хан, но — пока. Он силен, но — пока… Страх его на пороге. И, спеша опередить тот миг отвратительной слабости, когда в дверь сердца постучат Немые собственной души, он продиктовал письмо влиятельнейшему человеку Порога Счастья Верховному муфти Яхье-эфенди.

Едва письмо было закончено, как Инайет Гирей вызвал к себе Маметшу-ага. Приказ был короток:

— Собирай войска!

Следующий приказ писарю:

— Поезжай в Ялту, там у Грамата-Кая моя каторга[15]. Как только взойдешь на палубу, пусть гребцы гребут, а корабельщики поднимают паруса. Письмо отдашь в руки самого муфти Яхьи-эфенди. Ступай, лошади ждут!

Третий приказ был слугам:

— Найдите калгу и нуреддина. Пусть оставят все дела и едут ко мне.

* * *

Калга Хусам рассчитывался с запорожскими казаками. Шестьсот воинов ходили с калгой на Кан-Темира. За месяц службы казакам было заплачено девять тысяч ефимков[16]. Теперь калга Хусам собирался отпустить казаков домой, на родной Днепр, за пороги.

Услыхав приказ хана, калга тотчас отправился во дворец. А вот нуреддин Саадат заупрямился сначала. Государственным делом занят был юный царевич.

Перед ним связанный по рукам и ногам на доске, усыпанной тонкими гвоздиками, лежал московский подьячий, привезший Ииайет Гирею и его ближним людям ежегодные поминки. Поминки показались недостойно малыми.

Инайет Гирей требовал прибавку «для своего ханского обновления».

Он, мол, только что вступил на престол, потому в средствах скуден.

На приеме послов Маметша-ага, пе глядя на русов, завел громкий разговор:

— Бьем, бьем московских послов, а толку все нет. Пойти на Русь, отобрать у матери ребенка — и то прибыльнее, чем их проеденные молью шубы.

Калга Хусам, принимая свою долю, закричал на телохранителей:

— Что глядите? Или нет у вас рук, а в руках ослопов? Или вам хочется, чтобы я сам о них свои руки осквернил?

Нуреддин Саадат превзошел своих братьев:

— Если бы не приказ моего брата, я бы с вас, послов, живьем содрал бы кожи и на этих поганых кожах сжег бы ваши поминки. Это не поминки, а бесчестье.

Посла били, на раны, в нос, глаза, рот лили мочу, сыпали соль п пепел. Уши прокололи спицами. В задний проход набивали конский волос и сухую траву.

Подьячий потерял сознание. Его обыскали, нашли восемь рублей и серебряный перстень. Чтобы привести подьячего в чувство, нуреддин приказал положить его опять на доску, а тут и пришли от хана с требованием явиться.

Садясь на коня, нуреддин велел посла оставить в покое, а пытать его людей; пытать до тех пор, пока не дадут за себя по пятидесяти беличьих шуб. И что поделаешь — дали.

Продали сами себя бахчисарайским евреям.

* * *

Инайет Гирей прислал за норовистым младшим братом еще одного гонца.

— Царевич, скачи в Чуфут-Кале! Великий хан и калга отправились в крепость.

Нуреддин испугался: что за напасть? Хан и калга в Чуфут-Кале спасаются от грозных набегов казаков. Но в Бахчисарае спокойно. Нежданная дворцовая смута? Или чума?

Страхи нуреддина были напрасны. Всюду спокойствие.

Хана и калгу он нашел стоящими на самой высокой круче Чуфут-Кале. Они глядели вдаль. Там, вдали, по белой меловой дороге, поднимая белое облачко, скакали несколько всадников.

— Это гонец везет мое письмо к муфти, — сказал хан братьям. — Я потребовал через него у султана голову Кан-Темира. Я убежден, что вместо головы султан пришлет нового хана. Гонец мчится в Грамата-Кая. Там стоит моя самая быстрая каторга. Она поднимет паруса тотчас, как гонец взойдет на палубу. Еще несколько мгновений — и гонца уже нельзя будет вернуть…

— Мы взяли Килию и Кафу, не убоявшись султанского гнева, мы убили бейлербея и кади, может ли сравниться с этим самое дерзкое послание? — удивился калга Хусам.

— Приказывай, хан! Приказывай, наш старший брат! Мы будем с тобой, пока сможем держать в руках наши сабли!