Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

Теперь заговорил Нобору Ватая. Сцепив пальцы, я следил за бежавшими по экрану монитора строчками.

> Не пойму, о чем ты. Мы как на разных языках говорим. Я уже сказал: ты Кумико опротивел, она нашла другого и в конце концов ушла из дома. Теперь хочет с тобой развестись. Тяжелый случай, но что поделаешь? Бывает. А ты накручиваешь какие-то дурацкие теории, сам запутываешь ситуацию. Но что бы ты ни выдумывал, это пустая трата времени — и для меня, и для тебя. О том, чтобы выкупить у тебя этот участок, и речи быть не может. Как это ни печально, но таких планов у меня больше нет. Знаешь, наверное, — сегодня в одном журнале напечатали вторую статью про вашу «резиденцию». Она начинает привлекать внимание, и сейчас я не могу этим заниматься. По моей информации, скоро твоим делам настанет конец. Ты встречаешься там с сектантами, клиентами, уж не знаю с кем, они что-то от тебя получают и платят за это. Но больше они у вас вряд ли появятся. Это становится опасно. А не будет людей — не будет и денег. Значит, ты не сможешь больше выплачивать ежемесячные взносы в счет погашения долга, и рано или поздно содержать дом и участок станет тебе не под силу. Так что мне остается просто подождать, когда плод созреет и упадет с ветки. Разве не так?

Пришла моя очередь задуматься. Отпив воды из стакана, я несколько раз перечитал послание Нобору Ватая и медленно начал писать ответ:

> Ты прав: я действительно не знаю, сколько еще продержусь в этом доме. Но денег еще на несколько месяцев хватит, и за это время я много что смогу сделать. Ты и представить себе не можешь. Я не преувеличиваю. Хочешь пример? Тебе в последнее время кошмары не снятся?

Нобору Ватая молчал, и его молчание как магнитное поле притягивало меня к монитору. Чувства обострились до предела, я не сводил глаз с экрана, пытаясь уловить в его глубине хоть какие-то эмоции моего оппонента. Все напрасно.

Наконец на экране появились новые строчки:

> Ты уж извини, но угрозы на меня не действуют. Прибереги свою многословную бредятину для щедрых клиентов, в блокнот запиши. Как они будут холодным потом обливаться, отсчитывая тебе денежки! Правда, если только они еще заглянут к тебе когда-нибудь. Больше нам разговаривать не о чем. Давай заканчивать. У меня дела — я уже говорил.

Последовал мой ответ:

> Погоди немного и послушай хорошенько. Хуже не будет, это точно. Ладно? Я могу избавить тебя от этих снов. Для этого ты и предлагал мне сделку? Так? Что касается меня, то мне вполне достаточно, если Кумико вернется. Вот какую сделку я хочу предложить. Как тебе она? Я для тебя не существую. Ты так хочешь, и это понятно. И никаких сделок со мной заключать не желаешь. Тоже понять можно. Ты волен думать что угодно. Твое право. С этим я ничего поделать не могу. На твой взгляд, я ноль без палочки. Извини, но это не совсем так. Может, ты и в самом деле гораздо сильнее меня. Согласен. Но наступает ночь, приходит время ложиться спать, и тебе обязательно снится сон. Это наверняка, с гарантией. А штука в том, что выбирать сны человек не может. Так? Я вот что хотел спросить: сколько раз за ночь ты пижаму меняешь? Стирать за тобой не успевают, наверное…

Я решил дать рукам отдохнуть, вдохнул и медленно выдохнул. Потом перечитал написанное. Поискал слова для продолжения. Во мраке, отгороженном от меня экраном монитора, как в мешке, кто-то бесшумно копошился. Я ощущал это подспудно, шестым чувством, и компьютер приближал меня к тому, что скрывалось в этих непроницаемых глубинах.

> Теперь я знаю и то, что ты сделал с сестрой — той, которая умерла. Это правда. Ты все время вредил людям, видно, и дальше будешь вредить. Но от своих снов тебе не убежать. Поэтому брось-ка ты все это и верни мне Кумико. Больше мне от тебя ничего не надо. Ну и, конечно, никаких козней против меня. Бесполезно. Потому что я все ближе подбираюсь к тайне, которая скрыта за твоей маской. И ты в глубине души боишься этого. Не обманывай себя, не надо.

Я нажал «Ввод», чтобы отправить сообщение, и почти в тот же миг Нобору Ватая разорвал связь.

27. Треугольные уши Сани с колокольчиками

Домой можно было не спешить. Собираясь утром, я подумал, что могу задержаться, и насыпал Макрели сухого корма побольше, дня на два. «Может, не очень обрадуется, но хоть голодным не будет». Тащиться по дорожке домой, лезть через стенку совсем не хотелось. Да и сказать по правде, я не был уверен, что у меня это получится. Разговор с Нобору Ватая основательно меня вымотал. Тело налилось тяжестью, голова отказывалась как следует работать. Почему я всегда так устаю от него? Захотелось прилечь. Подремлю немного, отдохну, а потом можно и домой.

Достав из шкафа одеяло и подушку, я устроился на диване в «примерочной», потушил свет. Закрыл глаза и, засыпая, думал о Макрели. Мне хотелось уснуть, думая о нем. Хоть кот ко мне вернулся. Ухитрился как-то. Издалека, бог знает откуда. Своего рода благословение, не иначе. Лежа с закрытыми глазами, я вспоминал мягкие подушечки на кошачьих лапах, прохладные треугольные уши, розовый язычок. Воображал, как Макрель мирно спит, свернувшись клубком. Ладонь чувствовала его тепло, слух ловил спокойное дыхание во сне. Хотя я порядком перенервничал в тот вечер, но уснул довольно быстро. Глубоко и без сновидений.

Среди ночи я вдруг проснулся. Мне послышалось, что где-то вдалеке зазвенели колокольчики проезжавших саней, напомнив звуки рождественских мелодий.

Откуда здесь сани с колокольчиками?

Я сел на диване, пошарил по столику, пытаясь нащупать часы, которые снял с руки перед тем, как улечься. Светящиеся стрелки показывали полвторого. Что-то крепко я заснул — и не думал, что просплю так долго. Я сидел и напряженно прислушивался, но ничего не услышал. Только сердце напоминало о себе отрывистыми, еле слышными толчками в груди. Показалось, наверное. А может, приснилось? На всякий случай я решил осмотреть дом. Натянув брюки, на цыпочках двинулся в кухню. За пределами комнаты звон стал отчетливее. Точно — как колокольчики на санях. Звук, похоже, шел из комнаты Корицы. Я постоял немного у двери, напрягая слух, потом постучал. Видно, пока я спал, Корица вернулся. На стук, однако, никто не отозвался. Чуть приоткрыв дверь, я через щель заглянул в комнату.

В темноте, примерно на уровне пояса, плавал светящийся белый квадрат. Это был включенный монитор, а разбудивший меня звон колокольчиков раздавался из динамика компьютера. (Какой-то новый сигнал, раньше я его не слышал). Меня вызывал компьютер. Как сомнамбула, я сел напротив излучавшего сияние экрана и прочел:

Доступ к программе «Хроники Заводной Птицы» открыт.

Выберите документ (1-16).¶

Кто-то включил компьютер и открыл доступ к документам — «Хроникам Заводной Птицы». Кроме меня, в доме никого быть не должно. Выходит, систему привели в действие извне? Если так, то это мог сделать только Корица.

«Хроники Заводной Птицы»?

Легкий, мелодичный перезвон, напоминавший переливы колокольчиков на скользящих по снегу санях, не смолкал. Утро на Рождество, да и только. Похоже, меня торопили с выбором. Поколебавшись немного, я выбрал «восьмерку» — просто так, без всякой причины. Компьютер тут же затих, и на экране, словно свиток, развернулся выбранный документ.

28. Хроники Заводной Птицы № 8

(или Опять палачи поневоле)

Ветеринар поднялся, когда еще не было шести, умылся холодной водой, приготовил завтрак. Летом светало рано, и большинство зверей в зоопарке уже проснулись. Из окна, как всегда, доносились их крики, ветер приносил запахи. Этих звуков и запахов ветеринару было достаточно, чтобы, не глядя за окно, точно сказать, какая погода на улице. Так повторялось каждое утро и вошло в привычку. Так он встречал новый день: послушает, вдохнет утренний воздух — и вперед.

Но сегодняшний день — не такой, как всегда. Он не может не быть другим. Сколько звериных голосов смолкло, сколько запахов улетучилось навсегда! Тигры, леопарды, волки, медведи: их всех вчера днем ликвидировали — перестреляли — солдаты. Сейчас, после того как ветеринар проспал целую ночь, происшедшее накануне казалось частью виденного давным-давно, нескончаемого, кошмарного сна. Однако все произошло на самом деле. Винтовочные выстрелы до сих пор болезненным эхом отдавались в ушах. Нет, это был не сон. Сейчас август 45‑го, он в Синьцзине, и прорвавшиеся через границу советские танковые колонны с каждым часом все ближе подходят к городу. Это почти такая же реальность, как умывальник или зубная щетка, которые всегда на глазах.

Затрубил слон, и ветеринар вздохнул с облегчением. «Ах да! — слоны как-то уцелели. К счастью, командовавший солдатами молодой лейтенант оказался нормальным парнем и под свою ответственность хотя бы слонов вычеркнул из списка на ликвидацию», — думал он, пока умывался. В Маньчжурии ему довелось встречать немало твердолобых фанатичных молодых офицеров, и они всегда ставили его в тупик. В большинстве это были деревенские ребята, юность которых пришлась на 30‑е годы, время депрессии, — пережившие нищет у, с головой, забитой дремучим национализмом. Готовые выполнить любой приказа начальства без всяких сомнений. Прикажи им от имени императора прорыть туннель до Бразилии — тут же схватят лопаты и примутся копать. «Святая простота», — скажут некоторые, но ветеринар назвал бы это другим словом. А пристрелить из винтовки парочку слонов куда легче, чем в Бразилию туннель копать. Сыну врача, выросшему в городе и получившему образование в относительно либеральные 20‑е годы, понять этих людей невозможно. Однако лейтенант, которого поставили во главе расстрельной команды, несмотря на просторечный говорок, по сравнению с другими офицерами его возраста казался более нормальным, образованным и разумным. Ветеринар понял это по разговору и по тому, как тот держал себя.