Холмы России - Виктор Ревунов

- Свет тебе не загораживали.

- А за дверью кто?

- Нет там никого.

- Крюком, крюком замкни!

Полина Петровна поднялась, закрыла дверь на крюк и, встав перед Серафимой, сказала:

- Зачем звала?

- Сядь. Ты сядь. Ведь бабы с тобой. Нам близко нельзя. В глаза вопьемся. Фронтовая, да такая белая - прямо сласть. За четыре года ужто не познобило? О Демушке все плакала?

- Любовь разная - у каждого своя.

- Что я понимаю. Ты доктор. Про все жилочки знаешь, какими живем. Корми, пои и ублажай каждую. Все мы из жилочек? Или не так? Я у Николая Ильича книжку видела. При каждой жилочке номерок. Обидь какую - и захвораешь. А захворал - кому нужен? Вот как я.

- К чему же наговорила столько? - сказала Полина Петровна.

- А к тому. Где она, совесть-то, светлая, темная или какая? Всю книжку перелистала. Нет ее. Одни жилочки.

Серафима повернулась на бок. Мглило в глазах ее, будто глядела на летящих по ненастью птиц. Положила руку на спинку кровати, хотела встать, но лишь всползла на груду подушек и поникла. Ноги ее тонули в смятом покрывале, поразили Полину Петровну изморозной белизной.

- Не встану никак. И летом зябну. Погасла от темна подколодного. Вроде сырость какая. Не просыпалась бы. Напоминание какое-то, чего-то было и не было - потерялось. В августе с холодных ночей туман, бывало.

И дым печной, н дух конопляный вбирает, туман-то.

А по зною маревом восходит: мутно и душно. Дуреет человек. Находит с той поры. Словно хворь. Да так не кончусь. Слышала я будто краем, сделай Фенька шажок за письмо, и не пропал бы Демушка. И ты отказалась, тоже от такого-то шажка. Гордостью своей чуть человека не погубила.

- Это же подло, Серафима. Что ты говоришь? - с отчаяньем, что человек не понимал подлости, произнесла Полина Петровна.

- А какая такая жилочка захворает, если только чуть шагнуть? Демушка все тебе дал, да и сама в силах, ровно сноп, свою жизнь поставила. Не умерла бы при шажке-то. Я за него на край света поползла бы, а ты на шажок себя пожалела. Демушка милый, он и мне воли дал, и красную косынку, а любовное тебе. Я что же, любовного не хочу, а ты совестью попрекаешь. С совестью ты шажок презрела, а я без совести по грязи бы за него поползла.

- Ты что же, любила Дементия Федоровича? Про любовное ты говоришь.

- Какое любовное? Любовное разве в том, как ты думаешь. Он меня девчонкой до моста провожал. Но темной улице, с углом ледяным трактирным, он один, Демушка-то, словом светлым утешил. Не знать тебе его в темноте моей,- приложила Серафима руку к груди.- Ушло. Вздохнуть нечем. Лжи хочется, да такой, что легче кому-то сквозь землю провалиться, чем на суд взойти.

- Какой суд? О чем ты?

- А нам всем суд и всему свету.

-За что же всем?

Она закрыла глаза и снова раскрыла мраком.

- Бога убили. Убийцы мы.

- Ты видела?

- В тетрадке Астафия. Может, сгорела в огне.

Полина Петровна поднялась.

- Вот ты какая гадина!

- А хочется.

- Провались ты сама!

Серафима уползала и уползала под одеяло, скрылась совсем.

- Убей! Убей! - проговорила она.- Топор на кадке.

Слева дверь.

- Такую мразь лечить обязана.

- Полечи, полечи.

Заворочалась и стала выползать из-под одеяла, как из кожи старой, отлинявшей белая литая змея.

Полина Петровна опомнилась возле дома. Заслышала какой-то стук. Оглянулась. Николай Ильич, постукивая тростью, догонял ее.

- Что случилось, Поля? На тебе лица нет.

- Ради бога, не называй ее. Не хочу говорить и слышать.

Вечером Сергей отодвинул доску в заборе и пролез на улицу. Быстро подошла Лия, в пальто и в платке, затенявшем ее лицо.

- Неужели это ты, какое счастье, Сережа.

Они перешли улицу и сели на скамейку в садике старого дома. Рядом сарай раскрытый. Там на старом брошенном диване сидели двое - мужчина в пижаме и женщина в белой кофточке.

- Елагин, будь любезен, закрой хату,- попросил мужчина Сергея.

Сергей закрыл сарай.

- Я должен сказать тебе, Лия...

Она ближе подсела к нему, оглядела его лицо и улыбнулась.

- Ну, говори.

- Прости меня. Не для того, чтоб быть с тобой, а что нельзя уже. Там, за фронтом, жена у меня.

- Зачем ты мне это сказал? - удивилась она.- Ты не стал чище и выше. Ты всегда был чистым и высоким для меня. За то и люблю. Гордись: нравишься двоим.

- Как я люблю тебя! - пораженный, произнес он.

- А ее?

- И ее. Ну, как же. Женою назвал.

Они со слезами смотрели в глаза друг другу.

- Как скоро,-сказала она.-Стала соперницей и чуть ли любовницей твоей. Что ж делать? Я жить без тебя не могу.

- Я люблю тебя, Лия.

- И я. Но уже не то. Что-то снялось и улетело. Значит, так надо.

Он взял за плечи ее, прижался к ее груди, проговорил:

- Я же люблю тебя.

Она поцеловала его в голову и поднялась.

- Что-то улетело, Сережа. Найду в полях, что меня ждет. А не найду, что будет. Прощай, милый мой, прощай.

Она пошла по улице. Сергей глядел ей вслед.

"Лебедь, лебедь ты мой прекрасный".

Он, как-то ломаясь на костылях, взмахами словно полетел за ней.

- Лия!

Она остановилась на уголке, посмотрела на него.

"Нет, нет. Надо родиться заново",- и угол отсек ее от Сергея.

Он снова увидел ее вдали, перед башней Донского монастыря, как бы склонялась и склонялась женщина в платке, опускалась под бойницами.

Полина Петровна поставила на плиту чайник. Подошла к окну. Радужной влагой парило из гущи вековых лип. Шуршала, плескала и звенела дождевая капель.

А вдали еще мокли облака над крашеными крышами в садах по луговому угорью.

"Какой лжи она хочет,-втравились в сердце слова Серафимы. - И откуда такое?"

Если бы знал лжец, что тут же сам провалится за ложь, не было бы и лжи.. Но потому-то лжец и смел, что знает: чем чудовищнее ложь, тем тяжелее правде размести ее. И страшнее для него лай собаки за закрытой калиткой, чем все проклятия, которыми грозит правда с плевком лжеца на своем лице.

"Да как же можно!" - подумала Полина Петровна.

Вот и все, что могла, негодуя, подумать.

Но так и копится в мире гнев и ненависть, рождающие из бессилия силу карающую, и так выходит, что лжец сеет семя погибели своей.

В прихожей раздался звонок.

"Она!-решила Полина Петровна, что Серафима пришла: не отбесилась.-Тряпкой ее",-лишь вздохнула: не позволяла совесть, отличая достойное от дурного.

Открыла дверь. Лия стояла с чемоданчиком и плащом на руке.

- Лия! Ну, заходи. Как хорошо, что пришла. Кудато собралась?

- К Вале Звонцовой. А на самом деле...-не договорила.

Полина Петровна провела ее на кухню. Лия поставила на стул чемоданчик и положила плащ.

- Куда же, если не секрет?- спросила Полина Петровна.

- Возьмите с собой.

- На фронт? Не имею права.

Полина Петровна поставила блюдца и чашки для чая.

Лия сняла косынку и показала подрезанные под затылок волосы.

- Зачем же? Такие красивые,- пожалела Полина Петровна.

- Я все равно уеду.

- Что-то случилось? - подсказало материнское чутье.

"Неужели из-за Сергея? Какой-нибудь пустяк. А потом не вернешь".

- Ничего, ничего,- успокоила Лия.- Чуть не уехала.

Машина остановилась. Солдаты замахали мне.

- А кто слезки утрет?

- Я не боюсь.

- Ты не представляешь. Как тебе объяснить. Война не для тебя, и вообще не для женщин.

- А как же другие? Вы?

- Разве хорошо? Объясню тебе как врач. Мужчина в любви передает женщине как бы шифровку об увиденном и пережитом. Женщина разбирает ее и, что необходимое, самое нужное, оставляет в наследство детям. Чем сильнее, шире и прекраснее мужчина душой, тем точнее его шифровка. Ведь цель природы рождение и обновление-жизнь, а не тупик. Не разрушай себя, глупенькая...

А фронт - вся земля.

Лия взяла щипчиками кусок сахара из оплетенной серебром вазочки и опустила в чашку с чаем. Посмотрела, как па поверхности заморосили пузырьки воздуха.

- Та1,! воюют.

- Да на такой же улице или лугу. Сережа разве не рассказывал?

- Хочется самой,- стояла на своем Лия.

- Л что будет дома? Ты подумала? И мое положение. Взять - боюсь и не взять - боюсь. А если что случи гся с тобой? Всю жизнь проклинать себя.

- Я сама отвечаю. На Окружной эшелоны. Мне сказали уже. Только документы нужны и характеристика.

- Скажи: у тебя что-то серьезное с Сергеем?

Лия взяла чемоданчик и плащ. Прижалась вдруг к двери и заплакала.

- Не надо. Побудь со мной,- с лаской уговаривала ее Полина Петровна.- А утром ты и Сережа проводите меня.

Лкя проглотила слезы.

- У него жена.

"Так вот кого он звал в бреду",- с тоской подумала Полина Петровна, что уже случилось непоправимое.

- Она укрыла его раненного. Бывает же,-как-то хотела объяснить обычным.

Глаза Лии мерцали из-за респиц.

- Я не жалею. Кончилось. Началось другое.