Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Государь же объяснял причину своего увлечения Марией Антоновной, которую в обществе величали на античный манер «Прекрасной Аспазией», не кому-нибудь, а французскому послу Армануде Коленкуру в 1808 году «Есть в жизни минуты, когда чувствуешь потребность не быть государем; особенно приятно быть уверенным, что вас любят ради вас самих, что расточаемые вам внимание и ласки — не жертва, которая приносится из честолюбия и корыстолюбия». При этом Александр Павлович добавил: «И у вас, генерал, будет предмет. Может быть, она приедет?» Французский историк А. Вандаль справедливо заметил: «Чувствительное и нежное сердце Коленкура было беззащитно против такого способа обращения»{8}.

Сам того не ведая, государь задел самую чувствительную струну в сердце наполеоновского генерала: Коленкур был давно уже влюблен в госпожу де Каннизи. Предмет его обожании находился в разводе со своим первым супругом, а Наполеон, как известно, терпеть не мог разводов (что, впрочем, не помешало ему самому развестись с императрицей Жозефиной) и запретил Коленкуру жениться на своей избраннице. Надо ли говорить о том, что дружеское внимание русского императора сразу же привлекло сердце французского посланника, огорченного нечутким обхождением собственного сюзерена? Аристократическое происхождение Коленкура давало себя знать: невзирая на верность Наполеону, реализовать свои амбиции в полной мере он смог отнюдь не при грозном повелителе, чей двор, по словам Стендаля, «напоминал вечер на биваке».

Красивый, элегантный, с изысканными манерами, Коленкур с головой окунулся в водоворот светской жизни «военной столицы» настолько, что этого не мог не ощутить Наполеон, полушутя-полусерьезно называвший его «старым куртизаном двора Александра». Французский посланник сделался заметной и неотъемлемой фигурой петербургского общества, что нашло отражение в воспоминаниях русских офицеров, пребывавших в столице. Вспомним фразу нашего государя: «И у вас, генерал, будет предмет. Может быть, она приедет?» Так вот: «она» не приехала, оставшись в далекой Франции. Но в атмосфере всеобщего увлечения военными «заморский гость» недолго оставался неприкаянным. Вскоре в парижском обществе распространился анекдот, безусловно, опечаливший госпожу де Каннизи: «Рассказывали, что Коленкур, сильно ухаживающий за женщинами и мастер этого дела, не обратил внимания только на одну особу, хотя не менее других достойную любви. Она затаила в себе чувство горькой обиды и не щадила в своих разговорах блестящего офицера, все преступление которого состояло в том, что он был к ней равнодушен. Узнав о ее вражде, Коленкур придумал способ отомстить ей, самый благородный и самый остроумный. С этих пор не было той предупредительности, того внимания и тех знаков нежных чувств, которых бы он не оказывал той, которая объявила себя его врагом. Он так искусно вел дело, что эта особа не только отказалась от своих предубеждений, но воспылала к нему страстной любовью и не скрывала этого от него. Его торжество было полным; даже чересчур. В самом деле польщенный и тронутый переменой, происшедшей в сердце, которое теперь беззаветно ему отдавалось, он не мог устоять и не разделить чувства, которое сам внушил, и не на шутку полюбил свою победу»{9}.

Действительно, военные в те времена воспринимали победы над женскими сердцами как взятие неприятельской крепости, а неудачи на любовном фронте рассматривали как «потерю сражения». Их чувства отражены в шуточном стихотворении С. Н. Марина «Военное объяснение»:

Как залп ужасный средь сраженьяРазит стоящих пред собой!Так точно быв без защищенья,Твоей сражен я красотой.

Без сердца стал я, как без шпаги —Я под арест тобою взят.И нет во мне такой отваги,Чтоб штурмом взять его назад.Твой взор, как пуля из винтовки,Пробил мне сердце, как мишень.С тех пор иду без остановкиК тебе марш маршем целый день!

Привалов никаких не знаю;Хочу тебя атаковать.Но только где лишь повстречаю,То вдруг начну салютовать!

Пробьет поход в груди сердечко,Спешу всю честь тебе отдать;И жду командное словечко,Ученье пред тобой начать.… … … … … … … Наряду ждал и не дождался,Со вздохом в очередь взглянул.Приказу нет, чтоб я являлсяК тебе в бессменный караул.

Описывая сердечное увлечение Армана де Коленкура, французский историк из деликатности даже спустя столетие не решился назвать имя русской возлюбленной французского посланника. Но русские офицеры были отнюдь не так скромны. В. И. Левенштерн назвал в воспоминаниях имя петербургской красавицы, «пробившей взором» сердце наполеоновского генерала: ею была графиня Александра Дмитриевна Влодек, супруга флигель-адъютанта полковника М. Ф. Влодека, в 1812 году необоснованно заподозренного в шпионаже в пользу французов. Русские военные были оскорблены поступком светской красавицы, которая была столь откровенно непатриотична в своем увлечении. «Она слишком выставляла напоказ свою связь, и кажется, даже гордилась названием любовницы французского посланника», — сокрушался по этому поводу В. И. Левенштерн{10}.

История графини Александры Дмитриевны Влодек — не единственный случай приязни между офицером неприятельской армии и петербургской дамой большого света, который подлежал широкому обсуждению в офицерской среде, что характеризует нравы военных того времени. В свите Коленкура находились, по его же настоянию, офицеры «хороших фамилий», пользовавшиеся успехом у «прелестного пола». Об одном из них мы узнаем из дневника П. С. Пущина (запись сделана накануне войны 1812 года): «После развода Его высочество нас всех удивил прочтением письма какого-то французского офицера к одной русской барыне в Петербург. Хотя особа не была названа, но каждый из нас ее узнал сейчас же. Письмо это заключало в себе выражение любви и привязанности, которые офицер сохранял к своей прекрасной возлюбленной; он напоминал ей про счастливое время, проведенное вместе, и говорил о тяжкой разлуке, которая до сих пор лишала его всякой надежды опять увидеться. Но теперь, говорил он, блеснул луч надежды: утверждают, что у нас будет война с Россией; если это справедливо, то двух выигранных сражений, без сомнения, достаточно, чтобы нам попасть в Петербург. Могут ли, продолжал он, ваши еще варварские, дурно дисциплинированные полчища противостоять гению нашего Императора? К этому прибавил он еще много грубого и плоского хвастовства и дерзко отзывался о русских, находившихся тогда в Берлине; но французская галантерейность не позволяла ему отзываться подобным образом о русских женщинах. В конце письма он спрашивал о ребенке, которого он имел от нее и который родился в Москве, просил дать о себе известия и заключал письмо уверениями в своих самых пламенных чувствах. В P.S. заключалась еще уморительная выходка: он просил приготовить ему хорошенькую квартирку в Петербурге, чтобы избавить его от труда искать себе квартиру, когда они (т. е. французы) там будут. Этот офицер был адъютантом генерала Удино; недавно произведенный в полковники, он подписывался L. G. Его письмо нас крайне потешало. По этому случаю Великий князь рассказал несколько анекдотов и рассуждал об обязанностях мужей в разных положениях жизни»{11}. В отличие от В. И. Левенштерна П. С. Пущин не доверил дневнику имя «прекрасной возлюбленной». Что ж, Наполеон неспроста давал советы своим соратникам: «Воин должен одолевать боль и грусть, причиняемые страстями. Надобно иметь столько же мужества для перенесения с твердостью душевных страданий, сколько и храбрости, чтобы стоять каменной стеной против батареи»{12}.

Как ни странно, слова Наполеона имели прямое отношение и к российскому императору. Рассказ А. И. Михайловского-Данилевского говорит сам за себя: «Государь, как известно, страстно любил Марью Антоновну Нарышкину, которая, однако же, невзирая на то, что была обожаема прекраснейшим мущиною своего времени, каковым был Александр, ему нередко изменяла. В числе предметов непостоянной страсти ее был и граф Ожаровский. Я упомянул выше, что Государь приблизил к себе сего последнего после Фридландского сражения, в котором убили брата его: императора тогда уверили, что Ожаровский в сем брате имел искреннейшего друга, а потому Государь, чтобы утешить его в сей потере, осыпал его милостями. Граф Ожаровский заплатил за сие неблагодарностию, заведя любовную связь с Нарышкиною. Государь, заметя оную, начал упрекать неверную, но сия с хитростию, свойственною распутным женщинам, умела оправдаться и уверить, что связь ее с Ожаровским была непорочная, и что она принимала его ласковее других, потому что он поляк и следственно ее соотечественник, и что она находится в самых дружеских отношениях к его матери. Вскоре, однако же, измена обнаружилась, ибо по прошествии малого времени Государь застал Ожаровского в спальной своей любезной и в таком положении, что не подлежало сомнению, чтобы он не был щастливым его соперником. Кто бы на месте Государя не отмстил дерзкому и удержал бы порыв своего гнева? Посмотрим, что сделал Александр.