История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности - Джордж Сартон

Все мольбы в храмах, обращения к оракулам и прорицателям были напрасны. Наконец люди, сломленные бедствием, совершенно оставили надежды на спасение.

Впервые, как передают, болезнь началась в Эфиопии, что над Египтом. Оттуда она распространилась на Египет, Ливию и на большую часть владений персидского царя. Совершенно внезапно болезнь вспыхнула также и в Афинах; первые случаи заболевания появились среди населения Пирея (жители Пирея даже пустили слух, что пелопоннесцы отравляли цистерны; ведь тогда в Пирее еще не было колодцев). Позднее болезнь проникла также и в верхний город, и тогда стало умирать гораздо больше людей. Я предоставляю каждому (будь то врач или человек, не сведущий в медицине) судить об этой напасти, то есть о вероятных причинах ее возникновения и о том, почему следствием ее были столь удивительные перемены в состоянии здоровья. Скажу только, каким образом эта болезнь возникла, и опишу ее проявления, чтобы, исходя из этого, в случае если она снова возникнет, ее можно было бы распознать. Я ведь сам страдал от этой болезни и наблюдал ее течение у других.

В этот год до вспышки повальной болезни (по всеобщему признанию) в городе почти не было других заболеваний. Если же кто-нибудь ранее страдал каким-либо недугом, то теперь все переходило в одну эту болезнь. У других же, до той поры совершенно здоровых, без всякой внешней причины вдруг появлялся сильный жар в голове, покраснение и воспаление глаз. Внутри же глотка и язык тотчас становились кроваво-красными, а дыхание – прерывистым и зловонным. Сразу же после этих явлений больной начинал чихать и хрипеть, и через некоторое время болезнь переходила на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникала в брюшную полость и желудок, то начинались тошнота и выделение желчи всех разновидностей, известных врачам, с рвотой, сопровождаемой сильной болью. Большинство больных страдало от мучительного позыва на икоту, вызывавшего сильные судороги. Причем у одних это наблюдалось после ослабления рвоты, у других же продолжалось и позднее. Тело больного было не слишком горячим на ощупь и не бледным, но с каким-то красновато-сизым оттенком и покрывалось, как сыпью, маленькими гнойными волдырями и нарывами. Внутри же жар был настолько велик, что больные не могли вынести даже тончайших покрывал, кисейных накидок или чего-либо подобного, и им оставалось только лежать нагими, а приятнее всего было погрузиться в холодную воду. Мучимые неутолимой жаждой, больные, остававшиеся без присмотра, кидались в колодцы; сколько бы они ни пили, это не приносило облегчения. К тому же больной все время страдал от беспокойства и бессонницы. На протяжении острого периода болезни организм не слабел, но сверх ожидания сопротивлялся болезни, так что наступала смерть либо в большинстве случаев от внутреннего жара на девятый или седьмой день, когда больной был еще не совсем обессилен, либо если организм преодолевал кризис, то болезнь переходила в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос; чаще всего люди и погибали от слабости, вызванной этим поносом. Так недуг, очаг которого первоначально находился в голове, распространялся затем сверху донизу по всему телу. И если кто-либо выживал, то последствием перенесенной болезни было поражение конечностей: болезнь поражала даже половые органы и пальцы на руках и ногах, так что многие оставались в живых, лишившись этих частей, а иные даже слепли. Некоторые, выздоровев, совершенно теряли память и не узнавали ни самих себя, ни своих родных.

Необычность этой болезни, превышающая любые средства выражения, проявлялась не только в том, что болезнь поражала людей с такой силой, которую не могла вынести человеческая природа, но и в том, что, в отличие от всего наблюдавшегося ранее, птицы и четвероногие животные, питающиеся человеческими трупами, вовсе не касались трупов (хотя много покойников оставалось непогребенными) или, прикоснувшись к ним, погибали»[85].

Это не конец описания, но мы процитировали самое основное, что касается медицинской стороны. Примечательно, что афиняне вначале объясняли чуму тем, что враг намеренно отравлял цистерны. То же самое повторяется во многих рассказах о чуме вплоть до XVII в. Медицинское описание, данное Фукидидом, может показаться людям несведущим вполне ясным, однако его недостаточно для точного диагноза. Эпидемия, возможно, была новой, то есть была вызвана появлением нового микроба или вируса, к которому организмы афинян оказались не готовы. Этим объясняется стремительность распространения и смертельный характер болезни (хотя скученность, полуголодное существование и отсутствие гигиены способны объяснить многое, даже если микроб не был новым). Нам известно, что болезни, проникающие на девственную территорию, сеют огромные разрушения. Так было с «черной смертью» в середине XIV в.; с сифилисом в конце XV в.; эпидемией оспы среди ацтеков в 1520 г.; европейской пандемией холеры 1831–1832 гг.; эпидемией кори на островах Фиджи в 1875 г. Сходные примеры можно взять из истории эпидемий, поражавших растения и животных: например, внезапное и катастрофическое появление шелкопряда непарного в Массачусетсе в 1889 г.; нашествие щитовок Сан-Хосе в восточных штатах США в 1893 г.; долгоносика хлопкового в Техасе в 1894 г. и т. д. Вполне возможно, что афинская чума была первой в своем роде и что она никогда в точности не повторялась; более того, реакция людей, не перенесших заболевание, отличается от реакции тех, кто, так сказать, «потерял девственность» до болезни и приобрел некоторую степень иммунитета.

Делалось много попыток определить, какая именно болезнь поразила афинян. Многочисленность версий доказывает их ненадежность. Ни одну версию нельзя назвать убедительной; это вопрос большей или меньшей вероятности, а не уверенности. Была это бубонная чума, оспа, брюшной тиф? Дж. Ф.Д. Шрусбери предполагает, что Афины поразила эпидемия кори, что вполне правдоподобно. В другом исследовании высказывается (точнее, несколько раз повторяется) предположение, что эпидемия была вызвана не какой-то заразной болезнью, а отравлением спорыньей. Возможно, корь – наилучшая догадка, но наверняка мы вряд ли что-то узнаем.

Многие историки с ненаучным складом ума, даже наши современники, считают описание Фукидидом признаков болезни своего рода отступлением. Для научного ума Фукидида в описании болезни вовсе не было отступления; напротив, оно точно соответствовало теме. Физические последствия эпидемии были ужасны, нравственные последствия оказались еще хуже. Можно сказать, что именно эпидемия нанесла Афинам сокрушительный удар. Разве в таком случае не стоило выяснить, в чем была причина эпидемии?

Почему она возникла? Как прекратилась? Вот ясный пример «прогноза, диагноза, терапии». Не вина Фукидида в том, что его анализ оказался не слишком полезным; во всяком случае, он исполнил свой долг – долг ученого-историка.

Типично, что величайший поэт-философ античности Лукреций (I – 1 до н. э.) признавал огромную важность этого описания. Ужасающий рассказ об афинской чуме, которым он завершает свою поэму «О природе вещей», повторяет текст