Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками

На родину Ёситака Ватая вернулся убежденным поклонником четкой логики и мировоззрения Исивары, его харизматической личности. Они продолжали дружить и после возвращения Ватая-старшего в Японию. Ватая даже не раз навещал Исивару в Майдзуру, куда того через несколько лет перевели из Маньчжурии командиром крепости. Приехав из Маньчжурии, Ватая тут же представил в штаб скрупулезный отчет о разведении овец в Маньчжоу-го и переработке шерсти, который получил высокую оценку. Однако 1939 год принес болезненное поражение у Номонхана, американцы и англичане ужесточили экономические санкции против Японии, и военное командование все чаще стало бросать взгляды на юг; группа, готовившая войну с СССР, сама собой распалась, но ее доклад и содержавшийся в нем вывод, что «при нынешнем уровне оснащенности войск воевать зимой с советской армией невозможно», сыграли свою роль в том, что военные действия у Номонхана быстро, уже в начале осени, закончились и не переросли в большую войну. Как только задули осенние ветры, «дайхон’эй»[58], всегда дороживший престижем армии, вдруг на удивление легко все бросил, и после дипломатических переговоров Япония уступила монгольским и советским войскам часть бесплодной степи Хулунбуир.

В своей статье Нобору Ватая сначала привел этот эпизод, услышанный от покойного дяди, а потом, вооружившись идеями о роли тыла, пустился в геополитические рассуждения о региональной экономике. Но меня куда больше заинтересовало то, что его дядюшка-технократ служил в Генштабе императорской армии и имел непосредственное отношение к Маньчжоу-го и конфликту у Номонхана. После войны он попал под чистку, организованную оккупационными властями во главе с Макартуром[59], лишился права занимать государственные должности и на какое-то время уединился у себя на родине, в Ниигате. Но когда указ о чистках был отменен, Ёситака Ватая уговорили заняться политикой. Он дважды избирался в парламент, в палату советников, а потом, сменив специализацию, стал депутатом в палате представителей. На стене в его офисе висел свиток с каллиграфическим экзерсисом Кандзи Исивары. Каким он был депутатом и чего добился в политике — сказать трудно. Занимал пост в правительстве, наверняка пользовался большим влиянием у себя на родине, но политическим лидером национального масштаба не стал. И вот теперь весь его политический капитал достался племяннику — Нобору Ватая.

Я закрыл папку с досье, убрал в ящик стола и, заложив руки за голову, рассеянно поглядел из окна на ворота. Скоро они отворятся, и появится «мерседес» Корицы с очередным «клиентом». Я был связан с этими людьми отметиной на щеке. Она же соединяла меня с дедом Корицы (отцом Мускатного Ореха). Деда Корицы с лейтенантом Мамия связывал Синьцзин, а Мамия с прорицателем Хондой — спецзадание на маньчжуро-монгольской границе. С Хондой мы с Кумико познакомились через семейство Нобору Ватая. С лейтенантом Мамия меня объединяли колодцы, его — в Монголии, мой — в саду «резиденции». Когда-то здесь жил офицер, командовавший японскими войсками в Китае. Получился какой-то замкнутый круг, в центре которого — довоенная Маньчжурия, Китай, война у Номонхана в 39‑м. Как нас с Кумико угораздило оказаться в этой цепочке связанных между собой исторических событий? Непонятно. Ведь все они произошли задолго да нашего рождения.

Я сел за стол Корицы, положил руки на клавиатуру. Пальцы еще помнили разговор с Кумико. Наверняка Нобору Ватая известно, о чем мы говорили, и он пытался что-то узнать из наших слов. Не по доброте же душевной он организовал этот разговор. Очень может быть, что его люди, подключившись к компьютеру Корицы, хотели взломать его и выведать наши секреты. Но это меня мало беспокоило. Глубины, скрытые в этом компьютере, есть глубины души самого Корицы, а им не дано знать неизмеримость этих глубин.

Я позвонил в офис Усикавы. Он был на месте и сразу взял трубку.

— Это вы, Окада-сан? Как хорошо, что застали меня. Я только-только из командировки. Десять минут как вошел. Ехал из Ханэды[60] на такси, в такую здоровенную пробку попал, времени совсем нету, я забежал только бумаги забрать и сразу дальше. Такси даже не отпускал. Удачно позвонили. Как знали. Как зазвонил телефон, я подумал: «Кто это такой везучий?» Так зачем вам понадобился мелкий, ничтожный Усикава?

— Нельзя ли сегодня вечером переговорить по компьютеру с Нобору Ватая? — спросил я.

— С сэнсэем? — понизив голос, осторожно уточнил Усикава.

— Да.

— Не по телефону, а через компьютер? Как с Кумико-сан?

— Именно, — сказал я. — Так будет проще обоим. Думаю, он не откажется.

— Вы уверены?

— Не уверен. Просто мне так кажется.

— Так кажется, — тихо повторил за мной Усикава. — Извините за нескромный вопрос, Окада-сан. Вам часто так «кажется»?

— Что-что? — проговорил я каким-то чужим голосом.

Усикава не отвечал, думал, будто что-то быстро высчитывая в уме. Хороший признак. Заставить Землю вращаться в другую сторону — задачка, конечно, посложнее, но и этого типа заткнуть хоть на минуту тоже не просто.

— Ау-у? Усикава-сан? Вы здесь? — позвал я.

— Здесь. Конечно, здесь, а где же, — тут же отозвался Усикава. — Как солдат на часах. С поста ни на шаг. Дождь, снег… все равно. Стою, казну охраняю. — Он опять заговорил в своей обычной манере. — Я все понял. Будь по-вашему. Попробую как-нибудь надавить на сэнсэя. Но сегодня вечером точно не получится. Как насчет завтра? Завтра все организуем, лысиной клянусь. В десять вечера положу перед компьютером дзабутон[61], усажу сэнсэя. Подходит?

— Завтра так завтра, — сказал я, немного помолчав.

— Доверьте это дело хитрецу Усикаве. Я — мастер на все руки, сделаю все как надо. Хотя попробовали бы вы сами убедить сэнсэя что-нибудь сделать, когда он не хочет! Не подумайте только, что жалуюсь, Окада-сан. Но это так же трудно, как остановить поезд «синкансэн» на станции, где остановки нет. Что ни говори, а он ужас какой занятой. На телевидении записывается, все время что-то сочиняет, интервью дает, материалы разные собирает, с избирателями встречается, на заседаниях в парламенте заседает, все время с кем-нибудь обедает или ужинает. Работает так, что вздохнуть некогда. Каждый день переезды, переодевания. Столько шума! Дел больше, чем у какого-нибудь министра. Вы что же думаете? Я скажу: «Сэнсэй! Завтра в десять вечера телефон зазвонит. Посидите у компьютера, подождите». А он мне в ответ: «Неужели, Усикава-кун? Вот здорово! Хорошо. Попью чайку, подожду». Нет, так не получится.

— Он не откажется, — повторил я.

— Вам просто так кажется?

— Да.

— Отлично! Замечательно! Спасибо за моральную поддержку, — судя по голосу, Усикава был в прекрасном расположении духа. — Значит, решено. До завтра, до двадцати двух ноль-ноль. Пароль не забудьте. Извините, мне надо бежать. Такси ждет. Прошу прощенья. Времени правда ни минутки нет.

Телефон умолк. Я положил трубку и снова коснулся пальцами клавиатуры. Попробовал представить, что там — за темным экраном монитора, у того компьютера. Хотелось еще раз поговорить с Кумико, но перед этим во что бы то ни стало надо пообщаться с глазу на глаз с Нобору Ватая. Прорицательница Мальта Кано, пропавшая неизвестно куда, напророчила, что нам с ним не жить друг без друга. Вообще-то до сих пор ничего плохого она мне не предсказывала. Хотя многое из того, что говорила Мальта, уже было не вспомнить. Почему-то мне казалось, что она осталась в далеком прошлом.

25. С желтого на красный

Длинная рука из невидимой дали

На следующее утро, в девять, Корица приехал в «резиденцию» не один. Рядом в машине сидела мать. Последний раз Мускатный Орех показывалась здесь больше месяца назад — тоже явилась с сыном без предупреждения. Мы позавтракали, поговорили с час о каких-то пустяках, и она уехала.

Сняв куртку, Корица поставил кассету с Большим концертом Гайдна (он слушал его третий день подряд), приготовил на кухне чай и поджарил тосты для матери, которая еще не завтракала. Тосты у него получались отменные — хоть на выставку. Пока он, как обычно, наводил порядок на кухне, мы с Мускатным Орехом пили чай за маленьким столиком. Она съела всего один тост, тонко намазанный маслом. Утро было промозглое, шел снег с дождем. Мы почти не разговаривали, едва обмениваясь репликами о погоде. Хотя по ее лицу и тому, как она говорила, я видел, что ей хочется мне что-то сказать. Отламывая от тоста кусочки размером с почтовую марку, Мускатный Орех не спеша отправляла их в рот. Мы то и дело поглядывали за окно, на дождь. Казалось, и она, и я давным-давно с ним знакомы.

Когда Корица закончил свои дела на кухне и принялся за уборку комнат, Мускатный Орех повела меня в «примерочную». Она была устроена точь-в‑точь, как в офисе на Акасаке, — такая же по размеру, по форме. Двойные шторы на окнах, из-за которых даже днем в комнате стоял полумрак. Корица открывал их только на десять минут, пока убирался в «примерочной». Кожаный диван, стеклянная ваза с цветами на столе, высокий торшер. Посередине — широкий рабочий стол, на котором разложены ножницы, разные лоскуты, деревянный ящичек с нитками и иголками, карандаши, альбом (несколько страниц в нем даже были заполнены эскизами), какие-то специальные штуковины, названия и назначения которых я не знал. На стене висело большое, в рост человека, зеркало, один из углов «примерочной» отгорожен ширмой, за которой можно переодеваться. Посетительниц «резиденции» приводили именно в эту комнату.