На день погребения моего - Томас Пинчон

Тогда это была не моя война, — говорил Скарсдейл. — Не зря. Я был слишком юн, чтобы оценить, что поставлено на карту, как бы то ни было. Моя гражданская война только началась. Мы ведем ее сейчас, в пылу битвы, конца ей не видно. Интервенция в Чикаго, битвы за Хомстед, Кер-д'Ален, Сан-Хуан. Эти коммунары говорят на искаженных иностранных языках, их армии — проклятые рабочие синдикаты, их артиллерия — динамит, они убивают наших великих людей и бомбят наши города, их цель — лишить нас с трудом завоеванных богатств, поделить и переподелить среди своих орд наши земли и наши дома, сломать наши жизни и всё, что мы любим, пока оно не станет столь же униженным и замаранным, как у них. Христос заповедал нам любить их, какое это испытание для нашего духа, какой мрак затуманил наш разум, что мы больше не можем узнать руку Дьявола?

— Я так устал, Фоули, я воевал слишком долго в этих неблагодарных водах, я — словно судно без конвоя, одно в бурю, которая никогда, никогда не утихнет. Будущее принадлежит азиатским низам, панславянским скотам, помилуй нас Боже, даже бесконечное брожение черного отродья в Африке. Нам их не сдержать. Под этими волнами мы пойдем на дно. Где наш Христос, наш Агнец? Обетование?

   Видя его тревогу, Фоули хотел его успокоить:

  — В наших молитвах...

 — Фоули, избавь меня от этого, всё, что нам нужно — начать убивать их в больших количествах, ничто другое не помогает. Всё это притворство —«равенство», «переговоры», такой жестокий фарс, жестокий к обеим сторонам. Когда люди Господа в опасности, ты знаешь, чего он требует.

 —  Поражать врагов.

  — Поражать немедленно и всегда.

  — Надеюсь, никто этого не слышит.

— Господь слышит. А что касается людей, у меня нет стыда относительно того, что должно быть сделано.

Его черты были странно напряжены, словно он пытался подавить крик восторга:

 — Но ты, Фоули, кажется, почти нервничаешь.

   Фоули немного подумал:

  — Мои нервы? Литая сталь.

   Он снова зажег сигару, пламя не дрожало:

  — Готов к чему угодно.

Зная о растущем нежелании Другого Вайба доверять рапортам с полей сражений, Фоули, который обычно присутствовал там и думал, что держит ситуацию под контролем, сначала обиделся, спустя некоторое время —встревожился, в эти дни он не видел особого смысла в том, чтобы высказывать свою точку зрения. Штаб на Перл-Стрит всё больше напоминал окруженный рвом замок, а Скарсдейл все больше походил на правителя, погруженного в самоуспокаивающие фантазии, свет в его глазах в эти дни был не таким, как тот прежний открытый жадный блеск.

Блеск ушел, словно Скарсдейл скопил все деньги, которые хотел, и теперь его биография переходила к другим вопросам, ему нужно было действовать в большом мире, который, как ему казалось, он понимал, но, даже Фоули это видел, он ошибался, возможно, фатально, он даже не мог больше задавать правильные вопросы. К кому Фоули с этим обратиться?

И правда, к кому? Он подсчитывал, какими могут быть наихудшие последствия, и результат каждый раз получался один и тот же. Тут не к чему было испытывать отвращение, но нужно было привыкнуть — вероятно, не кровавое побоище неразумных в счастливых масштабах болгар или китайцев, скорее — в соответствии с умеренной американской традицией уверовавшего залива Массачусетс или Юты, праведников, которым Господь шептал в горшие минуты ночи, и да поможет Господь тем, кто говорит об обратном. Его собственные голоса, никогда не притворявшиеся принадлежащими кому-то другому, напоминали Фоули о его миссии обуздывать альтернативного Фоули, действовать в качестве Скарсдейла Вайба, избегая свободы безудержного кровопролития, темного обетования, открывшегося американцам во время Гражданской войны, подчиняющегося с тех пор своей собственной жестокой инерции, поскольку победители Республиканцы продолжали преследовать Индейцев Равнин, забастовщиков, Красных эмигрантов, любого, кто не казался покорным материалом для мельничных жерновов нового укрепленного порядка.

— Существует тонкая грань, — однажды намекнул магнат, — между убийством одного старого Анархиста и изъятием всей семьи. Я до сих пор не уверен, как мне нужно было поступить.

 — Их тысячи на свете, мы внесли свою лепту в их уничтожение, —растерянно ответил Фоули. — Зачем заморачиваться и выделять кого-то из них?

 — Этот мальчик Кристофер, например. Он другой.

Фоули не был невинным ягненком. Он бывал на площади Купер-Сквери в районе злачных мест, провел вечер, а может быть, и два, в пансионатах, где мужчины танцевали друг с другом, или наряжались как Нелли Нунан или Анна Хелд и пели для толп «фей», как они себя называли, это воспринималось просто как очередная деталь городской развращенности, разве что приправленная страстью. Она была не просто настоящей, она была слишком настоящей, чтобы ее игнорировать. Фоули зашел далеко, он научился не пренебрегать страстью другого мужчины.

Безусловно, то, что Кита привезли сюда из скалистой нищеты Сан-Хуана, было актом спасения, равным обращению в Христианство ребенка жестокого варвара, которого тот обязан был умертвить. Так мотивы, которыми руководствовались на Перл-Стрит, заставили вступить в игру, а со временем — и разработать план для всей семьи. Мэйва будет получать ежемесячное пособие на себя и Лейк. Фрэнку предложат высокооплачиваемую работу, когда он закончит Горную школу в Колорадо, Риф...

— На самом деле его не видели уже некоторое время... Еще один бродячий игрок, он появится рано или поздно, и окажется самым дешевым из всех, пусть довольствуется скромным джек-потом, который он никогда не надеялся выиграть.

Но голос, не похожий на другие голоса, говорившие с Фоули, начал говорить и, однажды начав, настаивал:

— Это можно назвать коррумпированием молодежи. Ему было мало заплатить за убийство его врага, ему обязательно нужно еще и подкупить детей жертвы. Ты в муках пробирался сквозь дебри Дикой природы, в конце концов, в Колд-Харбор ты три дня находился между жизнью и смертью, между мирами, и вот для чего ты спасся? Для этого низкого, нервного, лукавого холопства у слабеющего сознания?

 Далли ехала в поезде на восток, она практически замкнулась в себе, быстро поняв, что в эти дни для поэтов-ковбоев ничто не сравнится с рельсами, наряду с мошенниками, провинциальными девицами и карманниками их можно было встретить на любом поезде на