Девушка, которая взрывала воздушные замки - Стиг Ларссон

Под конец в зал суда ввели Лисбет Саландер.

Хотя Микаэль и привык к способности Лисбет подбирать вызывающую одежду, он изумился тому, что Анника Джаннини позволила ей появиться в зале суда в короткой черной кожаной юбке с оторванным подгибом и черной майке с надписью «I am irritated»,[62] скрывавшей лишь малую часть ее татуировок. Еще на ней были ботинки, ремень с заклепками и гольфы в черную и лиловую полоску, в каждом ухе виднелось с десяток колечек и еще по нескольку на губе и бровях. Коротенькие, отросшие за три месяца после черепной операции, черные волосы торчали во все стороны. Кроме того, она была необычайно сильно накрашена – серая губная помада, подведенные брови и густо наложенная черная тушь. Такой Микаэль никогда ее не видел – в то время, когда они тесно общались, косметика ее не интересовала.

Выражаясь дипломатическим языком, выглядела она несколько вульгарно и напоминала готов или даже вампира из какого‑нибудь фильма 60‑х годов в стиле поп‑арт. Микаэль заметил, что при ее появлении у некоторых сидевших среди публики репортеров от удивления захватило дух и они радостно заулыбались. Наконец им представилась возможность увидеть овеянную скандалами девушку, о которой они столько писали, и она полностью оправдала их ожидания.

Потом он понял, что Лисбет Саландер так вырядилась специально. Обычно она одевалась небрежно и вроде бы безвкусно – не пытаясь следовать моде, а стремясь скорее подчеркнуть свою индивидуальность, как считал Микаэль. Таким неприступным видом Лисбет Саландер защищала свою личную территорию. Сам Микаэль всегда воспринимал заклепки на ее кожаной куртке как защитный механизм, аналогичный иголкам ежа. Она подавала окружению некий сигнал – не пытайтесь меня погладить, будет больно.

Перед появлением в зале суда она еще усилила этот стиль, так что получилась чуть ли не пародия.

И Микаэль вдруг понял, что это не случайность, а часть стратегии Анники.

Если бы Лисбет Саландер пришла гладко причесанной, в наглухо застегнутой блузке и аккуратных туфельках, она выглядела бы как обманщица, пытающаяся втереться суду в доверие. Теперь же она предстала самой собой, а не кем‑то другим. Правда, в несколько преувеличенном варианте – для большей ясности. Она не изображала того, кем не являлась. Она демонстрировала суду, что у нее нет причин стыдиться или притворяться. Если суду ее вид неприятен, то это не ее проблема. Общество выдвинуло против нее ряд обвинений, а прокурор притащил в суд. Своим неприукрашенным видом она сразу подчеркнула, что намерена отклонить рассуждения прокурора как чушь.

Она двигалась уверенно и села на указанное ей место, рядом со своим адвокатом. Потом обвела взглядом зал. В ее взгляде не чувствовалось никакого любопытства – казалось, она старается рассмотреть и запомнить людей, уже осудивших ее на страницах газет.

Микаэль увидел ее впервые с тех пор, как она, словно окровавленная и бездыханная кукла, лежала на кухонном диване в Госсеберге, и больше чем через полтора года после того, как они в последний раз встречались при нормальных обстоятельствах – если выражение «нормальные обстоятельства» вообще было применимо к Лисбет Саландер. На несколько секунд они встретились глазами. Она ненадолго задержала на нем взгляд, но не проявила никаких признаков узнавания, зато внимательно изучила яркие синяки, покрывавшие щеку и висок Микаэля и хирургический пластырь на его правой брови. На какую‑то долю секунды Микаэлю показалось, что он видит в ее глазах намек на улыбку, но он не был уверен, привиделось ему это или нет. Потом судья Иверсен постучал по столу и начал судебное разбирательство.

Публика присутствовала в зале суда в общей сложности тридцать минут, в течение которых выслушала вступительную речь прокурора Экстрёма, перечислившего все пункты обвинения.

Все журналисты, за исключением Микаэля Блумквиста, усердно записывали, хотя уже заранее знали, в чем Экстрём собирается ее обвинить. Микаэль свой материал уже написал и пришел в суд только для того, чтобы обозначить свое присутствие и встретиться взглядом с Лисбет Саландер.

Вступительное слово Экстрёма заняло чуть более двадцати двух минут. Потом настала очередь Анники Джаннини. Ее речь заняла тридцать секунд. Говорила она четко и уверенно.

– Со стороны защиты мы отклоняем все пункты обвинения, кроме одного. Моя подзащитная признает свою ответственность за незаконное ношение оружия, а именно баллончика со слезоточивым газом. По всем остальным пунктам обвинения моя подзащитная отрицает свою ответственность или преступный умысел. Мы докажем, что утверждения прокурора ошибочны и что моя подзащитная стала жертвой грубых правонарушений. Я буду требовать признания моей подзащитной невиновной, отмены постановления о ее недееспособности и ее полного оправдания.

Репортеры зашелестели бумагами. Стратегия адвоката Джаннини наконец прояснилась и оказалась для репортеров полной неожиданностью. Они в основном предполагали, что Анника Джаннини сошлется на психическое заболевание обвиняемой и постарается таким образом снять с нее ответственность. Микаэль вдруг улыбнулся.

– Вот как, – сказал судья Иверсен, что‑то записывая. Он посмотрел на Аннику Джаннини. – Вы закончили?

– Это все мое заявление.

– Хочет ли прокурор что‑нибудь добавить? – спросил Иверсен.

Тут‑то прокурор Экстрём и потребовал, чтобы дело слушалось за закрытыми дверьми. Он сослался на то, что речь идет о психическом состоянии и благополучии несчастного человека, а также о деталях, которые могут нанести урон безопасности государства.

– Я полагаю, вы намекаете на так называемую историю Залаченко, – сказал Иверсен.

– Совершенно верно. Александр Залаченко прибыл в Швецию как политический беженец, ищущий защиты от кошмарной диктатуры. Несмотря на то что господин Залаченко скончался, существуют некоторые моменты, связанные с его судьбой, которые по‑прежнему носят секретный характер. Поэтому я настаиваю на том, чтобы судебное разбирательство проходило за закрытыми дверьми и чтобы на его особо деликатные фрагменты распространялось требование неразглашения служебной тайны.

– Я вас понимаю, – сказал Иверсен, нахмурив лоб.

– Кроме того, значительная часть разбирательства будет касаться опекунства над обвиняемой. Речь пойдет о вопросах, которые в обычной ситуации почти автоматически объявляются секретными, и я прошу о закрытом слушании из сострадания к обвиняемой.

– Как относится к такому требованию адвокат Джаннини?

– Что касается нас, то нам все равно.

Судья Иверсен немного подумал, посовещался с юридическим консультантом и затем, к досаде присутствовавших журналистов, объявил, что согласен с требованием прокурора. В результате Микаэль Блумквист в числе прочих покинул зал.

Драган Арманский дожидался Микаэля Блумквиста у подножия лестницы ратуши. Стояла страшная июльская жара, и Микаэль почувствовал, как под мышками стали немедленно расплываться два влажных пятна. Когда он вышел из ратуши, к нему присоединились два охранника; они кивнули Драгану Арманскому и занялись изучением окружающей обстановки.

– Очень непривычно разгуливать повсюду с телохранителями, – сказал Микаэль. – Сколько это будет стоить?

– Фирма берет расходы на себя, – ответил Арманский. – У меня есть личный интерес в том, чтобы ты остался в живых. Но мы в последние месяцы выложили pro bono[63] порядка двухсот пятидесяти тысяч крон.

Микаэль кивнул.

– Кофе? – предложил Микаэль, указывая на итальянское кафе на Бергсгатан.

Арманский не возражал и в кафе взял себе двойной эспрессо с чайной ложкой молока. Микаэль заказал себе кофе латте, а охранники сели за соседний столик и пили колу.

– Итак, закрытое слушание, – констатировал Арманский.

– Этого можно было ожидать. Ну и хорошо, так нам будет легче управлять информационным потоком.

– Да, в принципе, все равно, но прокурор Рихард Экстрём мне все меньше нравится.

Микаэль согласился. Они пили кофе, глядя на ратушу, где решалась судьба Лисбет Саландер.

– Последний бой, – произнес Микаэль.

– Она к нему готова, – утешил его Арманский. – Должен сказать, что мне очень понравилась твоя сестра. Когда она начала излагать стратегию, я посчитал, что она шутит, но чем больше я вдумываюсь, тем более разумным мне все это представляется.

– Судьба процесса будет решаться не в здании суда, – сказал Микаэль.

Он уже в течение нескольких месяцев повторял эти слова, словно заклинание.

– Тебя вызовут в качестве свидетеля, – предупредил Арманский.

– Знаю. Я готов. Но это произойдет только послезавтра. Наш расчет, по крайней мере, строится именно на этом.

*

Прокурор Рихард Экстрём забыл дома бифокальные очки, и, чтобы прочесть в собственных заметках что‑нибудь написанное мелким шрифтом, ему приходилось поднимать очки на лоб и щуриться. Он быстро провел рукой по светлой бородке, а потом вновь надел очки и огляделся.