План D накануне - Ноам Веневетинов

она по ночам в избе с ним маленьким или отбивала ту языческую роль, чересчур для материнства неприземлённую. Когда нельзя вынимать груди, нельзя не потворствовать охоте, нельзя не думать о зиготах. Любить его, этому не научиться, не привить медитацией. У неё же сразу прослеживалась низкая энергия, до зачатия, после зачатия, кто бы такое стерпел? вот отец и не снёс подобного ярко выраженного синдрома, да что там, прихотливой апатии, когда она не вся уходит в пыль тракта или в белый камень. Филипп же, напротив, стал не таким угрюмым и взял себе гораздо большую волю, как он успел понять при кратком ночном разговоре с ними. Полтергейст сидел в диванной только в надежде собраться здесь всем и согласованно противостоять начавшейся ночью библиотечной экспансии.

[261] Ёбаный придурок (фр.).

Глава тринадцатая

Звукосниматель

Число уже несколько раз уточнялось, просто посчитать не годилось, требовалось сверять прогнозы и отчёты, если кто-то оказывался лишним или кого-то недоставало, один становился другим, другой третьим, что порождало новые варианты будущего, в соответствии с которыми приходилось менять нечто, казавшееся незыблемым, далеко от середины цепочки, выявлять всё по-иному, по-иному прокладывать оси выполнимостей, сопоставляя те с индуктивной эмпирикой. Например, 27 января в 2 часа 18 минут пополудни криптоНО6 при содействии норда 3 и норда 6, а также НОхО7, НОхО8 и ОНгсО1 должен был арестовать учителя фехтования, скрывавшегося в Тюремном замке, вместо него привезли старика в разорванной мантии, заявившего, что он судья Коммерческого суда Артамон Васильевич Пасхалиев, а в случае, если тот действительно являлся Пасхалиевым, арестованный днём ранее коромысельщик с 1-ой Мещанской, работавший в окрестностях Ботанического сада, становился Саввой Сент-Олбансом, действительным статским советником, начальником путевого департамента, что влекло за собой ещё большие трудности, в число которых входила смена вектора, до того ведшего в область подземных ходов, на апостольскую нунциатуру, сразу совершенно сбивался курс, уже избранный для допроса ребе Ицхока, что в свою очередь влияло на дело арестованного уже не важно кем и в какое время связного настоятеля монастыря А. с лондонскими букмекерами, на непричастность коего делался особенный расчёт, и если он оказывался причастен, даже через такое ничтожество, веский интерес к определённому каторжному централу преобразовывался в прямое доказательство против конкордата, усиливавшего влияние на печать и школу, поскольку в интересах его в Российской империи ходатайствовал также взятый под арест Пимен Мгербов, генерал от инфантерии и комендант Тюремного замка; просчёт относительно романа «Серебряные коньки» Мэри Додж переходил на необходимость поимки Вукола Бессудного, чьи приметы и местоположение в комедии Александра Островского «На бойком месте» превращало журнал «Современник» в газету «Вести-Куранты», каковая метаморфоза сказывалась на личности арестованного вчера коммивояжёра, его допрос, внесённый в таблицы и прогнозы, оборачивался тем, что приходилось отпустить преподавателя математики, арестованного выездной криптоНО12 в Нижнем Новгороде, его уже везли в Москву, что в свете описанных событий становился в расчётах Робертом Браунингом, а если учитывать микуловского ребе, то и самим Генриком Ибсеном, основателем новой драмы, а арестовывать его не позволял тайный договор Российской империи с Норвегией.

После попадания его в сводку произошла та самая метаболия, и после вся охота велась за грязно-белой фигурой, оставляющей за собой следы, которые так просто не удалить. Но их и трудно было отыскать в снегу. Он спасался, пока сам того не подозревая, но что-то влекло идти по рельсам Николаевской железной дороги, раз в год так наполнявшей ярмарку. Меркантильное нематериальное начало с какого-то мига погнало его, должно быть, как только преследователи сошли на вокзале. В гимназии столько дел, но они забыты. Несколько глубинных, подспудных мотивов, принятых ещё до рождения решений, что движут человеком из фундамента подсознания — продолжение рода, самосохранение, сопротивление давлению, связанное с ощущаемым в такие моменты будущим, та грань, от которой оно зависит. Разветвление, внутренние арки крепостной стены кремля, внизу Ока сливается с Волгой; он бежит, слизь циркулирует по поверхности тела, он сам с сегодняшнего дня один сплошной секрет, может касанием пальца одаривать потомством. Новый разбойник подобной стези, не чувствует холода, котелок свалился с макушки, он поднял, посмотрел внутрь — весь в белом материале, но это не выпавшие волосы и не перхоть, явственно опалесцирует. Нет нужды часто дышать, предпочтение не бегу, а течению, встраиваться в ниши в угоду зуду, изменять форму, руки московских волкодавов пройдут сквозь него, а вернее всего сразу отдёрнутся, да и как они его узнают, если на месте лица словно гипсовый слепок, встречные в ужасе, и это ещё не имея ни малейшего понятия о его новых способностях.

Сидя в арестном доме, он почувствовал неладное, даже более того — что его обложили со всех сторон. Он вдруг, неожиданно для самого себя, сделался всего лишь очередной латентной жертвой этого принципа тюрьмы, зародившегося гораздо раньше, нежели додумались собирать фрагментированные нормы в комплекс, а потом ещё голосовать «за» или «против» касательно вопроса, удобоваримо ли вышло. Хотя упорядоченность сюжета тюрьмы существовала всегда и никак не вязалась с введением в обиход её использования в уголовном праве, так что мог бы и ожидать чего-то подобного… образовалась она и вне попыток правосудия; образовалась, когда в модели сосуществования распространились определённые наборы действий, направленные на распределение тел и душ, их упрочение вплоть до фиксации: в лесу, на площади, в поле, в каменном мешке; деление объёма понятия по основаниям; извлечение из бедолаг пика времени и сил; погружение в крайнюю дисциплину тел, зарегулирование всего их шараханья, под прицелом всегда, шпики лезут вперёд по головам уставших или состарившихся шпиков, а случаи регистрируются и оцениваются, а всеобщее знание о них накапливается. Каждая пядь стен камеры проступала так ясно, что это было больно, по большей части состояла из посланий, зачастую выбитых под влиянием момента, но сконцентрировавших, однако, муку, загреметь же ни у кого не по плану. А от этого сразу пляшет перспектива неправедной жизни, потому что есть стресс и время подумать. Минуты наедине с собой иногда представляют всё в другом свете, захватывая глубоко те самые моменты, где-то поворотные, где-то сделавшиеся такими только после того, как много раз передумал о них, в таких местах и пребывая. Где прямые углы и звуки только из коридора, на третий день такие просчитываемые. Самые закоренелые, бывало, сомневались, складывалась формула ужасной русской жизни, вот и он, севши в угол, пару раз обернувшись и не найдя горизонта лет, закрыл глаза, чтобы руны со стен не плясали, и чуть не застонал. Его вообще зовут Костя.

— Вы ребе Ицхок?

— Вы что, арестовывали меня, даже верно не