Мой взгляд на литературу - Станислав Лем

Думаю, что я уже знаю, как ДОЛЖНО было закончиться мое «Расследование». Проблема должна выглядеть так. Была серия непонятных явлений. (Не важно, каких!) Были события A1, A2, A3, A4, A5, A6... AN. Наконец возникает гипотеза, которая рационально объясняет все, за исключением одного, например, A9. Совершенно ясно, что A9 не удастся впихнуть в эту гипотезу. Два выхода: а) считаем гипотезу ошибочной; все, то есть создание гипотезы, начинаем с начала, ЗАГАДКА ОСТАЕТСЯ (именно так фактически заканчивается «РАССЛЕДОВАНИЕ»); б) считаем, что случай A9 НЕ ВХОДИТ В СЕРИЮ! Он «из другого семейства», отдельный, он имел собственные причины и чисто СЛУЧАЙНОЕ сходство с явлениями всей серии. Все объяснено, гипотеза себя оправдала, гностика спасена, и лишь нужно будет еще ОТДЕЛЬНО разгадать A9. И если даже случай A9 не будет объяснен, гипотезе это не повредит, скажем просто, что откладываем дело ad acta[331], поскольку в этом ИНОМ случае обстоятельства сложились так, что следы затерты и реконструкция невозможна. Я этого не учел. А ЖАЛЬ! Потому что это очень красивая модель познавательного продвижения. Если это вас развлечет, футурология является попыткой прогноза; конец света, который она обещает, это преступление, вызванное человеческими пороками (жестокость, жадность, агрессивность, тупость, алчность, корыстолюбие и так далее). Что ж, это даже можно считать «профилактикой» преступления. А развлечение? Одни говорят: человечество будет уничтожено в 2100 году. Неправда, уже в 2040 или 2060. Третьи: неправда, НИКОГДА, уж во всяком случае, не в следующем веке! И теперь мы имеем прогнозы, которые показывают прошлое и события, которые произойдут в соответствии с прогнозами. Начинается засуха; энергетический кризис; слышим: КЛИМАТ меняется, в течение 40 лет отклонения еще больше усилятся; слышим: нефти не хватит до 2020 года – и т.д. Но что это за «прогнозы»? Они возникают тогда, когда что-то прижимает, отсутствие нефти, засуха, это диагнозы ad hoc, наряженные в одежды партикулярных прогнозов, а никакие не прогнозы – КОГДА-ТО они были прогнозами, но все разваливаются. Есть целых три времени: реальное; время глобальных, футурологических прогнозов на дальние дистанции; и время прогнозов ad hoc – когда в США были волнения в университетах, социологи писали саженные «прогнозы», что может из этого возникнуть, одни – что революция, крах капитализма, другие – что начало возрождения Америки, а когда закончилась вьетнамская война, все там утихло, и не было ни начала конца, ни конца начала... Так что это принятие минутной флуктуации за начало ТЕНДЕНЦИИ, отклонения внутри определенного параметрического распределения за причинную цепочку, является типичным для попыток предвидения... и дискредитирует их настолько, насколько является нераспознаваемым онтическое различие между максимальной амплитудой случайного отклонения и причинными событиями (если вы не возьмете и не взвесите игральные кости, то вы никогда не узнаете, глядя на серию бросков, почему шестерки выпадают чаще, чем им следовало бы выпадать в соответствии с математическим ожиданием, то ли потому, что произошла случайная флуктуация, то ли потому, что кости вызывают это «отклонение», то есть не являются «честными костями»).

Это мне представляется более интересным, чем структура детективной повести, потому что здесь мы пытаемся тягаться с реальным миром, который задает нам трепку и сбивает с ног, в то время как в детективе мы сначала строим упрощенный мир, а потом радуемся, что его можно понять до самого дна. А когда его нельзя понять до самого дна (Дюрренматт), то мы по крайней мере знаем, ПОЧЕМУ нельзя. Так вот, в реальном мире все не так прекрасно – неизвестно, МОЖНО ли, а если НЕЛЬЗЯ, то где именно прячется бес, который все сводит на нет...

A. «Возвращение со звезд». Вы – так называемый «гениальный читатель», авторы высочайшего калибра уже не раз говорили, что такой читатель встречается значительно реже наилучшего писателя, и это святая правда. Вы такой же выдающийся читатель, как та женщина, которая была выдающейся личностью, поскольку могла читать обычный текст пальцами, хотя знаки никто другой не мог ощутить касанием. Вы смогли вычитать то, что в этой книге ЕДВА обозначено, что МОГЛО быть глубоким, но не является таковым! В этом ваша конгениальность. Идея в плане «секса» была у меня примерно такой: там, где есть секс, невозможно было «на 100% все бетризировать», поскольку половой акт НЕ ЯВЛЯЕТСЯ самой чистой нежностью, НЕ ЯВЛЯЕТСЯ кульминацией мягкости, НЕ ЯВЛЯЕТСЯ святой чистотой, НЕ ЯВЛЯЕТСЯ эстетической возвышенностью. Не является. Он такой же, как у всех млекопитающих; норма та же самая, отклонения те же самые, агрессивность самцов та же самая, сексуальное принесение себя в жертву как акт сервилизма, как попытка жертвоприношения, попытка откупиться, избегнуть агрессии наблюдается у всех популяций млекопитающих, от мышей до павианов и приматов. Все тотально бетризировать – это бы означало попросту ввести импотенцию, этого сделать не могли. Поэтому ЗДЕСЬ была точка приложения сил. Мой герой должен был наконец заметить, что в сексе он еще может соединиться с женщиной чужой культуры, но вне секса – уже нет. Это был бы, конечно, кошмар, ведь ему нужен был полный контакт, а не только генитальный! Поэтому он пытался бы как-то... И если бы он возбудил любовь, можно было бы дать понять, что «от корня секса», от этой единственной недобетризованной точки психики, он эту девушку «пробудил»... И она, впадая в предбетризационный атавизм, полюбила бы его – «по-старому», но не во всем: она была бы с ним, несмотря на всю любовь, душевно раздвоена и несчастна. А поскольку, утрачивая «нечувствительность к трагичному», которую дает бетризация, она вернулась бы к трагедии, но внезапнее, резче, чем мы, чем Брегг, потому что она не была привыкшей, адаптированной, приспособленной к трагедии, все это ее сокрушило бы. Так нужно было это сделать. Я уже не знаю, просто не сумел или не захотел это сделать, скорее все-таки не захотел, «пожалел» моих героев, чудовищный для автора поступок! Столкновение двух культур, конечно, но на интимном пространстве. Секс как воскрешающее заклятие и как проклятие одновременно. (Я этого, конечно, не напишу, потому что не возвращаюсь к старым книгам.)

«На самом деле» отдельными личностями представлен биологический вид, а их чувства с точки зрения интересов вида являются «чистой избыточностью». Это, конечно, чепуха, поскольку автономизация чувств простирается так далеко, что наконец входит в противоречие с интересами вида. Как я когда-то писал: если бы половой инстинкт действовал так уж прагматично, то после смерти любимой возлюбленный должен был бы с наибольшей поспешностью искать новую партнершу для копуляции, а не предаваться биологически излишней и даже вредной скорби. Это банально и очевидно, но не следует стыдиться очевидности, хорошо ее временами себе повторять, чтобы не попасть из огня да в полымя. В иерархии познания нет противоречия, есть лишь разные уровни – культуру можно исследовать в отрыве от материальной базы, учитывая ее синтаксис, семантику и т.п., но можно и как функцию базы, конечно, не следует считать ее исключительным выражением этой базы, системой причин, которую сможет «демаскировать» лишь анализ. Теоретически мы знаем все это великолепно, но практика расставляет ловушки. И хуже всего, если при разочаровании в одном из возможных подходов у нас вырабатывается на него аллергия. Произведения настолько являются ловушками, что в зависимости от исходной исследовательской позиции оказываются совершенно «разными вещами». Но это не исключение вариантов! Часто это комплементарность в познании. Налковская когда-то написала статью, в которой прекрасно защитила Изабеллу Ленцкую (из «Куклы»)[332] от Пруса как автора «Куклы» и от претензий Вокульского, защитила чисто психологически, показывая, что общепринятая классовая интерпретация (Вокульский как нувориш, представитель агрессивного мещанства, карьерист, вспыльчивый человек, Изабелла как представительница аристократии, пустая, бездушная и т.д.) не единственная; одно дело – эта классовая обусловленность, и совсем другое – субъективная психическая жизнь, и на этой другой плоскости Налковская прекрасно защитила «куклу», то есть Изабеллу, от упреков в подлом цинизме, так как показала, сколь малообещающим в эротике партнером был Вокульский, и как мало в пробуждении любовной взаимности значат те его черты, которые роман подчеркивает (энергия, отвага, благотворительность, духовный полет), – они отличались друг от друга прежде всего в КУЛЬТУРНОМ плане! (То есть Вокульский столь же повинен в крушении связи, сколь и Изабелла, или, что одно и то же, оба были не виноваты в том, что не могли понять друг друга, – ни в какой плоскости контакта, и в эротической – тоже нет.) Такие интерпретации современная критика или отвергает по идеологическим причинам, или стыдится того, что это «устаревшие» методы – например, не структуральные!