ГУЛАГ. Паутина Большого террора - Энн Эпплбаум

В штрафной командировке Гинзбург работала в известковом забое, где не могла выполнить норму и поэтому вначале не получала еды совсем. Первые несколько ночей она просидела в углу барака: на нарах мест не было. В нестерпимо жарком помещении уголовницы, раздевшись почти догола, пили «какие-то эрзацы алкоголя». Наконец одна сифилитичка с провалившимся носом немного подвинулась и позволила Гинзбург лечь, но радости от этого было мало — душил «идущий от Райки густой запах гноя». «На Известковой, как в самом настоящем аду, не было не только дня и ночи, но и средней, пригодной для существования температуры. Или ледяная стынь известкового забоя или инфернальная жарища барака».

Гинзбург там чудом избежала изнасилования. Однажды вечером в барак в полном составе вломилась охрана лагпункта, не боявшаяся начальства, до которого было очень далеко, и набросилась на женщин. Но в другой раз Гинзбург неожиданно выдали кусок хлеба: командир «вохры», ожидая проверки, испугался, что она умрет. «Наше воинство, очумевшее от глухомани, от жратвы и от спирта, от постоянной перепалки с девками, совсем потеряло ориентацию и не очень соображало, за что именно ему может влететь. Во всяком случае, акт о смерти им был к приезду начальства ни к чему».

Гинзбург повезло. Благодаря хлопотам друзей, которые «искали знакомых с такой высокопоставленной особой, как домработница начальника Севлага», ее перевели в другой лагерь. Не все отделывались так легко.

Помимо строгого режима и увеличения сроков, администрация использовала для укрощения уголовников и другие средства. В странах Центральной Европы мощным оружием советских оккупационных властей было их умение развратить представителей местной элиты, привлечь их на свою сторону, сделать из них своих пособников, добровольных угнетателей собственного народа. Точно такие же приемы шли в ход для контроля криминальной элиты в лагерях. Действовали просто: ворам за отказ от своего «закона» и готовность сотрудничать предлагали всевозможные поблажки и привилегии. Тем, кто соглашался, позволяли издеваться над прежними товарищами, даже пытать их и убивать при попустительстве лагерной охраны. Этих совершенно развращенных уголовников-коллаборационистов называли на блатном жаргоне суками, и между ними и теми, кто остался верен воровскому «закону», шла настоящая война.

Эта «война между ворами и суками», как и борьба политических за выживание, была одним из определяющих элементов послевоенной лагерной жизни. Хотя конфликты между криминальными группировками происходили и раньше, они не были настолько жестокими и так откровенно спровоцированными: столкновения начались в 1948-м одновременно по всей лагерной системе, не оставляя сомнений относительно роли начальства.[1294] Об этой войне пишут очень многие мемуаристы, хотя, опять-таки, это, как правило, не участники событий, а их потрясенные наблюдатели, а порой — жертвы. «Воры и суки смертельно враждовали», — пишет Анатолий Жигулин: «Попавшие на сучий лагпункт воры, если им не удавалось сразу же после прихода этапа укрыться в БУРе,[1295] спрятаться там, часто оказывались перед дилеммой: умереть или стать суками, ссучиться. И наоборот, в случае прихода в лагерь большого воровского этапа суки скрывались в БУРах, власть менялась, лагпункт становился воровским. <…> При таких сменах власти, как и при любых иных встречах воров и сук, часто бывали кровавые стычки».[1296]

Один заключенный услышал от вора, что все суки — «уже, считай, трупы, мы их приговорили, его при первом случае какой-нибудь блатной замочит».[1297] Другой описывет последствия одной из битв: «Часа через полтора блатных из нашей группы привели и броcили на землю. Они были неузнаваемы. Вся приличная одежда с них была содрана. На „сменку“ они получили драные телогрейки, вместо сапог — какие-то опорки. Измордовали их зверски, у многих были выбиты зубы. У одного из урок не поднималась рука: она была перебита железной палкой».[1298]

О войне между ворами и суками вспоминает и Леонид Ситко: «…однажды в коридор забежал надзиратель и закричал: „Война, война!“ <…> Воры бросились спасаться в тюрьму, потому что их было меньше, чем сук. А суки их преследовали, кое-кого они убили. Воры прибежали прятаться, и надзиратели их прятали, чтобы меньше крови было в зоне, а потом этих воров отправляли в другие лагеря, чтобы не было снова столкновений».

В войну иногда ввязывались и политические, особенно когда начальство давало сукам слишком уж большие права. Жигулин пишет: «Не стоит романтизировать воров и их закон, как они это сами делали в жизни и в своем фольклоре <…>. Но суки в тюрьмах, в лагерях были для простого зека особенно страшны. Они верно служили лагерному начальству, работали нарядчиками, комендантами, буграми (бригадирами), спиногрызами (помощниками бригадиров). Зверски издевались над простыми работягами, обирали их до крошки, раздевали до нитки. Суки не только были стукачами. По приказам лагерного начальства они убивали кого угодно. Тяжела была жизнь заключенных на лагпунктах, где власть принадлежала сукам».

Но время было послевоенное, и политические уже не были беззащитны. В лагере Жигулина группа бывших красноармейцев топорами и ломами перебила свиту главаря сук, а самого этого главаря жестоко казнила, распилив заживо на пилораме. Его старший помощник Деземия со своими подручными укрылся в БУРе. Политические передали его «кодле» письмо «с обещанием сохранить жизнь, если они покажут в окно отрезанную голову Деземии. Собственная жизнь показалась им, конечно, дороже головы предводителя. Отрезанная голова была показана и опознана».[1299]

Открытая война приняла такие отвратительные формы, что в конце концов надоела даже начальству. В 1954-м МВД распорядилось «в целях изоляции участников враждующих лагерных групп друг от друга <…> определить конкретные лагери для раздельного содержания рецидивистов каждой из окрасок». Это был единственный способ пресечь кровопролитие. Война началась из-за желания властей установить контроль над уголовниками и кончилась из-за того, что власти утратили контроль над нею самой.

В начале 50-х годов руководители ГУЛАГа оказались в парадоксальном положении. Они хотели приструнить рецидивистов, чтобы увеличить производство и обеспечить бесперебойное функционирование лагерных подразделений. Они хотели изолировать «контрреволюционеров», чтобы другие заключенные не перенимали у них опасных идей. Однако, затягивая петлю репрессий, они только усложнили свою задачу. Мятежные настроения в среде политических и войны уголовников ускорили наступление более глубокого кризиса: властям наконец становилось ясно, что лагеря — предприятия неэкономные, подверженные злоупотреблениям и, самое главное, убыточные.

Точнее говоря, это становилось ясно всем, кроме Сталина. В очередной раз его маниакальная потребность в репрессиях и его вера в экономику рабского труда шли рука об руку, так что современникам нелегко было понять, увеличивал ли он число арестов, чтобы создавать больше лагерей, или строил новые лагеря, чтобы размещать больше арестованных.[1300] На протяжении 40-х годов Сталин настаивал на предоставлении МВД все больших экономических возможностей, и в 1952-м — в последний год жизни вождя — МВД освоило около 9 процентов общесоюзных капиталовложений, что превышало показатели капиталовложений всех других министерств. Согласно проекту пятого пятилетнего плана на 1951–1955 годы, одобренному в ноябре 1952-го, объем капиталовложений по МВД должен был вырасти более чем в 2,5 раза, что превышало запланированный рост в целом по стране.[1301]

Вновь Сталин был инициатором ряда эффектных, грандиозных строительных проектов, реализуемых силами ГУЛАГа и напоминавших проекты 30-х годов. По личному настоянию Сталина в монопольное ведение МВД была передана асбестовая промышленность, хотя некоторые члены правительства утверждали, что в асбестовой промышленности применяется сложное оборудование и МВД с этим не справится. Сталин лично распорядился о строительстве заполярной железной дороги Салехард — Игарка, которая стала «мертвой дорогой».[1302] Конец 40-х годов был также эпохой строительства Волго-Донского и Волго-Балтийского водных путей, Главного Туркменского канала, крупнейших в мире Сталинградской и Куйбышевской гидроэлектростанций. Кроме того, в 1950 году МВД приступило к сооружению железнодорожного туннеля под Татарским проливом, который должен был связать остров Сахалин с материком. Это строительство требовало привлечения многих десятков тысяч заключенных.[1303]

На этот раз, однако, уже не было Горького, чтобы воздать хвалу новым сталинским проектам. Напротив, многие считали их излишне помпезными и расточительными. Хотя при жизни Сталина открыто возражать против них никто не решался, некоторые из этих строек, в том числе сооружение «мертвой дороги» и туннеля к острову Сахалин, были остановлены спустя считаные дни после его смерти. Полную бессмысленность этих колоссальных вложений грубого ручного труда в руководстве страны хорошо понимали, о чем свидетельствуют документы самого ГУЛАГа. Проверка, проведенная в 1951 году, показала, к примеру, что 83 км северной железной дороги, проложенные ценой больших затрат и многих человеческих жизней, не использовались три года, 370 км дорог в тресте Асбеструда — четыре с половиной года.[1304]