Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Все сказанное подтверждает главную мысль. Лично ельцинского авторства ни в кадровых, ни в политических, ни тем более в экономических идеях практически не присутствовало. Ельцину, как правило, рекомендовали, а он либо соглашался, либо отвергал. В этом стиле нет ничего необъяснимого, стиль даже не авторитарный, а, скорее, монархический, ибо авторитаризм, желаем мы того или нет, на авторстве замешан всегда. А стиль монарший стиль богоизбранности, непозволительно отстраненно вершащейся власти под девизом "Не царское это дело".

Вопрос: почему именно эти реформаторы, а не другие? - не исчерпывается одной или даже двумя констатациями. Реформаторские предчувствия России развивались на почве горбачевского многословия о необходимости реформ. Однако всякие предчувствия значимы, но они не могут заменить поступков. И весь "маэстровый" экономический пул был сориентирован на Горбачева и являлся теоретически, да и практически его сторонниками: Абалкин, Шаталин, Аганбегян, Петраков, Гавриил Попов. Ельцин, относящийся к Горбачеву неприязненно, всячески давал понять, что ничего общего с командой Горбачева иметь не желает. Однако совсем отрешиться от "горбачевцев" было опасно Ельцин мог оказаться в замкнутом пространстве, где господствует принцип "нет других реформаторов".

И тогда пригласили учеников тех, кто считался реформаторами горбачевской волны. Они не могли быть сторонниками Горбачева уже потому, что учителя держали их на подхвате, в предбаннике, хотя именно на основе их разработок делали дерзновенные доклады. Но сам факт, что у них достойные учителя, имена которых были на слуху, явился для молодых реформаторов пропуском на властный Олимп. Восторжествовал вечный закон единства и борьбы противоположностей.

Если бы кому-то пришло в голову провести конкурс самых расхожих фраз, наиболее популярных в стране, то первое место получил бы не черномырдинский афоризм: "Хотели как лучше, а получилось как всегда", а фраза-стон, повторяемая каждый день, в любой аудитории - и сторонников, и противников, и не примкнувших ни к тем, ни к другим: "Когда же это все кончится, наконец!" Именно так, а не в литературной редакции - "доколе?!". Отчаяние требует расшифровки. Когда же кончится бессилие власти и беспредел ее порочности? Когда кончится зарплатный голод и страх сограждан за свою физическую безопасность? Когда остановится исход российского интеллекта со своей родины? Общество не знает, чего ждать и чего желать, оно утратило политические и социальные ориентиры. Оно устало выбирать между плохим и ужасным. Потому что выбранное плохое очень скоро становится хуже не выбранного ужасного. У скверного настоящего нет никаких аргументов в свою пользу, кроме обещаний скверного будущего, если нация не поддержит порочное настоящее. Такая политика всякую власть делает сверхпромежуточной.

Вторая президентская частность. Ельцин сделал уточнение к антикризисной программе. Президент считает, что у нас нет кризиса - речь идет о стабилизационной программе. Если принять точку зрения президента, то стабилизировать имеет смысл только успех, достижение. Следовательно, 1998 год это год пусть неустойчивого, но экономического успеха. Нелепо же стабилизировать провал? Но если это так, какой смысл было менять правительство? Зачем еще одно обострение отношений с МВФ? И вообще, какой успех мы стабилизируем, если более трети национального бюджета уходит на оплату внутреннего и внешнего долга? И никакой сбор налогов не способен залатать этой дыры, потому как даже размер внутреннего долга неподъемен для нашей экономики. И тогда вопрос президенту - что нам надо стабилизировать этот долг или рост его?

Когда успехов нет, их придумывают. Это общепринятое правило игры в политике. У нового правительства иного ресурса, кроме обещаний, нет. Но назвав антикризисную программу стабилизационной, президент отобрал у нынешнего правительства этот обещательный ресурс. У президента тоже положение отчаянное. Если он признает, что эта программа антикризисная, то он должен признать, что за время его правления исполнительная власть никаких иных программ не принимала. И в 92-м, и в 94-м, и в 96-м, и в 97-м, и вот теперь, в 98-м. Следовательно, программа российских реформ, которую Ельцин олицетворяет лично, ничего, кроме перманентного кризиса, стране не принесла. С этим президент согласиться не хочет, да и не может. Уточнение в содержательной сути программы лишь подтверждает мысль, что Ельцин к выборам 2000 года не индифферентен. Ельцин классифицирует свой политический багаж.

Положение реформаторов третьей волны тоже безрадостное. У них и так нет общественного авторитета, им и так приходится доказывать, что если деловая эффективность под вопросом, то ничего другого не остается, кроме угроз и запугивания верноподданных. Кириенко так и сказал: "Мы припугнули "Газпром" специально. Чтобы другим неповадно было. Чтобы не думали, что мы бессильны. Можем перекрыть нефтяную трубу, можем арестовать имущество". Удивительно, что власть исчисляет свои способности не умением построить, обновить, начать развитие, запустить производство, а способностью припугнуть, наказать. Разумеется, это тоже прерогатива власти, но власти, объективно признающей свою неспособность стать побудителем развития страны. Отсюда и претензии на антикризисный замах. Претензии риторические. Кризис властного авторитета в стране очевиден. Он захватил все ветви власти: исполнительную, законодательную, судебную и даже номинальную четвертую власть, власть СМИ. Суррогаты опасны не тем, что они суррогаты, а тем, что они уничтожают умение производить натуральный продукт. Потому как зачем, если раскупают суррогаты. Трагедия всякой власти - демократической, авторитарной, монархической, коммунистической - в одном и том же: в утрате умения быть правдивой. Пока правда используется властью как рычаг устрашения, а не как импульс процветания, она обречена. Выиграет тот, кто сумеет эту формулу перевернуть. Лгать заставляют просчеты и провалы, за которые нужно отвечать. Федеральная власть, как, впрочем, и губернаторская, уже давно находится в этом мертвом поле неправды. Пообещал выплатить - не выплатил. Правдивая риторика не может заменить неправых дел. Конкретное свидетельство такой подмены - случай, когда премьер, вице-премьеры и министры не устают повторять о выполнении своих обязательств перед регионами по выплате заработной платы бюджетным организациям. Называются сроки, номера счетов, а перечисленных денег нет. Слабую власть всегда берут за горло: обстоятельства, олигархи, преступный мир, стачечные комитеты, кредиторы и даже средства массовой информации. И это биологически справедливо. Не способен управлять - не претендуй на власть. Демократия делает обладание властью более доступной. Это имеет свои плюсы и свои минусы. Разрушается кастовость власти, и это прекрасно, но безмерно возрастает стихийность и случайность - люди желающие, но не умеющие оказываются в коридорах власти. Приход демократов к власти зримо снизил ее профессионализм. Мы можем спорить по этому поводу: что, дескать, это был не тот профессионализм, номенклатурно-бюрократический, и демократия отстранила его от власти, а затем, накопив опыт...

И мы даже готовы заявить - ничего неординарного не происходит, так и должно быть. Должно, соглашаемся мы, но не обязано. Социалистическое прошлое сломало и перемололо теоретические посылы будущего.

Многомиллионный аппарат прошлого режима, востребованный внезапным настоящим, переварил демократию, он оказался жизнеустойчивее. Так мы получили государственный аппарат с замашками криминального капитализма, выполненный в размытых демократических тонах, оставшийся, по сути, номенклатурным, но с другим дополнением: номенклатурно-капиталистический. Сегодня ни у одного министра за спиной, за редким исключением, нет производственного опыта - опыта управления фабрикой, заводом. Зато есть опыт работы в коммерческом банке, или посреднической фирме, или в аппарате помощников недолгой демократической власти. Опыт относительно самостоятельной работы в течение трех-четырех лет ныне считается титаническим. И чтобы как-то усилить значимость маловременной самостоятельности, аттестуя кандидата во власть, непременно следует уточнение: "опыт работы в новых условиях", словно бы по вредности и затратности энергии эти условия приравниваются к урановым рудникам. Наивное самонадеянное самовозвеличивание.

Откуда вообще взялись посредники, которые, со слов правительства, грабят угольщиков, нефтяников, автомобилестроителей? Если во всеуслышание заявляется, что мы не умеем торговать, то ниша неумения мгновенно заполняется теми, кто уверен, что это делать умеет. Раньше он доставал, теперь он посредничает. Откуда взялись эти люди? Все оттуда же. Они ушли со своих прежних мест работы: с предприятий, которые стоят; из институтов, которые закрываются; с шахт, которые сокращают добычу угля. Их породило государство, отказавшееся от своих обязательств по их прежнему месту работы. Они, эти фирмы, и им подобные, рассуждает власть, пусть не ликвидировали, но сократили безработицу.