Иисус Неизвестный - Дмитрий Мережковский

Кажется, ясно по одному этому признаку, что Марково свидетельство первичнее Павлова.

X

Когда же они ели, Иисус, взяв хлеб и благословив,

, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите; сие есть Тело мое. И, взяв чашу и благодарив,

, подал им. И пили из нее все.

И сказал им: сие есть Кровь Моя, нового завета, за многих изливаемая. Истинно говорю вам: Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в царстве Божием. (Мк. 14, 22–25.)

Что это? Только ли повествование о том, что было однажды? Нет, в самом звуке литургийно-торжественно-повторяемых слов: «взяв хлеб и благословив», «взяв чашу и благодарив», «сие есть Тело Мое», «сия есть Кровь Моя», – слышится, что это не только было однажды, во времени, но есть и будет всегда, в вечности; что это уже Евхаристия.[802]

Главное здесь – Ветхозаветное, Отчее, – жертва. «Тело Мое ломимое», «Кровь изливаемая», – Жертва жертв. Сколько людей жертвовали, жертвуют и будут жертвовать собою за что-нибудь одно в мире; но только один Человек Иисус пожертвовал Собою за все в мире – за весь мир. Сколько людей умирало, умирает и будет умирать, чтобы избавить человечество от одного из бесчисленных зол; но только один Человек Иисус умер, чтобы избавить человечество от корня всех зол – смерти: только Он один умер, чтобы никто не умирал. Жертва Его единственна, так же как Он сам – Единственный.

Вот в солнечно-белом блеске утренней звезды – Евхаристии Марковой-Матфеевой-Павловой – один из трех лучей – от жертвенной крови розовый.

XI

Марк первичнее Павла; Лука первичнее Марка. Это, – не по времени записи, сравнительно позднему, от 80-х годов, – признаку внешнему, но по признакам внутренним, – самое раннее свидетельство, от Марка и Павла независимое, почерпнутое из иного, кажется, древнейшего источника. Но это мы узнаем не по нашему каноническому, примесью Павла и Марка замутненному, а по беспримесно-чистому, подлинному чтению в Codex cantabrigiensis D и в старо-латинских кодексах.[803]

Люди не могли вынести в исторически подлинном свидетельстве об Евхаристии простоты и чистоты его божественной: прибавили к нему своего, украсили его по-своему. Но мера всего – красота – есть не только присутствие нужного, но и отсутствие ненужного: преувеличить какую-либо черту в прекрасном лице – значит нарушить канон красоты, обезобразить лицо. Это-то люди и сделали с подлинным каноном Евхаристии. Наше каноническое чтение перед подлинным – мутный опал перед алмазом чистейшей воды. Только сквозь эту воду могли бы мы увидеть то, что действительно произошло в Сионской горнице.

XII

Очень желал Я есть с вами пасху сию прежде Моего страдания.

В греческом подлиннике сильнее:

, «страстно желал», или еще сильнее, в непереводимом семитическом обороте речи, должно быть, арамейского подлинника: «желая, желал», «вожделея, вожделел». Если бы страсть в нашей плотской любви не была так слаба и груба, то мы могли бы через нее понять, что значит это желание «страсти» в плотской любви Христа Жениха к Церкви Невесте, Иисуса Неизвестного – к Марии Неизвестной, Возлюбленной.

Ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее (пасхи), доколе не совершится она в царстве Божием.

И, взяв чашу и благодарив,

, сказал: приимите и разделите ее между собою.

Ибо сказываю вам, что не буду пить от лозы виноградной, доколе не приидет царствие Божие.

И взяв хлеб и благодарив,

, —

(то же и здесь, как у Марка-Матфея-Павла, литургийно-заклинательное, как бы «магическое», повторение слов), —

преломил и подал им, говоря, сие есть Тело Мое. (Лк. 22, 15–19.)

Только в преломлении хлеба – действии без слов и только в этих пяти греческих словах:

и трех арамейских:

den hu guphi

вот тело Мое,[804]

вся Евхаристия.

XIII

Что это значит, мы поймем, если вспомним, как начинается Иудейская пасха: взяв один из двух опресночных хлебов – круглых, тонких и плоских, тарелкообразных лепешек, по-гречески

, по-еврейски mazzot, – хозяин дома разламывает его на столько кусков, сколько возлежащих за трапезой, и молча раздает их по очереди всем.[805]

То же, вероятно, сделал Иисус. Но, молча раздав двенадцать кусков или одиннадцать, если Иуда вышел, – произносит эти три, никогда ни в чьих устах не слыханных, для человека невозможных слова:

вот тело Мое,

den hu guphi.

Только три слова, все по тому же закону любви: чем больше любовь, тем меньше слов; чем ближе к концу, Кресту – пределу любви, тем безмолвнее. Но тихий хруст ломаемых опресноков, точно живых, в живом теле, костей, – больше всех слов. Слушают его ученики в молчании, в удивлении – ужасе.

Кость Его да не сокрушится. (Ио. 19, 36).

Нет, сокрушатся и кости Его в бесконечной пытке любви. Den hu guphi – эти глухие звуки арамейских слов как страшно подобны глухому хрусту ломаемых опресноков!

Жив будет мною Меня ядущий – пожирающий, τρώγων (Ио. 6, 57), —

вспомнили, может быть, ученики и поняли.

Какие жестокие слова! Кто может это слушать?

Поняли, может быть, только теперь эти жесточайшие – нежнейшие из всех человеческих и божеских слов. Вспомнили и уже никогда не забудут.

Один Иуда не понял – ушел, бежал от страшного света в кромешную тьму.

Здесь, у Луки, о крови ни слова: в чаше не кровь, а вино – «новое вино царства Божия».[806] Слов о крови не надо, потому что «вот Тело Мое» значит: «и вот Кровь Моя»: в теле живом – живая кровь.

То же, что в этих трех словах – у Луки, – в тех трех, у Иоанна (17, 26):

Я – в них,

.

Верно понял Павел – поймет вся Церковь, и, пока будет понимать, будет в ней Христос – живая душа Его – Евхаристия:

хлеб сей, ломимый нами, не есть ли общение (соединение) наше, κοινωνία, в теле Христа?

Ибо хлеб один, одно тело, – мы многие. (I Кор. 10, 16.)

XIV

Главное для Луки в Евхаристии, его особенное, личное, – не жертва, как у Марка-Матфея-Павла, не любовь, как у Иоанна, а царство Божие. Этим все начинается:

…есть не буду пасхи, доколе не совершится она в царствии Божием,

…пить не буду от лозы виноградной, доколе не приидет царствие Божие.

Этим же все и кончается:

…Царство завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, да ядите и пиете за трапезой Моею, в царстве Моем. (Лк. 22, 29–30.)

Ночь еще по всей земле, тьма кромешная, а здесь, в Сионской горнице, уже день; высшая точка земли, вершина вершин, освещенная первым лучом восходящего солнца, – здесь. Будет царство Божие по всей земле, а здесь уже есть: «да приидет царствие Твое», —

Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство. (Лк. 12, 32.)

Начатое на горе Хлебов, продолженное на горе Блаженств здесь кончено – явлено.

Блажен, кто вкусит хлеба в царствии Божием! (Лк. 14, 15).

Это блаженство здесь уже наступило: вкус хлеба и вина в Евхаристии – вкус царства Божия.

XV

Царство Божие – конец мира: тайна Евхаристии – тайна Конца.[807]

Ближе всего к свидетельству Луки, не нашему, конечно, мнимому, позднему, а подлинному, древнему – два самые ранние до нас дошедшие свидетельства об Евхаристии в иерусалимских общинах – «домашних церквах» первых учеников.

Одно из них, от 80-х годов, – в Деяниях Апостолов того же Луки (2, 42–46); другое, от первой половины II века, – евхаристийная молитва в «Учении Двенадцати Апостолов»:

благодарим, Отче, Тебя,

, за жизнь и познание, их же Ты дал нам через Иисуса, раба Твоего.

…Так же как хлеб сей, на горах некогда рассеянный, соединен воедино, – да соединится и Церковь, от всех концов земли, в царстве Твоем.

…Милость Божия – (царство Божие) – да приидет, да прейдет мир сей,

. Господь гряди!

. Аминь..[808]

Главное и здесь, так же как в Евхаристии Луки, – царство Божие – конец мира. О крови, о жертве и здесь ни слова; все – только о хлебе, о Царстве – Конце. Все это страшно забыто, потеряно в позднейшей Евхаристии – уже «церковной обедне»: здесь уже ни настоящего, голод утоляющего, хлеба, ни Царства, ни Конца.