Обитель - Захар Прилепин

Маяк светил так, точно перед глазным яблоком держали горящий сучок.

Некоторое время Артём смотрел на маяк, а потом отвернулся: глаз заныл.

Нет, в тюрьму больше нельзя. Надо в Кемь. Надо убежать.

Двигаться в темноте было страшно, Галя снова зажгла фонарь.

Артём поставил его на нос лодки. Чёрная вода в свете фонаря казалась очень глубокой.

«Всё время забываешь, что вокруг смерть… — зябко думал Артём. — И без света дурно, и со светом — ужас».

Фонарь моргал. Маяк моргал.

Мари часто трогала голову мужа: и это раздражало тоже.

Кажется, Артём несколько раз засыпал. Осознавал, что проваливался в сон, по обломкам ледяной абракадабры, творившейся в голове.

…Баркас с красноармейцами они встретили нежданно: видимо, те в какой-то момент заметили свет фонаря и стали дожидаться, что за странники.

…Странники заметили баркас, когда были от него метрах в тридцати.

— Глуши мотор! — заорали сразу в несколько голосов.

Галя послушалась, вырубила грохот мотора.

С ходу их лодка пролетела прямо до баркаса. Лодку подцепили багром. Галя ударила по багру кулаком, но не стала пытаться его сбросить.

«Перестрелять их?» — лихорадочно думал Артём, глядя то на Галю, то на баркас; пистолет так и оставался у него в кармане, а на дне лодки лежало ружьё с запасом патронов, которое Артём, как велела Галя, забрал у иностранцев. Хотя разве его успеешь достать…

Галя, кажется, думала о том, держа руку на кобуре.

Но в них целилось из винтовок сразу трое красноармейцев с баркаса.

Там тоже зажгли фонарь.

— Это кто ещё такие? — спросил чекист с фонарём, разглядывая Артёма. — Ну-к, вынь руку из кармана.

Мари поначалу обрадовалась баркасу — но теперь, видя людей с оружием, перепугалась: Артём почувствовал, что она дрожит. Хотя, может быть, она дрожала уже несколько часов. Слышно было, как стучат её зубы.

— В чём дело, ослепли совсем? — прокричала, привставая, Галя, то ли нарочито огрубляя голос, то ли действительно охрипнув на ветрах.

— О, комиссарша из ИСО, — признал кто-то.

Чекист поднял фонарь выше.

— Старший, доложить причину ночного рейда! — рычала Галя.

Некоторое время была тишина — только скрип баркаса и ночной ветер.

— Тоже мне командирша, — наконец сказал чекист с фонарём. — Я тебе не подчиняюсь. Какого вы тут ищете на своей лодке?

— Спецприказ начальника лагеря! — продолжала выкрикивать, как хриплая птица, Галя. — Задержали и доставляем в лагерь двух шпионов. Уберите багор немедленно! И опустите винтовки в конце концов.

— Покажи спецприказ! — сказал чекист.

Артём наконец угадал: это был Горшков. Только от страха можно было так долго не узнавать этот поганый голос.

— Опустить винтовки, я сказала! — крикнула Галя.

…Эти сумасшедшие, как в продолжающемся сне, крики в свете двух фонарей, стальная вода вокруг…

Артёма трясло.

…Ещё было много шума, заставили разворошить тряпьё, показать Тома — вдруг там спрятан пулемёт… порешили на том, что баркас потянет моторку за собой.

Плыли в оцепенении.

Мари вперилась взглядом в баркас, одновременно держа руку на голове у мужа, словно говоря ему: подожди, ещё немного.

Галя сидела, поджав спёкшиеся губы.

«А ведь всё, — сказал себе Артём, — а ведь за побег расстреливают…»

«…Только почему красноармейцы не знают, что мы убежали?»

Его не в первый раз удивило, что он не очень много думал в дни обычные, зато оказывался способен осмыслять происходящее в те минуты, когда, кроме ужаса, испытывать было уже нечего.

«Галя, — решил Артём, — пусть Галя выкручивается — ей проще… Я скажу, что исполнял её приказы».

Она словно услышала его размышления и твёрдо сказала:

— Веди себя как ни в чём не бывало. Как приедем, иди в свою роту. Ни с кем ни о чём не разговаривай. Кажется, они ничего не знают. Они нас даже не разоружили, — и вдруг повысила голос: — Эй, на баркасе! Вы еле идёте! Отцепите нас — мы заведём мотор и доберёмся сами!

В ответ долго молчали.

— Доставим, — наконец крикнул Горшков.

Казалось, он в чём-то сомневается.

Галя в бешенстве рванула шнур мотора. Тот всё равно не заводился.

Наверное, это должно было успокоить: мотор сдох, когда их тащили к земле, а не посреди моря.

Не успокаивало нисколько.

* * *

Уже было утро, и Артём один, без конвоя, с трудом двигая затёкшими ногами, сошёл на землю обители, вослед за Галей. Пистолет он ей отдал ещё в лодке.

— Через три часа жду вас в ИСО, — сказала Галя Горш-кову, поспешно спрыгнувшему с баркаса. — Будем разбираться.

Остальные красноармейцы, и ещё несколько чекистских курток на тюленьем меху, отчего-то не спешили сходить на берег.

Береговая охрана тоже не очень понимала, что происходит.

«…Вот нервы, — подумал Артём, косясь на Галю. — Может, действительно обойдётся?»

Горшков тем временем смотрел на Артёма. Не узнавал его в новой, не по чину, одежде.

— А откуда этот шакал при тебе? — вспомнил, наконец. — И кто ему дал такую куртку? Или ты произвела его в че-кисты?

— В десять жду, — отрезала Галя. — Посмотрим, кто у кого примет отчёт. Командировку свою подготовьте. Изучим, что вы искали в пятнадцати верстах отсюда.

— Ещё узнаем, кто кому отчитается, — процедил Горшков.

Галя по форме представилась старшему береговой ох-раны.

— Вот мой командировочный лист. Вот документы на выезд по спецприказу. В ходе командировки задержаны два шпиона, — сказала она чётко, указывая на Мари, так и сидевшую в лодке. — Необходимо доставить их в ИСО для допроса. Второй болен, без сознания — его сначала в санчасть. Срочно.

Артём перетаптывался на месте.

— Что стоите? — обратилась к нему Галя. — Немедленно в роту.

«Меня ж не пустят», — хотел сказать Артём, но Галина уже пошла впереди, отмахивая шаг рукой.

Соловецкие стены стояли как чёрный хлеб в грязной сладкой пыльце.

На воротах Галя, подав документы, кивнула на Артёма:

— Это со мной.

Во дворе сразу, не прощаясь, свернула в сторону ИСО, Артём наметил путь в двенадцатую рабочую роту Соловецкого лагеря.

Видимо, шёл развод, первые наряды уже двигались на работу сквозь осеннюю морось.

Навстречу прошла бригада в десять человек, причём двое шедших позади работников были в шинелях и в кальсонах, один — в валенках без калош, другой в ботинках — отчего ступал, высоко поднимая ноги, избегая луж. На голове у обоих имелись кепари.

Народу, впрочем, во дворе было уже привычно мало, а появлявшиеся имели вид нервозный.

По двору санитары пронесли несколько больных, но только почему-то не в санчасть, а из санчасти.

«Это трупы», — объяснил себе Артём.

Санитары были в масках. Никогда они никаких масок не носили.

Непонятно, с чего Артём решил, что его пустят отсыпаться. Он был просто неживой — и это казалось ему достаточной причиной.

Ещё казалось, что всё происходившее когда-то было, и в роте его ждут Василий Петрович или Афанасьев, а то и Крапин, и, значит, всё по местам и всё разрешится, как разрешалось уже не раз.

В деревянном тамбуре действительно так и сидели на посту два дневальных чеченца.

— Ай, — узнал Артёма один из них. — Ты в море ходил? Давно тебя не было. Кита забил?

Артём хотел улыбнуться, но не смог, поэтому просто кивнул и попытался пройти.

— Эй, — сказал чеченец без дерзости, но твёрдо, — погоди. Ты разве в нашей роте?

Артём снова кивнул и взглянул на ходики, словно они подтверждали его правоту.

Он вдруг вспомнил, что это младший Хасаев — брат того, с которым сидел на Секирке. У братьев всегда были трогательные отношения: старший заботился о младшем, как о ребёнке.

— Нет, надо командира позвать, — с некоторой даже печалью сказал младший Хасаев. — Мне, слушай, не жалко, но я тебя не видел… Очень давно не видел. У тебя есть перевод в роту? Мне говорили, что ты теперь только с командирами работаешь, зачем тебе сюда? Ты не пьяный? Замёрз? Вот грейся у печки.

Хасаев ушёл, Артём поспешно выпил три кружки воды из бака и, разом опьянев, уселся прямо на пол, припав к печке спиной.

Закрыл глаза, заснул.

Чеченец вернулся с каким-то командиром.

Артёма несильно пнули ногой, как дворовую собаку, загородившую дорогу.

Поднялся — почувствовал, что спина прикипела к рубашке, рубашка к чекистской куртке, а куртка стала горяча, как утюг.

Сквозь неотвязный сон вгляделся в командирское лицо… нет, он не помнил этого лица.

— А где Кучерава? — спросил Артём.

Младший Хасаев едва заметно ухмыльнулся.

— До-ло-жить! — по слогам и уже с закипающим бешенством велел командир.

— Артём Горяинов, — впервые в жизни заплетаясь в собственной фамилии, как в названии чужой страны, отчитался Артём. — Находился в специальной командировке, приказом ИСО возвращён в роту.