Шериф - Дмитрий Сафонов

Оскар хотел приободрить ее, сказать, что она не одна, что он пришел на помощь, и положил ей руку на плечо. Видимо, это была не самая удачная мысль, Анастасия не ожидала — она вздрогнула и нажала на курок.

В тот момент, когда она опустила ствол и прицелилась в брезентовую сумку, Пинт понял все. Теперь он знал, что лежит в сумке.

А ведь Лена была права. Мне оставалось два десятка шагов до жизни. И до смерти оказалось — ненамного больше. Долго ждать не пришлось. Ну, что же? Это мой выбор.

Он инстинктивно прищурился и закрыл лицо свободной рукой, как козырьком, успев отметить про себя, что это бесполезно.

Как, впрочем, и все остальное.

* * *

Ружецкий проломился сквозь заросли орешника и оказался на маленькой полянке лицом к лицу с высоким мужчиной.

Правая рука мужчины безжизненно свисала вдоль туловища, как плеть, левой он прижимал к груди какой-то плоский сверток. Ружецкий увидел, что его пальцы испачканы кровью и чем-то еще.

«Это он убил Левенталя!» — догадался Ружецкий.

Присмотревшись, он понял, что лицо мужчины ему знакомо.

Это был тот самый карлик, которого он застал в спальне своей жены. Тот самый.

Но сейчас он не выглядел карликом. Мужчина был выше Ружецкого и шире в плечах. Его глаза, отсвечивающие в темноте зеленоватым блеском, смотрели на Ружецкого со злостью и ненавистью.

— Пошел прочь! — прохрипел мужчина. Вместо ответа Ружецкий поднял ружье.

— Ты не сможешь убить меня! — зарычал демон.

— Наверное, нет, если ты назовешь хотя бы одну вескую причину, по которой я не должен делать этого.

Мужчина качался, он еле стоял на ногах. Ружецкий видел, что силы покидают его.

Микки попробовал собрать остатки воли, чтобы проникнуть в примитивный разум, подчинить его себе. Ему нужно было совсем немного — добраться до огня. Он мечтал об огне, как усталый путник мечтает о мягкой постели.

— Огонь, — прошептал он запекшимися губами. — Огонь…

— Это что, команда? — ехидно осведомился Ружецкий. — Значит, наши желания совпадают?

Микки обвел его мутным взглядом. Он все пытался сконцентрироваться, связать мысли, крутившиеся в голове, воедино, но это никак не получалось. В голове звучал радостный детский голос:

«Ну что? — спрашивал он. — Что теперь будешь делать?»

Микки в изнеможении упал на колени, по-прежнему крепко прижимая тетрадь к груди.

Ружецкий прицелился.

— Дерьмо, — сказал он. — Ты отнял у меня все. Пусть у меня было не так много, но ты все это забрал. А я всего лишь хочу отнять твою проклятую жизнь. Поставить в ней точку. А лучше — две.

— Постой! Постой… — Микки решил сделать парадоксальный ход. Он просто уберется. Затихнет. Уйдет на время.

Он впервые не только мыслил, но и поступал, как человек: решил дать волю эмоциям. Другого выхода не было.

Он словно впал в оцепенение. Замер.

* * *

Мужчина, стоявший перед Ружецким на коленях, качался, как тростник от дуновения легкого ветерка. Он закрыл глаза и молчал.

— Эй! — Ружецкий шагнул вперед и ткнул ему стволами в лоб. — Все! Финита!

Он вскинул ружье к плечу, прижался к ложу щекой и положил пальцы на курки… Еще секунда, и он бы…

Но в этот момент мужчина заговорил. Голосом близким и родным:

— Папа! Папа! Как хорошо, что ты пришел! Я так боюсь, папа!

Ружецкий остолбенел. Взрослый человек — заведомо нехороший человек — с незнакомым лицом говорил голосом его сына.

«Ловкая имитация! Подделка! Он может подражать голосам, вот в чем дело…» — решил Ружецкий, но… Полной уверенности у него не было.

— Папа, это я, — продолжал Петя. — Я говорил с тобой, и ты пришел. Сделай то, зачем ты пришел! Сделай, не раздумывая! Пожалуйста!

— Я… пришел… — Ружецкий оглянулся. Он все еще надеялся увидеть Петю — может быть, привязанным к дереву, может, лежащим на земле, но где-то поблизости. — Ты где, сынок?

— Я перед тобой, папа… Это — тоже я. Стреляй, пожалуйста! Помоги мне…

Ружецкий отступил и опустил ружье. Ему никак не удавалось свести концы с концами. Перед глазами все двоилось и плавало, как в тумане.

Он стоял на том самом месте, где они с отцом сделали первую рогатку. Там, где они с Петей сделали его первую рогатку. Там, где он передал запретные мальчишеские знания, полученные от отца, своему сыну. И на этом же самом месте некто голосом Пети, стоя перед ним на коленях, просил убить его. Помочь.

«Я… должен во всем разобраться», — подумал Ружецкий, пытаясь выгадать себе отсрочку, оттянуть тот момент, когда придется нажать на курок. Или… не придется?

— Папа! — заплакал Петя. Ружецкий увидел, как из-под опущенных век мужчины потекли слезы. — Пожалуйста! Ты должен решиться! Папа! Сделай это сейчас!

— Я… — Ружецкий огляделся. Рядом никого не было. Никого, кто мог бы объяснить ему, что на самом деле происходит. Должен он убивать своего сына… Нет, не так! Должен ли он убивать ГОЛОС своего сына? — Что, черт возьми, происходит? Что здесь ТАКОЕ происходит?

Теперь Микки забился в щель, как мышь, и сидел там тихо-тихо. Он посмеивался. Похоже, неизведанная пока эмоция — любовь — может сослужить ему хорошую службу. Он уже готов был делать ставку на то, что у него все получится.

— Папа! — Теперь голос Пети звучал твердо. — Я не могу от него избавиться. Неужели ты не понимаешь, что ты ДОЛЖЕН? Это все из-за тетради, которая у меня в руках. Я не знаю, что в ней, но ЧТО-ТО ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ. Ты должен его остановить. Пожалуйста…

— Из-за тетради? Тогда я просто заберу ее, и дело с концом. — Он протянул руку к свертку и был поражен мгновенной переменой, произошедшей с мужчиной.

Глаза его открылись и сверкнули зеленым огнем. Мужчина зарычал и щелкнул беззубым, как у старика, ртом. Он бросился на землю, прижав сверток своим телом.

— Ты не сможешь ее взять, пока, — он зашелся безумным смехом, — не убьешь своего сына. Задачка не из легких, не так ли? Продырявить жену было куда проще.

Мужчина пополз, извиваясь, как змея, прямо на Ружецкого.

Ружецкий отпрыгнул.

— Петя! — задыхаясь, крикнул он. — Петя, я сделаю ЭТО. Обещаю. Скажи мне только, это действительно ты? — Голос его задрожал. — Я… хочу знать, что все делаю осознанно. Скажи мне что-нибудь, чтобы я знал, что это ты…

«Чтобы я смог с тобой попрощаться», — хотел добавить он, но не смог.

Мужчина замер. Теперь он напоминал отпускника на пляже, прилегшего немножко позагорать после обеда.

Он улыбнулся, губы растянулись, обнажив беззубые десны.

— Помнишь нашу первую рогатку? Ты вырезал кожанку из старых маминых сапог, и она потом ругалась… Она сильно ругалась…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});