Террор - Дэн Симмонс

«25 апреля. Корабли ее величества „Террор“ и „Эребус“, затертые льдами с 12 сентября 1846 г., были покинуты 22 апреля в пяти лигах к северо-северо-западу отсюда. Офицеры и матросы, общим числом 105 человек, стали лагерем здесь – на 69°37'42" с.ш. и 98°41' з.д. Данная записка была найдена лейтенантом Ирвингом в пирамиде, предположительно построенной сэром Джеймсом Россом в 1831 г. и расположенной в четырех милях к северу от лагеря, куда была помещена покойным Гором в июне 1847 г. Однако пирамида Джеймса Росса не была найдена, и потому записка была перенесена сюда, в пирамиду, сооруженную сэром Дж. Россом…»

Крозье остановился. «Что я пишу, черт возьми?» Он прищурился и перечитал последние строчки. «…в пирамиде, предположительно построенной сэром Джеймсом Россом в 1831 г.»? Однако пирамида сэра Джеймса Росса не была найдена?

Крозье устало вздохнул. Джон Ирвинг, в далеком августе прошлого года отправлявшийся на остров к месту будущего лагеря с первой партией корабельного имущества с «Эребуса» и «Террора», получил приказ сразу после прибытия снова отыскать Виктори-Пойнт и пирамиду Росса, а потом устроить склад провианта и снаряжения для лагеря в нескольких милях к югу от нее, на берегу узкой бухты, защищенной от ветра. На самых первых, приблизительных картах местности Ирвинг отметил местоположение пирамиды неверно – в четырех милях от склада, а не в двух, как в действительности, – но они быстро обнаружили ошибку во время последующих санных походов на остров. Сейчас затуманенный от чудовищной усталости ум Крозье продолжал настаивать на том, что цилиндр с посланием Гора был перенесен из какой-то мнимой пирамиды Джеймса Росса в эту настоящую пирамиду Джеймса Росса.

Крозье потряс головой и взглянул на Фицджеймса, но второй капитан сидел на снегу, положив руки на подтянутые к груди колени, а на руки опустив голову. Он тихо похрапывал.

Взяв листок бумаги, ручку и крохотную чернильницу в одну руку, другой рукой Крозье зачерпнул пригоршню снега и протер лицо, сморщившись и часто заморгав от обжигающего холода.

«Сосредоточься, Френсис. Бога ради, сосредоточься». Он безумно жалел, что у него нет другого листка бумаги, чтобы начать записку заново. Глядя на мелкие каракули, тянувшиеся по полям листка – в середине уже заполненного набранными типографским шрифтом строками стандартного уведомления, гласящего: «ЛЮБОМУ, нашедшему данную бумагу, предписывается немедленно передать ее военно-морскому министру», ниже повторенного на французском, немецком, португальском и других языках, и каракулями Гора, – Крозье не узнал собственного почерка. Почерк был прыгающим, корявым, неразборчивым – словно писал либо до смерти напуганный, либо окоченевший от холода, либо умирающий человек.

«Это не имеет значения, – подумал он. – Все равно записку никто не прочитает, а если и прочитает, то спустя долгое время после нашей смерти. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Сэр Джон всегда понимал это – вот почему он не оставил ни одного послания на Бичи. Он с самого начала знал…»

Он макнул перо в быстро замерзающие чернила и снова начал писать:

«Сэр Джон Франклин умер 11 июня 1847 г., и к настоящему времени экспедиция потеряла в общей сложности 9 офицеров и 15 матросов».

Крозье снова остановился. Не ошибся ли он? Включил ли Джона Ирвинга в число погибших? Он никак не мог сосчитать. Вчера под его командованием оставалось сто пять человек… сто пять оставалось, когда он покинул «Террор», свой корабль, свой дом, свою жизнь… он не станет исправлять цифру.

В самом верху листа, на оставшемся крохотном клочке свободного места, он нацарапал «Ф. Р. М. Крозье», а потом приписал «капитан и старший офицер».

Он разбудил Фицджеймса, легко толкнув локтем в бок.

– Джеймс… Поставьте здесь свою подпись.

Второй капитан протер глаза, уставился на бумагу, но, похоже, не потрудился ничего прочитать и поставил свою подпись там, куда указал Крозье.

– Добавьте «капитан британского военного корабля „Эребус“», – сказал Крозье.

Фицджеймс так и сделал.

Крозье свернул листок, засунул обратно в медный цилиндр, плотно его закрыл и положил обратно в пирамиду. Он надел рукавицу и заложил камнями отверстие.

– Френсис, вы сообщили в записке, куда мы направляемся и когда выступаем?

Крозье осознал, что не сообщил. Он начал объяснять, почему… почему он считает, что все они погибнут в любом случае, останутся ли здесь или покинут остров. Почему он так и не решил, куда двигаться: к далекой Бутии или к легендарной, но ужасной реке Джорджа Бака, «большой рыбной». Он начал объяснять Фицджеймсу, что от того, что они приперлись сюда и потащатся прочь отсюда, ничего не изменится и что в любом случае никто никогда не прочитает чертову записку – так почему бы просто не…

– Тш-ш-ш! – прошипел Фицджеймс.

Кто-то ходил по кругу вокруг них, совсем близко, сразу за пределами видимости в клубящемся, вихрящемся тумане. Оба мужчины слышали тяжелые шаги по гальке и льду. Они слышали дыхание какого-то крупного существа. Оно передвигалось на четырех ногах, всего в пятнадцати футах от них, в густом тумане, и глухие удары огромных лап о землю отчетливо слышались сквозь отдаленные раскаты грома, похожие на грохот пушечных выстрелов.

Пу-ух, пу-ух, пу-ух.

Крозье слышал шумные выдохи, звучавшие в такт тяжелым шагам. Сейчас существо находилось позади них, двигаясь вокруг пирамиды, двигаясь вокруг них.

Оба мужчины вскочили на ноги.

Крозье неловко вытащил пистолет из кармана. Он зубами стянул рукавицу и взвел курок, когда шаги и дыхание стихли прямо перед ними, хотя существо по-прежнему оставалось не видимым в тумане. Крозье был уверен, что чувствует смрадный рыбный дух, исходящий от него.

Фицджеймс, все еще державший в руке чернильницу и перо, возвращенные Крозье, и не имевший при себе пистолета, указал в туман, где предположительно находилось существо.

Галька захрустела, когда зверь двинулся к ним крадущейся походкой.

В тумане, на высоте пяти футов над землей, медленно проступили очертания треугольной головы. Мокрая белая шерсть сливалась с туманом. Холодные черные глаза пристально смотрели на них с расстояния всего шести футов.

Крозье направил пистолет в точку пространства чуть выше головы. Рука у него была такой твердой, что ему даже не пришлось задерживать дыхание.

Голова немного приблизилась, паря в воздухе, словно отдельно от тела. Потом из тумана выступили гигантские плечи.

Крозье выстрелил.

Выстрел прозвучал оглушительно.

Белый медведь, еще почти медвежонок, испуганно рыкнул, попятился, развернулся кругом и бросился прочь, в считанные секунды исчезнув в тумане. Частый топот лап по гальке слышался еще целую минуту, удаляясь в северо-западном направлении.

Потом Крозье и Фицджеймс принялись смеяться.

Они никак не могли остановиться. Всякий раз, когда один начинал успокаиваться, второй заливался смехом с новой силой, и в следующий миг оба снова оказывались во власти безумной, бессмысленной веселости.

Они хватались за бока от боли в грудной клетке, вызванной судорожными сокращениями диафрагмы.

Крозье уронил пистолет, и оба расхохотались еще сильнее.

Они хлопали друг друга по спине, указывали в туман и истерически смеялись до слез, которые градом лились по лицу и замерзали на щеках и бороде. Заходясь диким хохотом, они ухватились друга за друга, чтобы удержаться на ногах.

Потом капитаны бессильно упали на землю и привалились спиной к пирамиде, каковое обстоятельство повергло обоих в очередной приступ буйной веселости.

Наконец безудержный хохот сменился хихиканьем, хихиканье перешло в смущенное пофыркиванье, а потом, издав несколько сдавленных смешков напоследок, мужчины умолкли, часто и тяжело дыша.

– Знаете, за что я бы сейчас отдал свое левое яйцо? – спросил капитан Френсис Крозье.

– За что?

– За стакан виски. То есть за два стакана. Один для меня, другой для вас. С меня выпивка, Джеймс. Я вас угощаю.

Фицджеймс кивнул, смахивая замерзшие слезы с ресниц и сосульку с рыжеватых усов под носом.

– Благодарю вас, Френсис. А я провозглашу первый тост за вас. Мне никогда прежде не выпадало чести служить под началом лучшего командира или лучшего человека.

– Могу я еще раз воспользоваться чернильницей и ручкой? – спросил Крозье.

Надев рукавицу, он снова вытащил несколько камней из стенки пирамиды, нашел там цилиндр, извлек из него лист бумаги, пристроил на коленях, потом опять стянул зубами рукавицу, проткнул пером корочку льда в чернильнице и на крохотном клочке свободного места под своей подписью нацарапал:

«И завтра, 26 апреля, мы выступаем к реке Бака, „большой рыбной“».

44

Гудсер

69°37'42" северной широты, 98°41' западной долготы