Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов - Евгений Добренко

«Приложение» представляет собой серию пародий на словообразование. Вот один из примеров «фигурной стройности» и «гармонического совершенства» слова в казенном языке:

(«Исполком…»)[702]

Грамматическая форма или словообразовательная модель[703], доминирующая в тексте, тоже становится у Пригова концептом. Следующее стихотворение содержит перечислительный ряд неологизмов, образованных по аналогии с нормативным глаголом засовывать и устоявшимся техническим термином запрессовывать:

Как меня этот день упрессовываетКак в какую-то щель запрессовываетКак в какую-то банку засовываетИ какую-то гадость высовываетИ так ярко ее разрисовываетСтранно так ее располосовываетСловно жизнь мою он обрисовываетИ ко мне это все адресовываетИ на жизнь мою все нанизовываетКак заране меня колесовывает

(«Как меня этот день упрессовывает…»)[704]

Почти все глаголы этого текста соединяют в себе приставки совершенного вида и суффиксы несовершенного. Противоположное значение разных морфем внутри слова делает эти глаголы изобразительными: по своей лексической семантике они обозначают насилие. И длинный ряд однотипных окказиональных форм, и то, что сами эти формы длиннее соответствующих словарных, увеличивает изобразительность насилия.

Стихотворение это иллюстрирует один из главных постулатов Пригова — о том, что языковые явления стремятся к тоталитарной власти над сознанием: «…любой язык в своем развитии стремится перейти свои границы и стать тоталитарным языком описания. Это моя основная презумпция»[705].

Исходя из недоверия к «готовому» языку Пригов заменяет слова (например, осина, ива, женщина, чех, грузин, кот) описательными словосочетаниями:

Дерево осинноеДерево ли ивовоеВсякое красивоеКто из них красивевее

(«Дерево осинное…»)[706]

Огромный женский человекВ младого юношу влюбился

(«Огромный женский человек…»)[707]

Здравствуй, здравствуй, ЧеловекЧеловек Чехословацкий<…>Так же как нам Друг НавекНемец из его НародаИ Грузинский ЧеловекХоть и вспыльчивой Породы

(«Здравствуй, здравствуй, Человек…»)[708]

И уселись у окошкаУ прозрачного стеклаСловно две мужские кошкиЧтобы жизнь внизу текла[709]

(«Килограмм салата рыбного…»)[710]

В подобных текстах действуют те же механизмы вычленения признака, что и в истории языка, и в современных языках при назывании новых предметов или явлений. В приведенных примерах со словом человек структурная архаизация наименования основана и на современных употреблениях слова или его синонима, то есть на контекстах, в которых оно стало обозначать концепт. Так, на сочетание женский человек, вероятно, повлияли контексты типа курица не птица, баба не человек; женщина — тоже человек, а на сочетания Человек Чехословацкий и Грузинский Человек — расхожие фразы типа грузины (евреи, татары и т. д.) — тоже люди; человек с большой буквы. Возможно, Пригов здесь пародирует и фразеологию, порожденную этноцентризмом русской и советской культуры: этническое происхождение человека указывает на набор его определенных моральных или психологических качеств (ср. у Пригова: хоть и вспыльчивой Породы). Кроме того, подобное преобразование слов в словосочетания отсылает к обычаю бюрократического языка обозначать многие маркированные явления или проблемные сферы не прямой номинацией, а словосочетаниями, как бы амортизирующими их «неудобность»: женский персонал, лица еврейской национальности и т. п.

4

Концептуализм, как и постмодернизм вообще, скептичен, но не тоталитарен: он не предлагает заменять ложные представления истинными, потому что в этой системе представлений отсутствуют понятия истины и не-истины. Поэтому всякое пародийное высказывание может читаться и как сообщение в прямом смысле, а неуклюжесть выражения, вместо того, чтобы дискредитировать содержание речи, может и повысить доверие к ней.

В русском языке есть специальное средство для обозначения нейтрального пространства между истиной и не-истиной — выражение как бы.

Как пишет Б. Л. Борухов, «как бы» — самая существенная для Пригова категория: у него «как бы стихи», «как бы сюжет», «как бы размер», «как бы рифма», «как бы объекты», «как бы причина», «как бы следствие», «как бы истина», «как бы ложь»[711]. Когда в одном из телеинтервью ведущий спросил Пригова, какой текст мог бы быть написан на его мемориальной доске, Пригов ответил: «Здесь как бы жил и работал Дмитрий Александрович Пригов»[712].

Но этот оборот речи, ставший очень популярным во второй половине XX века, двусмыслен: являясь оператором приблизительности, примыкая к слову, а не к предложению, он не столько обозначает мнимость изображаемого, сколько смягчает категоричность высказывания, «осуществляет семантическую коррекцию»[713].

В. П. Руднев пишет:

«Как бы» и «На самом деле» — выражения, характеризующие различные поколения сегодняшних русских интеллигентов и, соответственно, их картины мира. Привычка через каждые пять предложений добавлять «Н[а] с[амом] д[еле]» характеризует поколение, выросшее в 1960-х гг. и реализовавшееся в 1970-х гг. «К[ак] б[ы]» говорит поколение, выросшее в 1980-х гг. и не реализовавшее себя в 1990-х.

«Н[а] с[амом] д[еле]» — выражение мыслящих позитивно физиков, кибернетиков, семиотиков-структуралистов (см. семиотика, структурная поэтика). «К[ак] б[ы]» — выражение современников постструктурализма и постмодернизма[714].

Возможно, что именно понятие «как бы» оказывается важнейшим звеном, связывающим не только истинное с неистинным, но и десемантизированное слово со словом, содержащим его исходный и потенциальный смысл.

М. Айзенберг пишет о стихах Пригова середины — конца 1970-х годов:

Их мнимый дилетантизм воспринимается очень интимно и прочитывается одновременно и как пародия, и как трогательная неловкость. Это слово не мертвое, а как бы мертвое: притворившееся мертвым, чтобы не тронули, не склевали[715].

Плановое и сверхплановое ироничное многописание Пригова под маской графомана оказалось не только художественной акцией, но и, как ни парадоксально, борьбой с девальвацией слова. Манипулируя опошленными и обесцененными словами, Пригов восстанавливает их смысл.

Так, банальное выражение Все мы временны он помещает в контекст, нетипичный для этого высказывания:

Мама временно ко мнеВъехала на пару днейВот я представляю ей:Это кухня, туалетЭто мыло, это ваннаА вот это тараканыТоже временно живутМама молвит неуверенно:Правда временно живут? —Господи, да все мы временны!

(«Мама временно ко мне…»)[716]

Здесь слово временно проверяется на осмысленность, причем не в единственно подразумеваемом бытовом контексте, но и в более широком. Субъект речи отвечает на вопрос столь уклончиво, что ответ одновременно и присутствует, и отсутствует, он и правдив, и ложен. Причина такой двойственности оказывается в предметной отнесенности слова. Трюизм, типичный для фразеологии похоронного ритуала, перемещается Приговым в тот дискурс, в котором банальность либо утрачивается, либо значительно ослабляется.

Итак, демонстрируя обессмысливание слов (помещением их в нетипичный контекст, абсурдирующим сталкиванием разных лексических значений, тавтологией, фонетической деформацией, синтаксической позицией и другими способами), Пригов освобождает языковые единицы от их фразеологической, ситуативной, идеологической, эстетической обусловленности, а человека освобождает от власти языка — в том смысле, что побуждает его воспринимать привычные речения не бездумно, так как «любой „готовый“ язык — это язык вчерашний: не просто дидакт, но и еще носитель минувшего дидактизма»[717].