Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

рано встаёт, тому кто-то чего-то.

Глядя на унылые заспанные лица прохожих, Попов поёжился и горестно вздохнул: может, осень и прекрасна сама по себе, но не такая — сырая, мрачная, с раскачивающимися под дождливым небом мокрыми деревьями.

Одно примиряло с действительностью: Му Лань жива, она в Пекине, где-то рядом.

Сначала он хотел попросту унести подальше свои ноги, а может, даже и вообще покинуть столицу — сообщить Игнатьеву радостную весть, но, не зная, где тот может находиться в данное время, решил взглянуть на дворец казначея, в котором томилась Му Лань. Доверяй, но проверяй, и проверяй лично.

«Чёрный пепел» окружала высокая каменная стена с глухими железными воротами. Пройдя вдоль неё и завернув за угол, Попов выждал момент, когда никого из прохожих рядом не было, и забрался на раскидистый дуб, росший в полуметре от стены. Он уже настолько промок, что не замечал воды, стекавшей с листьев. Одним ушатом больше.

Дворец представлял собой сооружение из трёх отдельных зданий, причём средний особняк был с небольшой надстройкой и слегка возвышался над боковыми флигелями. Его парадный вход охраняли два дракона из белого известняка и один стражник, томившийся на крыльце под навесом: он то приседал на корточки, то прислонялся к стене, скрестив на груди руки. Его одолевали скука и тоска. Тоска и скука.

Напротив центрального особняка располагался изящный фонтан, украшенный тончайшими колоннами из малахита и агата. Эти колонны в свою очередь были увиты изумрудными листьями в виде небольших чаш. Вода вытекала из каждой колонны, переливалась из одной чаши в другую и скатывалась в крохотный бассейн из блестящего чёрного мрамора. В глубине дворцового парка виднелась беседка, к которой вели несколько дорожек, посыпанных красным песком и обсаженных кустами сирени вперемешку с можжевельником и чёрным бамбуком.

Один из флигелей напоминал оранжерею. Часть крыши была из стекла.

«Если My Лань держат здесь, — думал Попов, изучая подходы к дворцу, — придётся запастись верёвочной лестницей с крючьями, топориком и очень большой суммой денег».

Так, как ничего этого не было, Попов осторожно спустился на землю, крадучись обследовал стену. Опыт подсказывал, что где-нибудь в ограде может быть дыра: по ночам к охранникам шныряют проститутки. Чем выше стена, тем больше вероятности найти в ней пролом: хозяева живут своей жизнью, а их стража — своей, и порою очень трудно бывает решить, кто же в доме пользуется всеми благами — то ли слуги, то ли господа... По крайности, лучший кусок всегда съедает повар, а дети ключниц растут, как на дрожжах.

Пролома в стене Попов не обнаружил, зато нашёл подкоп. Двигаясь вдоль каменной ограды, он упёрся в заросли шиповника в северо-западном углу и криво усмехнулся: трава под кустами была спутанной, жёлтой. Мало того, к кустам вела едва приметная тропинка.

Попов осмотрелся по сторонам, натянул куртку на голову и лёг на живот: так и есть — к стене вёл узкий, но всё-таки лаз. Расширить его руками не удалось, и Попов ещё раз убедился, что без топорика не обойтись.

Цепляясь за колючки и шипы, попятился назад. Изгваздался в грязи, досадно сплюнул. Отряхнулся.

Через полтора часа он с упоением рассказывал госпоже Сяо Сан о том, что ему снилось, поглощая пирожки с инжиром. Вытирал пот с лица и пил душистый чай. За окном раскачивались ветлы, шумел дождь...

Вскоре на лестнице послышались шаги — пришёл монах Бао.

Попов обрадовался старику, с которым он не виделся, наверное, недели две, но госпожа Сяо Сан обрадовалась ещё больше — даже захлопала в ладоши.

— Почтенный Бао-цзы, как вы давно не заходили к нам, совсем забыли тех, кто помнит вас!

Старик за это время поиссох. Глаза ввалились, складки вокруг губ стали печальнее. Нос заострился.

— Плохи дела, — сказал он, усаживаясь за обеденный стол по настоянию хозяйки. — Европейцы идут на Пекин.

На глазах хозяйки дома показались слёзы. Она всхлипнула и принялась потчевать завтраком гостя.

— За что казнят нас боги? Ну, за что?

— Чем дешевле оружие, тем бессмысленнее войны, — сказал монах Бао и поинтересовался, отчего не ест Попов?

— А мы уже поели, — весело сказал Попов. Ваш приход — счастливый случай. — Его распирало сообщить старику о том, как он провёл ночь, с кем виделся и что узнал, но всему своё время! Гостя надо накормить и дать ему прийти в себя после дороги.

— Вне времени случая нет, — ответил монах Бао и, беря бамбуковые палочки, чтобы приступить к еде, усомнился в победе правительственных войск. Во-первых, — сказал он, — армия Сэн Вана отступает в Монголию, а во-вторых, величие правителя не в победе над врагом, а в победе над людскими нуждами.

— Покойный муж говорил, что "лучший правитель — заведённый порядок", — сокрушённо вздохнула госпожа Сяо Сан.

— Цинизм государственного устройства состоит в том, что имеющие всё хотят отобрать последнее, — поддержал разговор Попов и потёр ушибленный локоть — ударился о землю, когда его прихватили арканом. — Государство это алчность, помноженная на корысть.

— Правители нуждаются в мудрости, но избегают мудрых, — отозвался монах. — Они не понимают, что без мужества мудрым не станешь.

— Разумный бесстрашен, — придвинула к нему блюдо с пирожками хозяйка, — Так говорил мой муж; вы его помните.

— Помню и чту его намять, — перекрестился монах. — Царство ему небесное!

Попов тоже перекрестился и вспомнил одно из выражений господина Ян Го: "Всем бы хватило, если бы власть не хватала".

После того, как старик утолил голод и впервые улыбнулся, похлопав себя по животу: «Глина любит воду, а горшок — огонь», Попов увёл его в свою комнату и подробно рассказал о том, что он узнал.

— Му Лань Жива! Её содержат в доме казначея.

Глаза монаха просияли. Он тут же засобирался в дорогу, донести радостную весть до Игнатьева, но Попов упросил его остаться и помочь ему вызволить My Лань из плена.

— Я чувствую, что она там! Сегодня же пойдём!

Старик задумался.

— Не строй себе препятствие: не торопись.

Часа через три он поделился с Поповым своим планом. Попову он очень понравился. Оказывается, и короткую мысль можно обдумывать долго.

Глава VI

Вместе с союзными войсками к Пекину подступала осень. Она кружила палую листву, сбивала в стаи перелётных птиц, кричала их простуженными голосами. Уже с утра холодный мглистый свет терялся в далях, налетал гудящий ветер, и