Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Почему же не убьете?

— Скользкий и чует, когда остерегаться надо. Уже не единожды уходил. А может и заговоренный он или еще срок не пришел.

В этот день тоже шел снег, было сыро, и вся группа иногда останавливалась погреться и перекусить у жаровен. Женька вдыхала полной грудью январский холодный воздух и с особым аппетитом ела вместе со всеми горячие лепешки. Она впервые ничего и никого не боялась, и жила теперь одними освобожденными желаниями дикой лесной кошки, поводырем которой являлся сейчас только инстинкт.

Вдруг у одного из прилавков с овощами фехтовальщица увидела Лизи и Северина. Женька улыбнулась, попросила у Кристиана один из ножей и, спрятав руку с оружием в складках юбки, тихо сказала своему спутнику:

— Помоги мне.

Он ничего не спросил, кивнул и пошел следом, оставив Герцога и его компанию у жаровни, где они остановились поесть пирожков.

— Здравствуй, Лизи, — поприветствовала бывшую разносчицу «Божьей птички» девушка. — Прицениваешься?

Та испуганно обернулась.

— Я… ты… вы… Северин!

Но Северин только растерянно моргал белесыми ресницами, глядя то на фехтовальщицу, то на кинжал в ее руке, то на грозное лицо ее смуглого спутника.

— Где ты сейчас? — спросила побелевшую девушку Женька. — Хорошо устроилась?

— Я… мы у господ де Рошалей.

— Хм, знакомая фамилия. Верно, господин Марени порекомендовал?

— Да, это он… помог. Пощадите, госпожа… Мы бедствовали, когда нас выгнали из «Божьей птички».

— И поэтому решили меня продать?

— Госпожа… мы… нам за это не заплатили.

— А ты глупая подумала, что заплатят?

Женька махнула ножом и срезала с пояса Лизи кошель. Горожане у лавок заволновались.

— Эй, что они делают? Зовите стражу! — крикнул кто-то из свидетелей этой сцены, но Женька не смутилась.

— Тихо, люди! Эти двое должны мне, — сказала она так категорично, что горожане смешались. — Верно, Северин?

Северин молча кивнул, схватил сестру за рукав и потянул прочь.

— Пожелайте здоровья госпоже де Рошаль! — крикнула им вслед фехтовальщица.

После этого она и Кристиан вернулись к Герцогу, который наблюдал демарш Дикой Пчелки издалека.

— Это что? — сурово спросил он. — Чем тебе не угодила та крошка?

— Стукачка. Продала меня Марени.

— В другой раз прирежь, но не на людях. Мы не комедианты, а кошель… Долю мою давай.

Женька не возражала и спокойно отсчитала «герцогову долю». В кошеле оказалось немного, но ей все равно было приятно, что у нее есть собственные деньги. К концу прогулки у фехтовальщицы замерзли ноги, и она сказала об этом Кристиану.

— Да, сегодня сыро, — кивнул тот. — Ну, ничего, у Сивиллы всегда есть горячая вода в котле. Я лучше на побрякушки поскуплюсь, но не на дрова.

Вернувшись на квартиру, Тулузец усадил девушку на лежанку, после чего сам снял с нее обувь и чулки.

— Чулки тебе потеплей надо. Погоди, я сейчас вернусь.

Кристиан ушел. Табуретка и Жан-Жак принесли тазик с горячей водой, и Женька опустила туда ноги. Жан-Жак присел рядом. После смерти Робена мальчик стал служить Кристиану.

— Тулузец знатный поножовщик! — сказал он. — Его тута на пару с Художником боятся! Он не бьет, как Робен, а осерчает, так просто свалит в реку или кинжалом пырнет. В прошлом годе он так Винтуху свалил. Тот насилу выжил.

— А за что свалил?

— А Винтуха на стреме до ветру отошел. У него тогда дюже живот разболелся.

— А Робен? Он ведь тоже дрался неплохо, Чуму завалил.

— Форсу было много. Через это и кончился. Сама ж видала.

— Видала.

Вернувшись, Кристиан подал Женьке теплые чулки и присел рядом.

— У Кривой Берты купил. Глаза у нее нет, а вещицы отменные вяжет.

Женька погладила рукой мягкую шерсть чулка, а потом руку своего опасного защитника. Тепло передалось дальше. Тулузец обнял фехтовальщицу и поцеловал в шею.

— Жан-Жак, пошел отсюда, — через плечо приказал он мальчику.

— А Робен не прогонял.

Тулузец грозно взглянул смоляными глазами, и Жан-Жак убежал вниз. Так жизнь с «волком» продолжилась.

Как-то Кристиан отсутствовал целый день, а когда вернулся, бросил на лежанку кошель с деньгами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Дело сделал, — сказал он. — Месячишко погуляем. Сейчас Герцогу долю отдам, и по лавкам сходим.

Женька не стала спрашивать, какого рода было это дело, но краем уха слышала, что будто что-то житейское, — жена решила убрать мужа и зажить на его деньги с любовником.

— Он ей палец притащил, — шепнул девушке Жан-Жак.

— Какой палец?

— Мужа ейного, чтоб поверила.

— Так ведь палец мог быть и чужой.

— Не-е, он приметный, с бородавкой. Так она дура так и грохнулась без памяти, сама чуть не убилась, — смеялся мальчик.

— А ты откуда знаешь?

— Слыхал, когда он Герцогу рассказывал.

Кристиан, как и в свое время де Шале, сводил фехтовальщицу по лавкам и накупил ей дорогих вещей. Женька делала вид, что рада подаркам и в благодарность ласково теребила жесткие волосы на голове склонившегося к ее коленям городского волка, — она была равнодушна к дорогим тряпкам, но не хотела его обижать.

Как и большинство здешней публики, братья Реньяры — Арно и Кристиан, вышли из простонародья, однако, вознесенные над ним воспитанием сельского священника, они перестали находить с сельчанами общий язык. После одной из стычек, чтобы избежать наказания за драку, в которой они прибили сына старосты, парни бежали и завербовались в солдаты, где вскоре все духовные наставления их идейного воспитателя были безжалостно порублены в мясорубке жестоких военных кампаний. Эти же кампании разбросали братьев по разные стороны. Арно нашел место охранника сначала у герцога Мэн, а когда тот погиб, у де Санда, которого знал еще по осаде Сен-Жан-д’Ажели. Кристиан, когда стали сокращать гарнизоны, как и многие, подался в разбойники, потом добрался до Парижа, где принялся продавать свои военные навыки уже осознанно и очень дорого. Вскоре к нему присоединился и Арно. Что послужило причиной его ухода к бандитам, Кристиан точно не знал.

Своего отношения к деятельности Тулузца Женька понять не могла. В ней будто отмерла или просто стала нечувствительной, точно отсиженная нога, какая-то часть ее души. Это состояние было похоже на то самое, которое так властно подмяло ее под себя, когда она наблюдала угасание жизни в глазах Бертиль, и почему-то ничего не сделала, чтобы помешать ее преступному хозяину. Однако, если чувства стали весьма странными, то разум фехтовальщицы оставался довольно ясным, и с помощью его холодных доводов Женька пыталась оправдать Тулузца тем, что настоящим убийцей был не он, а его циничные заказчики.

Иногда Кристиан сам пребывал в какой-то длительной задумчивости, и глаза его в эти минуты становились похожи на черные провалы, куда было страшно заглянуть даже фехтовальщице. Потом он улыбался какой-то мертвой улыбкой и снова возвращался в жуткую реальность своего существования, ужас которой давно сделался для него привычным.

— Послушай, а ты бы мог убить и ребенка? — спросила фехтовальщица.

— Не случалось. Мы с Проспером детоубийством не промышляем, это Веселый Жан может взяться.

— А тот, в красном платке?

— Жакерия — «бандит с идеей», только благородных режет, но от него тоже всякое можно ожидать. Ты поберегись его. Он постоянно с собой секач в два моих кинжала носит.

— А Веселый Жан что за тип? Я смотрю, они вместе ходят.

— Веселый Жан — скотина. Прибить бы его, да большая склока начнется. Веселый Жан давно с Герцогом власть делят, у каждого уже по полку набралось.

В свободное от дел время Кристиан, как и другие, ничем особенным не занимался — ел, спал, гулял или играл у Герцога. В случае крупного проигрыша он снова искал дело или потряхивал тех, кто был должен ему.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Суммы, которыми владела верхушка Двора Чудес, были довольно значительными, но за редким исключением, никто не бросал это место и не стремился начать другую, более мирную и честную жизнь. Деньги прогуливались, тратились на новое оружие, одежду, дорогих любовниц, среди которых встречались даже светские дамы, а так же на содержание запасных квартир, где можно было временно укрыться во время облавы. Многим казалось, что они, наконец, живут, как люди, но, по сути своей большинство оставалось животными, которые напялили на себя золото и шелка в таком же беспорядке, в котором находился их чуткий, но неразвитый мозг.