Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

политическую сознательность жителей Гарлема.

Неужели он не понимает, что я пытаюсь открыть им глаза, вертелось у меня в голове. Неужели работа в Братстве отстраняет меня от ощущения Гарлема?

— Ладно, — сказал я. — Оставайся при своих убеждениях, брат; но мне-то, поверь, кое-что известно о политической сознательности жителей Гарлема. Пропустить эту ступень образования мне не позволили. Я рассуждаю только о той части реальной действительности, которую знаю досконально.

— А вот это самое спорное заявление из всего, что здесь прозвучало, — вклинился Тобитт.

— Понимаю, — я провел большим пальцем по краю стола, — твой личный источник информации подсказывает тебе иное. История делается в постели, так ведь говорится, да, брат?

— Я тебя предупредил, — прошипел Тобитт.

— Рекомендую тебе, брат, как брат — брату, — сказал я, — чаще бывать среди наших людей. Следуя этому совету, ты, возможно, понял бы, что сегодня наши люди впервые за долгое время прислушались к нашим воззваниям. И еще: если мы не закрепим сегодняшний успех, то, вероятно, это будет последний…

— Подумать только: он уже берется предсказывать будущее, — отметил брат Джек.

— Возможно… хотя, надеюсь, до этого не дойдет.

— Он с Господом на дружеской ноге, — изрек Тобитт. — С чернокожим.

Я покосился на него с усмешкой. У него были серые глаза с широкой радужкой и мускулистые челюсти. Я притупил его бдительность, и он вызверился.

— С Господом — нет, и с твоей женушкой, брат, тоже нет, — возразил я. — Встречаться нам не доводилось. Но я здесь работаю среди людей. Попроси жену, брат: пусть покажет тебе, где производят джин, пусть проведет тебя по барбершопам и забегаловкам, по дешевым дансингам, по церквям. Да, и в салоны красоты загляните, где по субботам выпрямляют волосы. Только в таких местах и услышишь неписаную историю, брат. Может, тебе не верится, но это так. Попроси ее — пусть приведет тебя вечером в небогатый жилой квартал: постой во дворах и послушай, что люди говорят. А ее поставь на углу, и пусть она тебе расскажет, что там пишут. Ты узнаешь, что многие озлоблены из-за того, что мы не возглавили их акции протеста. Я руководствуюсь тем, что видел, слышал, пропустил через себя и усвоил.

— Нет, — отрезал Джек, поднявшись из-за стола. — Ты будешь руководствоваться только решениями комитета. Хватит с нас твоих фокусов. Твои решения — это решения, принятые комитетом, а в его практику не входит раздувать ошибочные народные представления. Куда подевалась твоя дисциплина?

— Я не против дисциплины. Мне лишь хочется быть полезным. Я стараюсь высвечивать те аспекты объективной реальности, которые, сдается мне, упускает из виду комитет. Нам сейчас достаточно организовать одну демонстрацию…

— Комитет выступает против демонстраций, — не дал мне договорить брат Джек. — Такие методы более неэффективны.

Мне показалось, что пол уходит у меня из-под ног, и краем глаза я с поразительной отчетливостью стал различать предметы в неосвещенной части зала.

— Неужели вы не понимаете, что сегодня произошло? — спросил я. — Или мне все это приснилось? С какой стати участие многотысячной толпы объявляется «неэффективным»?

— Толпа для нас — только сырой материал, причем один из многих; его необходимо обработать в соответствии с нашей программой.

Я обвел глазами стол и только покачал головой.

— Стоит ли удивляться, что на меня сыпались ругательства и обвинения в предательстве их интересов…

За столом началось неожиданное шевеление.

— Что ты сказал? Повтори, — прокричал брат Джек, выступая вперед.

— И повторю — ведь это чистая правда. До сегодняшнего вечера люди мне твердили, что Братство их предало. Я лишь воспроизвожу то, что говорится мне, но ведь из-за этого и сгинул брат Клифтон.

— Бессовестный лжец, — вскинулся брат Джек.

Теперь я смерил его неспешным взглядом, говоря про себя: раз так, получи…

— А вот этого не надо, — без надрыва произнес я вслух. — Я никому не позволю так меня называть. А передаю вам лишь то, что слышал сам.

Рука сама собой скользнула в карман. Цепное звено от кандалов брата Тарпа удобно легло вокруг костяшек пальцев. Я задержал взгляд на каждом из присутствующих в отдельности, стараясь сдерживаться, но чувствуя, что это дается мне все труднее. У меня кружилась голова, как от катания на сверхзвуковой карусели. Джек, подавшись вперед, не сводил с меня глаз, в которых теперь читался новый интерес.

— Значит, ты все это слышал сам, — начал он. — А теперь выслушай то, что скажу тебе я: наша политическая программа определяется не тем, что говорят невежественные, инфантильные обыватели. Наша задача — не спрашивать, что они думают, а диктовать, что они должны думать!

— Вот ты и высказался, — процедил я, — а теперь попробуй сказать это им в лицо. Да кто ты такой, в самом-то деле? Белый отец черного народа?

— Я им не отец. Я — вожак. И твой тоже. Запомни это.

— Мой вожак — да, согласен. Но им-то кем ты приходишься?

Рыжая голова Джека ощетинилась.

— Вожаком. Вожаком всему Братству: для него я вождь.

— Может, все-таки великий белый отец? — не сдавался я, удерживая на нем взгляд; над столом повисло жаркое, напряженное молчание, и я вдруг почувствовал, как ноги свело судорогой.

— А может, им лучше звать тебя не брат Джек, а хозяин Джек?

— Вот что… — начал он, вскакивая, чтобы опереться на стол, и я крутанул свой стул на задних ножках, а он оказался между мной и лампочкой и ухватился за край стола, бормоча и переходя на иностранный язык, задыхаясь, кашляя и тряся головой, а я уже балансировал на цыпочках, готовый броситься вперед, видел его над собой и остальных — за ним, как вдруг из его лица словно нечто вырвалось. Тебе мерещится, подумал я, слыша, как оно со стуком ударилось о столешницу и покатилось, и тут рука его вытянулась, схватила предмет размером с игровой шарик, опустила — плюх! — в стакан, и я увидел, как вода взмыла вверх в неровном, взрывающем свет узоре и разлетелась стремительными брызгами по лакированной поверхности стола. Зал, казалось, сплющился. Я вознесся на высокое плато надо всеми, потом опустился вниз, ощутив толчок внизу позвоночника, когда ножки стула ударились об пол. Карусель у меня в голове завертелась с бешеной скоростью, я слышал голос Джека, но больше не вслушивался. Я уставился на стакан, видя, как сквозь него пробивается свет, отбрасывая прозрачную, точно рифленую тень на темную столешницу: там, на дне стекла, лежал глаз. Стеклянный глаз. Молочно-белый, искаженный преломляющимися лучами света. Глаз, уставившийся на меня, словно из темных вод колодца. Затем я посмотрел на Джека: тот возвышался надо мной, и его освещенная фигура четко вырисовывалась на фоне темной стены.

— …ты должен соблюдать дисциплину.