Красное колесо. Узел 1. Август Четырнадцатого. Книга 2 - Александр Солженицын

– Наш разбор тем более необходим, Ваше Императорское Высочество, что армия Ренненкампфа ещё сию минуту угрожаема и может кончить даже хуже, чем армия Самсонова.

(Слишком звонко, тише, тише, пар на выбросе.)

Как выбило бы стекло, и холодный мокрый ветер оттуда бы рванул – все поёжились, зашевелились, и великий князь тоже.

Но от фразы ко фразе ровней, ровней, Воротынцев повёл речь будто тщательно приготовленную, взвешенную в пропорциях:

– Господа! От Второй армии никто не приглашён на наше совещание, да почти уж и некого приглашать. Но эти дни я был там, и дозволено будет мне выразить, что сказали бы ныне покойные или попавшие в плен. С той прямотой, какую воспитывали в нас и какая прощается мёртвым…

(Только б голос не сорвался, не захлебнулся!)

– …Я не буду говорить о доблести солдат и офицеров – здесь её не подвергали сомнению. Достойны войти в хрестоматии полковые командиры Алексеев, Кабанов, Первушин, Каховской. Если тысяч более пятнадцати вышло из окружения, то благодаря нескольким полковникам, штабс-капитанам, а не командованию фронта!.. Когда не было двойного превосходства немецкой артиллерии, а иногда и при нём, наши части выигрывали тактические бои. Под сильнейшим обстрелом они часами держали оборонительные линии, как Выборгский полк в Уздау. 15-й корпус под водительством блистательного генерала Мартоса – только наступал и только успешно! И несмотря на это, армейское сражение привело нас не к неудаче, как выражались тут, но к полному разгрому!

Этим словом он наполнил и едва не взорвал всю комнату. Ветер разрыва хлестнул по лицам.

Это слово разгром было вперекор и Верховному. Так он не мог признать перед Государем, хотя и намеревался повинную голову сложить перед Его Величеством. Он не мог признать – а не вмешался. Осанистый, породистый, долговытянутый, он высокомерно, гордо сидел. (Так близко рождённый к монаршему месту – а всё-таки не на нём.)

– Надо сказать, мы могли этого опасаться. Русский Генеральный штаб через разведку знал заключение германского командования: в их играх русская сторона всегда наступала так, как сейчас Вторая, – и всегда немцы успешно атаковали именно левый фланг именно наревской армии. И именно так послали генерала Самсонова… Я… слышал здесь, что вся вина – на нём. А мёртвые не возражают. И нам никому тогда ни в чём не надо исправляться. Это очень удобно, но тогда, простите моё самонадеянное пророчество, такие катастрофы будут повторяться, и мы рискуем проиграть…

Не досказал.

Прошелестело возмущение. Жилинский поднял тусклые глаза на Верховного: этого неприличного полковника пора же оборвать, посадить.

Но Верховный, умеющий быть так резок, не шевелил запрокинутой головой. Он только показывал, что он – хозяин делу.

– …За покойного Александра Васильевича я, впрочем, обязан возразить выступавшим. Приехав из Туркестана в Белосток, он нашёл нелепым готовый план, предложенное ему направление армии в глубь Мазурских озёр, в очевидную пустоту. В край крепостей и озёрных дефиле. Свои встречные оперативные соображения он изложил в докладной записке Верховному Главнокомандующему и 29 июля подал её начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Орановскому!

(Голос уходит вверх! – ниже, ниже.)

– …Шли дни, он недоумевал: никакого отзыва на ту записку не приходило. Он просил меня непременно выяснить в Ставке, и вчера я узнал, что великий князь никогда этой записки в руках не держал!

Живой труп мертво оскалился на Воротынцева. Раз Верховный молчал, приходило время вмешаться самому:

– Мне ничего не известно об этой записке.

– Тем хуже, ваше высокопревосходительство! – Воротынцев как будто даже обрадовался возражению, так и повернулся к Жилинскому. – Значит, истины не выяснить без следствия! И если таковое будет, я буду просить найти эту бумагу!

Перетрях негодования прошёл по лицам генералов: уже всё было выяснено, о каком ещё следствии этот дерзец… Все смотрели на Верховного: надо же остановить безумного полковника!

Но закованно, высоко перед собой, выше Жилинского смотрел великий князь, с резной красотою головы.

Несвойственно себе выходя из сухого тона, Жилинский погорячился возразить:

– Вероятно, генерал Самсонов взял бумагу обратно.

А Воротынцев как ждал:

– Нет, он не брал её обратно, это достоверно! – И бил в своё, глядя ни куда иначе, ни на кого, только на Жилинского, только на Жилинского, такого занебесного из Остроленки, из Найденбурга, из Орлау, а теперь лишь руку протяни – трупно-серого, костистого старика с плохо разгибаемою спиной. – Отклонение, предложенное генералом Самсоновым и отчасти им осуществлённое, было верно, ибо охватывало противника глубже, чем предполагал штаб фронта, только ещё недостаточно глубоко! И растяжение фронта армии создалось в неменьшей степени от непонятного упорства фронтового главнокомандования цепляться за глухой угол Мазурских озёр.

– Это – не угол озёр, это – связь между армиями! – ещё раздражённей перебил Жилинский.

Но Воротынцев уже почувствовал немой сговор: Верховный его не перебьёт. А эти – все вместе не переговорят. Он дорвался, он ездил не зря! Он холодел, разумнел, и даже в насмешку складывались его губы. Фразу за фразой как петли, как петли он метал на Жилинского, и набрасывал, и набрасывал:

– Это не связь между армиями, когда одну форсируют к наступлению, а другую почти располагают на отдых! Это не связь между армиями, если пять кавалерийских дивизий генерала Ренненкампфа после Гумбинена не бросаются преследовать противника, а в дни катастрофы Второй армии не посланы на выручку. Штаб фронта как рассогласовывал действия армии и послал в наступление Первую на неделю раньше – зачем? Или связь между армиями в том, чтобы 10 августа отобрать у Самсонова корпус Шейдемана к Ренненкампфу, 14-го назначить его оттуда под Варшаву – он не нужен в Пруссии в тот день, когда решается сражение Второй армии…

Об этом откуда Воротынцев узнал? Это были уже грехи Ставки. Данилов подозрительно посмотрел на Свечина, забезпокоился:

– Это были стратегические соображения. Готовилась Девятая армия для берлинского направления…

– А Вторую – пусть волки гложут? – нагло отбил Воротынцев. – …15-го августа его всё же посылают на помощь Второй, но штаб фронта даёт корпусу ошибочное направление! 16-го корпус опять назначен под Варшаву. А 17-го генерал Ренненкампф уводит его на север – и это связь между армиями? А ведь только для связи между двумя армиями и был создан Северо-Западный фронт. Генерал Самсонов был обвиняем в отсутствии решительности, но высшую нерешительность проявляло главнокомандование фронта, оставляя для страховки, на коммуникации, на «прикрытие полосы», не отводить от Бишофсбурга, не продвигать от Сольдау – половину войск!!

В одну точку жёг и жёг Воротынцев, да не в усы ли Жилинского, так они затряслись, задымились?

– Где половину? Где же половину? – зашумели, возражали уже не только Данилов, но и тупой любимец его, полковник, Ванька-Каин, туда же.

– Считайте, господа: два армейских корпуса – правый и левый, да три кавалерийских дивизии, ровно половина. А другой половиной Самсонову велено наступать и одержать победу. И если фронтовое главнокомандование задержало фланги – так оно и должно было их двинуть на выручку центральным. Да, генерал Самсонов делал ошибки, но оперативные. Ошибки стратегические надо отдать штабу фронта. Самсонов не имел над противником превосходства сил, а фронт – имел, и вот сражение проиграно. Надо же делать выводы, господа, зачем тогда наше совещание? Мы не умеем водить части крупнее полка! – вот вывод.

– Ваше Императорское Высочество! Я прошу прекратить безсмысленное выступление этого полковника! – потребовал Жилинский, пристукнув по столу и выказывая, что ещё совсем он не «труп».

Великий князь холодно посмотрел выразительными крупно-овальными глазами. Сказал твёрдо, негромко:

– Полковник Воротынцев говорит дело. Я для себя беру здесь много поучительного. Я нахожу, что Ставка, – он посмотрел на Данилова, тот опустил бычий лоб, а Янушкевич передёрнулся чуткой спиной, – почти не руководила этой операцией, целиком доверясь Северо-Западному фронту.

Да знал он цену Данилову! – даже в докладах, им подготовленных, он часто схватывал нить быстрее, чем сам Данилов, жвачный.

– …А что полковник скажет неверно, вы можете тотчас поправить.

Жилинский, кряхтя, поднялся и вышел по нужде.

А велик был соблазн Верховному: вот, представлены доводы. Развить их, создать следственную комиссию. И Жилинский с позором изгнан, а Ставка чиста от обвинений.