Обитель - Захар Прилепин

Мари покормили — она ела с жадностью, но непрестанно поднимала благодарные и просящие глаза, и даже когда жевала, всё равно улыбалась.

Галя, подсвечивая фонарём, без спросу рылась в их вещах, рассматривая чужие карты, какие-то тетради.

«…Думает, что шпионы…» — решил Артём, сначала съев высокую банку консервов, а потом накаливая её над огнём и грея о неё руки.

Отужинав, Мари снова суетилась возле своего друга или мужа, натерла ему грудь водкой, он мычал.

Хотела и его покормить — без толку…

Всё посматривала на Галю.

Протерев лицо больного, Мари решительно подошла к ней и начала объяснять что-то важное.

Галя, присев и поставив фонарь рядом, даже не вслушивалась, только иногда кивала, причём не Мари, а самой себе.

Листать очередную тетрадь в перчатке было неудобно, она спрятала её под мышку. Одежды были громоздки, и перчатка скоро выпала. Мари тут же подняла перчатку и подала Гале, продолжая разговаривать.

Галя не вернула тетрадь на место, а убрала себе за пазуху. Взяла наконец перчатку, но не надела. Голая рука у Гали была красная, натруженная, почти мужская. Потушила фонарь. Села ближе к Артёму. Он передал ей банку. Галя непонимающие посмотрела внутрь.

— Погрейся, — пояснил Артём.

Артём и теперь ни о чём не думал, уверенный в том, что решение должна принять Галя: а кто он такой? Он никто.

— Я так поняла, у них разбилась лодка, когда они причаливали, — сказала Галя негромко. — Они живут тут неделю, и чтоб не замёрзнуть — лодку сожгли. Потому что жечь было уже нечего.

Мари села напротив и кивала головой на каждое Галино слово, как будто понимала, о чём идёт речь.

Артём ничего не отвечал.

— Она сказала, что они были в пути сюда неделю. Семь дней.

Эта новость не прибавляла бодрости.

Артём оглянулся вокруг — было совсем темно, и море шумело, невидное.

А может быть, это не море, а ветер шумит? А море, к примеру, замёрзло? И дальше можно идти пешком. Пешком — дольше, труднее. Зато нельзя утонуть. Только замёрзнуть. И очень скоро…

Пусть лучше это море шумит.

— Если мы оставим их — оба погибнут. Если возьмём с собой — умрёт в дороге мужчина, неделю он не протянет.

— Спасти! — попросила Мари, кивая головой, и снова начала разрывать под тряпками своего любимого, чтобы всем было понятно.

Парень действительно был совсем плох, ещё раз отметил Артём.

Но жалости не испытывал никакой.

— …И у нас раньше кончится топливо — потому что расход увеличится, — закончила Галя.

— А откуда они плыли? — спросил Артём.

— Я не поняла, — сказала Галя. — Но до норвежских вод нам всё равно дольше, чем назад. И погода портится.

«Интересно, — думал Артём, — а где-нибудь в мире ещё есть такие сумасшедшие, которые сидят посреди моря и думают, как им удобнее умереть — по дороге в море или вернувшись домой?»

— Надежда на то, что мы доплывём одни туда, куда собирались, — есть. Только нужно оставить этих людей здесь. Хотя мотор в холоде не заводится, и если ударит мороз — он откажет… А если мы вернёмся… Если мы вернёмся, я не знаю, что будет. Будет, скорее всего, очень плохо, — Галя бросила пус-тую банку в огонь и посмотрела на Мари. Та тоже смотрела на Галю.

Галя могла бы сказать: «Зато мы спасём людей», — но этого, понимал Артём, говорить не стоило. И Галя понимала. Два часа назад они собирались убить любого красноармейца, хоть всех до единого, что встретились бы им на этом острове, — и теперь вот завести речь о спасении неведомых чужеземцев: бред, несусветный бред.

— Нам надо туда, — сказала Галя Мари, — и махнула в тёмную сторону чужбины.

— No, no! — Мари сложила руки у лица; но чтобы показать, куда всё-таки надо плыть, ей пришлось руки разомкнуть.

Она показала на Соловки, на невидимую отсюда Секирную гору.

* * *

Утром Артём, невозможно и помыслить, проснулся в хорошем настроении. Мари несколько раз за ночь вставала к мужу, поддерживала огонь, побросав туда последние щепки, а затем и весло — весло почему-то она решила оставить на самый конец.

Вообще она отогревала мужа, но Артёму нравилось думать, что все эти заботы для него, и он спал ещё крепче.

В сущности, Артём угадал.

Вчера Мари нашла для него сухие унты и шерстяные носки, и он переобулся.

А едва рассвело, Мари начала готовить какую-то похлёбку — у неё оставались неведомые приправы и незнакомые крупы.

Похлёбка быстро вскипела, и, хотя аромат быстро уносило ветром, Артём успел его почувствовать.

В предвкушении завтрака он, ещё путаным утренним рассудком, представлял себя путешественником, открывающим новые острова.

«…Назову их сам, — сонно думал Артём. — Остров Афанасьева, на котором сейчас мы… А самый первый — остров Владычки… Надо бы и Бурцеву свой островок тоже…»

То, что они двинутся на Соловки, Артём не сомневался.

Отчего-то казалось, что предстоящая дорога — домой.

Возможно, так оно и было.

Застонал этот мужчина, муж, друг.

Его стон доказывал, что надо возвращаться.

Ещё он доказывал, что Артём здоров, молод, и губы у него не обмётанные. И он даже почувствовал легчайшее, еле торкнувшееся мужское возбуждение, что его почти рассмешило: дурак-человек, торчит посреди ледяной воды, а всё равно собирается продолжать свой никчёмный род.

…Немного пахло гнилью, от земли или от больного, — но это не мешало и не сбивало желания питаться.

«Плоть из плоти, плотью в плоть, плотью о плоть, плотью за плоть, плоть, плоть, плоть…» — повторял шёпотом Артём.

Где-то поблизости начала ворочаться Галя: судя по её движениям, сейчас она не спала, а ночь провела плохо. Ещё Артём догадался, что она сердится на него, — надо же, ещё не начинали жить, а он всё уже знал про Галю.

…Сердится из-за того, что решение должна принимать она.

Хотя, на самом деле, никаких других решений про запас не имелось.

Просто надо было подниматься и двигаться назад в каменные свои хоромы.

«…Привезут обратно на Секирку, — спокойно рассуждал Артём, потому что Секирка ещё казалась далёкой. — Скажу: привет, братва. Где тут моё третье снизу место в штабелях?..»

Пока завтракали, Артём несколько раз пытался улыбнуться Гале, но та не отвечала и отводила холодные глаза в сторону. По еле заметному движению строгих её челюстей Артём понял, что Галя иногда кусает щёку. Суп её стыл, поставленный у ног.

Котелки иностранцев были блестящие и аккуратные.

Мари смотрела на Артёма и Галю то ли с надеждой, то ли с ужасом и разговаривать сегодня боялась, словно вчера была пьяна, а теперь стеснялась сама себя.

В утреннем свете Мари оказалась некрасивой, носатой, впрочем, с добрыми глазами.

Суп был вкусным. Самым, быть может, вкусным в жизни Артёма… Хотя вот ещё, когда мать к Троянскому приезжала… Но там было понятно, чем кормят, а здесь нет.

Сыпала скользкая морось и тоже попадала в суп, но Артём не огорчался.

Остров при свете был грязный, нехороший. Жить тут не хотелось.

Мари раскопала своего мужа, он ещё не умер, и даже, сдаётся, назрела необходимость сменить ему бельё, чем жена и занялась.

«…Галя бы меня в подобной ситуации пристрелила, — мрачно решил Артём, поднимаясь; ещё подумал и завершил мысль: — И правильно бы сделала».

На дне лодки лежал сырой снег. Лодка была чужой, холодной, скользкой, — а ещё вчера казалась совсем обжитой.

При виде снега, падавшего в воду, стало ещё отвратительнее, и по телу пошла дрожь — как перед рвотой или в простуде.

Согревался, загружая вещи обратно. Галя ему помогала. За всё утро они не сказали друг другу ни слова.

— У них должно быть оружие, — сказала Галя, когда закончили погрузку. — Найди, надо забрать. И все остальные их тетради с картами. Сделай всё сам, хорошо? Вот она идёт.

Мари бежала к ним в страхе и растерянности, готовая пасть на колени, зарыдать, завыть, убить их, разбить мотор чужой лодки…

Но когда подбежала совсем близко, не смогла говорить, только всхлипывала и дрожала.

— Едем вместе, — твёрдо сказала ей Галя. — Вам жизнь, нам казнь. А пока — вместе. Собирайте вашего… кто он там…

С каждым Галиным словом в глазах Мари, вопреки несусветной погоде, загоралась новая искра, и лицо становилось всё теплее, всё благодарнее.

— Вот бы моя судьба так смотрела на меня, как она, — сказала Галя на обратном пути к догорающему огню и лежанке больного.

Он неожиданно очнулся и ошарашенно смотрел на пришельцев, как будто они были не совсем люди, а, к примеру, подоспевшие просоленные на местных ветрах ангелы.

— Может, он притворяется? — весело спросил Галю Артём.

Она неожиданно улыбнулась.

— Полундра, флибустьер! — велел Артём. — Нашёл время спать…

Галя засмеялась.

Вокруг них суетилась Мари, не зная, что делать.