Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

Три слона все еще прихрамывали, грузами их не стали навьючивать, а Роб ехал на спине слона, у которого было лишь несколько неглубоких царапин на хоботе. Роб был очень доволен, что покинул седло Суки, и рад был бы никогда в жизни больше не садиться на верблюда. На широкой спине слона, напротив, было удобно, надежно, да и вид открывался просто царский.

Но легкость путешествия предоставляла ему неограниченные возможности для размышлений, и он на каждом шагу вспоминал Мирдина. Случавшиеся в пути происшествия: вдруг одновременно в воздух поднялись тысячи птиц, вот солнце садится, и небо будто вспыхивает ярким пламенем, вот один из слонов неосторожно ступил на краешек глубокой канавы, обрушил его, а потом присел, как ребенок, и съехал вниз по образовавшемуся склону, — все эти мелочи Роб замечал, но они его не развлекали.

«Иисусе, — думал он, — или Шаддаи, или Аллах, как бы Тебя ни называли. Отчего ты допускаешь такое расточительство?»

Цари посылали в битвы простых людей, и некоторые из уцелевших были малодостойными людьми, а некоторые так просто негодяями, с горечью думал Роб. Однако Бог допустил, чтобы погиб тот единственный, у кого были задатки святого и такой разум, которому завидует и какой желает иметь всякий ученый. Мирдин всю жизнь посвятил бы тому, чтобы лечить людей и служить им.

С тех пор как он похоронил Цирюльника, ни одна смерть не взволновала Роба так сильно, до глубины души, и он до самого Исфагана ехал мрачный и преисполненный отчаяния.

К городу они подошли уже перед наступлением вечера, и тот выглядел точно таким, каким Роб увидел его впервые: белые здания с наброшенным на них покрывалом синих теней, а крыши отсвечивают розовым из-за окружающих город песчаных холмов. Они проехали прямиком в маристан, где он передал восемнадцать раненых на попечение других лекарей.

Затем они направились на конюшни Райского дворца, и там Роб освободился от ответственности за животных, воинов и рабов.

Покончив с этим, он попросил вернуть ему гнедого. Находившийся поблизости Фархад, новый Капитан Ворот, услышал и приказал конюху не тратить время на поиски одной конкретной лошади в бурлящем табуне.

— Приведи хакиму другого скакуна.

— Хуф сказал, что я получу назад своего коня. — Не все же должно теперь измениться, сказал себе Роб.

— Хуфа нет.

— И тем не менее. — К немалому удивлению Роба, и в его голосе, и в глазах появилась упрямая решимость. Он побывал в пекле боев, они стояли ему поперек горла, но теперь ему хотелось с кем-нибудь драться, накопившаяся злость требовала выхода. — Я хочу получить своего коня.

Фархад разбирался в людях и ясно почувствовал в тоне хакима вызов. Препираясь с этим зимми, выигрывал он мало, а вот потерять мог весьма многое. Поэтому он пожал плечами и отвернулся.

Роб вместе с конюхом изъездил весь загон. К тому времени, когда они увидели гнедого мерина, ему уже было стыдно за свою грубость с Фархадом. Они отделили гнедого от табуна и оседлали, а Фархад смотрел и не скрывал своего презрения: вот за это неполноценное животное зимми готов был ссориться с ним?

Но, как бы то ни было, гнедой охотно потрусил рысью в сумерках к кварталу Яхуддийе.

* * *

Услыхав, как заволновались животные, Мэри взяла отцовский меч, лампу и отворила дверь, ведущую из жилого дома на конюшню.

Он возвратился домой.

Гнедой был уже расседлан, и Роб как раз заводил его в стойло. Вот он обернулся, и Мэри увидела, как сильно он похудел. Сейчас он был в точности похож на того худощавого вспыльчивого юношу, с которым она познакомилась в караване керла Фритты. В три шага Роб подскочил к ней, обнял, не говоря ни слова, потом провел рукой по плоскому животу.

— Прошло благополучно?

Она слабо рассмеялась, усталая и измученная. Всего на пять дней опоздал Роб и не слыхал ее отчаянных криков и воплей.

— Твой сын два дня выходил на свет.

— Сын…

Роб погладил ее по щеке своей большой рукой. При этом прикосновении Мэри даже задрожала от невероятного облегчения и едва не пролила из лампы масло, так что пламя заметалось. Пока Роба не было, Мэри держалась твердо и сурово, женщина, одетая в кожаные доспехи, но какая это великая роскошь — снова опираться на мужа и сознавать, что кто-то тебя защищает и умеет все делать.

Она отложила меч и взяла Роба за руку, повела в дом, к выстланной мягким одеялом люльке, где спал младенец.

И вдруг Мэри увидела маленького круглолицего человечка глазами мужа: крошечные черточки красного личика, набухшие от усилий при родах, темный пушок на голове. Ее даже немного раздражало, что Роб такой — сразу не поймешь, то ли он разочарован, то ли ничего не соображает от радости. Но вот он взглянул на жену, и огромная радость на его лице смешалась с душевной болью.

— А как Фара?

— Карим приходил. Он ей все рассказал. Я вместе с нею соблюдала шиву, все семь дней. А потом она забрала Давида и Иссахара и присоединилась к каравану, выступавшему в Маскат. С Божьей помощью, они сейчас должны уже быть в кругу родственников.

— Тебе трудно без нее придется.

— Ей еще труднее, — с глубокой грустью ответила Мэри.

Младенец тихонько захныкал, Роб вынул его из люльки и дал сыну свой мизинец, которым тот жадно завладел.

Мэри была одета в свободное платье с тесьмой, стягивающей горловину — его сшила ей Фара. Она развязала тесемку и спустила платье ниже своих полных грудей, потом забрала у Роба малыша, стала его кормить, а Роб прилег на циновку рядом с ними. Повернул голову, прильнул к свободной груди, и вскоре Мэри почувствовала, что щека у него мокра.

Она никогда не видела, чтобы плакал ее отец, да и вообще мужчина, и сотрясавшие тело Роба рыдания испугали ее.

— Милый мой, милый Роб, — пробормотала она.

Свободной рукой она инстинктивно направляла его голову, пока рот не оказался на ее соске. Сосал Роб далеко не так настойчиво, как его сын, но когда он потянул молоко и сделал глоток, Мэри одновременно очень растрогалась и развеселилась: наконец-то ее телесная жидкость вошла внутрь него. Мимоходом она подумала о Фаре и, не без ощущения вины, возблагодарила Пресвятую Деву за то, что ее муж вернулся живым и невредимым. Две пары губ — одна крошечная, а другая очень большая и такая знакомая — наполнили ее душу теплом и лаской. Наверное, то было особое благословение Богоматери или кого-то из святых, творящих чудеса, но на недолгое время они все трое слились в одно целое.

Наконец Роб сел, выпрямился, склонился к Мэри и поцеловал ее. Она почувствовала на его губах свое собственное теплое сладкое молоко.

— Увы, я не римлянин, — сказал Роб.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ХАКИМ

61

Новая должность

Наутро после возвращения Роб разглядел своего сынишку при дневном свете. Младенец показался ему красавцем: густо-синие английские глаза, большие руки и ступни ног. Он, нежно загибая каждый, пересчитал все пальчики на руках и ногах и порадовался немного кривым ножкам. Крепкий малыш!

Ребенок, которого Мэри щедро умастила маслом, пахнул, как пресс для оливок. Потом запах стал менее приятным, и Роб сменил пеленки, впервые с тех пор, как ухаживал за братьями и сестренкой. Где-то в глубине души он все еще надеялся когда-нибудь отыскать Вильяма Стюарта, Анну-Марию и Джонатана Картера. Разве не порадуются давно потерянные друг для друга Коли такому племяннику?

С Мэри они поссорились из-за обрезания.

— Вреда ему это не причинит. Здесь всякого мужчину непременно обрезают, все равно, мусульманина или еврея, а ему так будет гораздо легче войти в местное общество.

— А я не желаю, чтобы он входил в местное общество! Главное, чтобы его хорошо приняли дома, где мужчин не укорачивают, а оставляют такими, как положено от природы.

Роб рассмеялся, а Мэри заплакала. Он долго утешал ее и при первой же возможности отправился посоветоваться к Ибн Сине.

Князь лекарей тепло поздоровался с Робом, возблагодарил Аллаха за то, что тот сохранил его живым, с грустью вспомнил о Мирдине. Ибн Сина очень внимательно выслушал отчет Роба о лечении раненых и проведенных после двух битв ампутациях. Особенно его заинтересовало сопоставление эффективности горячего масла и промывания открытых ран крепким вином. Снова подтвердилось, что научная истина ему дороже, чем собственная непогрешимость. Пусть наблюдения Роба и противоречили тому, что говорил и писал сам Ибн Сина, Учитель настаивал, чтобы Роб написал о своих наблюдениях и открытиях.

— А кроме того, этот вопрос — о промывании ран вином — должен стать предметом твоей первой лекции в качестве хакима, — сказал он, и Роб услышал, как соглашается с Учителем. Потом старик пристально посмотрел на него.