Земля зеленая - Андрей Упит

До суда дело дошло в другом конце волости, — у даугавцев с самим владельцем имения. Отстраивая новый скотный двор, барон Зиверс согнал с участка всех хозяев-арендаторов. Путринь из Порей — старый лодочник — ушел в Клидзиню и выстроил на берегу протока Даугавы домишко. Янкав из Гурцков велел помощнику церковного регента Балдаву оповестить в церкви о публичных торгах в его усадьбе, — Янкав распродал скотину и весь хозяйственный инвентарь, а сам с двумя сыновьями и двумя дочерьми ушел куда-то в Курземе, откуда пришел двадцать лет тому назад. Залит, тихий и спокойный человек, снял в аренду на девяносто девять лет пурвиету у станции, разобрал жилой дом в усадьбе Залиты и перевез на новое место. Эглит также переехал из Эглитов на пурвиету у станции и забрал с собой даже яблоневый сад. Рассаженные прямыми рядами, выстроились на новом месте пятнадцатилетние деревья с подрезанными ветвями. Эглит с женой и мальчиком каждый день таскали наверх из Диваи сотни ведер воды и все лето поливали деревья. Все же большинство засохло, но с десяток яблонь к осени пустили зеленые побеги. Эглит умел мастерить рубанки, угольники для столяров, ученические линейки и даже скрипки. Но этим ремеслом он пока не занимался, у него еще не перевелись деньжонки, вывезенные из усадьбы. Обычно после поливки яблонь он отправлялся к Рауде, где рассказывал о своей тяжбе. В Риге Эглит побывал у латышского адвоката и от него точно узнал, что Зиверс выгнал его из усадьбы противозаконно. Вести судебное дело взялся Фридрих Вейнберг,[60] который ручался, что Эглит получит назад свой дом, или Зиверса обяжут заплатить за землю и за постройки по казенной цене. Деньги Эглиту не нужны — пусть бы их черт побрал — он сам может заработать! Свой дом он желает получить обратно, только дом, он его не променяет даже на дивайское имение! Пятьдесят рублей задатка взял Вейнберг на бумагу и марки, к рождеству нужно будет дать еще пятьдесят, и тогда дело пойдет прямой дорогой в Петербург… Эглит выпивал в корчме и хвастался видами на будущее, вместе с ним выпивал и поддакивал ему собеседник из дивайцев. «Вот будет праздник, когда Зиверс повезет лес на постройку нового дома в Эглите, а сам Эглит будет обмерять футом бревна, чтобы владелец имения не смошенничал».

Еще более широкие и к тому же таинственные виды на будущее были у хозяйки Вецкалачей, сестры господина Бривиня, Юлы. Весной она снова получила письмо от брата Андрея из Америки. Что в нем было написано, дивайцы не узнали, только по лицам хозяев Вецкалачей можно было заметить, что вести не пустяковые. Ансис ходил, еще выше задрав голову, и однажды прошел мимо хозяйки Яункалачей, даже не поздоровавшись. Сам Вецкалач был ходячей загадкой, увлекательной и непостижимой. Когда ему удавалось счастливо удрать из дома, он являлся к Рауде, извлекал завязанные в тряпочку двадцати — и десятикопеечные монеты, раскладывая их по стойке буфета. Поджидая, пока Рауда наполнит мерки и снимет с полки пивную колбасу, Вецкалач облокачивался о буфет, выгибал руку с растопыренными пальцами и спрашивал собутыльника:

— Скажи-ка мне, какой кусок дороги можно покрыть, если разложить в ряд миллион рублей? Миллион!

Косясь на полную мерку, диваец чесал за ухом.

— Шоссейной дороги от Риги до Елгавы, может быть, хватило бы, — пробовал он угадать.

Хозяин Вецкалачей презрительно хохотал над такой глупостью.

— Не угадал, братец! Если по шоссейной дороге, то от Риги до Пскова. И обратно!

У изумленного слушателя раскрывался рот.

Таким образом, весть о миллионе, который ждут Вецкалачи, облетела всю волость. Скоро это был уже не один миллион, а миллионы — ведь невелика разница. Когда окончательно потеплело и хозяева по воскресеньям начали обходить поля, где уже пробивался ранний овес, можно было видеть на меже двоих или троих собеседников. Закончив обсуждение полевых работ, они обязательно сворачивали на миллионы Вецкалачей. Пастухи в загонах отсчитывали шаги, измеряя, сколько будет от Риги до Пскова и обратно. Иной батрак, обрабатывая землю хозяина, так увлекался мечтами об Америке, где растут эти самые миллионы, и о моряках, которые зарабатывают тысячи и могут выкупать отцам землю, что наступал на оборвавшийся ремешок лаптя и чуть не разбивал себе нос о рукоятку плуга. Никто не радовался счастью, выпавшему на долю Вецкалачей. Кому-кому пожелать богатства, но только не Юле, этому драгуну в юбке, не ее мужу — шуту гороховому. Уж пусть тогда привалило бы счастье господину Бривиню, он был совсем иным волостным старшиной, не чета Рийниеку. Но уже, видно, так сложилось — не сумел хозяин Бривиней по-хорошему ужиться с братом Андреем, вот и не получил миллионов. Никто ведь не мог предвидеть, что со временем этот шалопай сделается таким богачом.

Господин Бривинь, кажется, был единственным, кто не интересовался миллионами сестры, по крайней мере никто не мог сказать, что он хотя бы раз упомянул о них. Должность волостного старшины отнимала очень много времени, особенно вначале. Два раза в неделю приходилось ездить в волостное правление, редко выпадал такой день, чтобы один человек, а то и несколько не появлялись со своими делами в Бривинях, Ванаг выслушивал каждого и, где было возможно, помогал долом или добрым советом. По своей натуре он был человек неплохой, но теперь и положение обязывало поступать правильно или хотя бы иначе, чем Рийниек. По приказанию нового старшины, в богадельне с теплого места у печки согнали криворотую Перкониете и водворили туда Паклю-Берзиня, отца Лиены. Писарю Зариню пришлось уволить Саулита, который якобы пристроился помощником у Чевара в Салакской корчме. С торгов чуть не продали кровать и поросенка Лиекниса из Миетаней, чтобы уплатил за два года подушную подать. Податных должников Ванаг подтянул крепко, как на вожжах, и в первую очередь — хозяйских сынков и ремесленников. С Микелиса Лазды взыскал налог с помощью Сниедзе; наложил арест на заработок Мартыня Ансона за две телеги и таким образом в лице обоих братьев — портного и тележника — на веки вечные нажил себе врагов. Новый волостной старшина вместе с писарем уже дважды побывал в Риге и добивался отмены дорожной повинности в Ропажах, — ездить туда на работу страшно далеко. Вся волость с любопытством ждала, чем кончатся эти хлопоты.

Одно понимали все, теперь в волости совсем другое управление, чем при Рийниеке. Может быть, Ванаг и не был умнее и справедливее Рийниека, но он изменил прежние порядки, и это казалось лучше. А в новой стычке с Рийниеком неожиданно выказал такую черту характера, которая подняла его сразу на целую голову выше Волосача, давно уже отошедшего в тень.

Глубокое падение так потрясло Рийниека, что он даже дал зарок не пить вплоть до праздника «поднятия стропил» над новым домом, который он строил для лавки. Дом у Лиеларской дороги почти готов, садовник Витенберг уже жил в одной половине, трое рабочих лопатами возделывали пять пурвиет земли, на которых осенью надо было рассадить дикие яблони, чтобы потом привить. Когда над лавкой у большака воздвигли стропила и на высоком шесте водрузили огромный венок из березовых веток и полевых цветов, на вспрыскивание к плотникам пришел и сам Рийниек. Сегодня день заседания в правлении, и Бривинь непременно проедет мимо. По правде говоря, с постройкой не случайно так спешили, — хотели поддразнить Ванага, пусть вся волость видит, на что способен Рийниек, в то время как постройка в Бривинях не двигалась — груда камней во дворе уже зарастает крапивой. Довольно давно не пивший Рийниек нарушил свой зарок, быстро охмелел и выкинул такое, чего при ясном сознании никогда в жизни не позволил бы. Когда волостной старшина въехал на горку, Рийниек влез на новый дом и начал браниться и поносить Бородача самым непристойным образом, даже язык высунул и дразнился, как какой-нибудь мальчишка-пастух. Конечно, тут уж не обошлось без волостного суда.

Состав суда был тот же, что и в прошлом году, когда судили Бривиня, но вместо Лиелспуре был избран теперь старый Укня. Две недели дивайцы гадали, вернет ли Бородач Волосачу только те сутки, которые сам отсидел, пли отдаст с надбавкой. Две недели Рийниек пьянствовал у Рауды и хвастался, что одних суток для него мало, ему полагается трое суток, — ведь он обругал Бородача по меньшей мере в три раза оскорбительней, чем тот его в свое время. Но произошло чудо. На заседании суда Ванаг вдруг рассказал странное происшествие. Этой весной ему пришлось пойти в Межавилки за лукошком, у собственного прохудилось дно и не было времени возиться с починкой, Боров Межавилка, валявшийся на дворе в луже, подошел почесать бок о его сапог, должно быть решив, что это столб, и запачкал грязью. В руках у Ванага была хворостина, он хотел было отстегать борова, да опомнился. Разве тварь виновата, что у нее такая потребность — вывозиться в грязи, а потом чесаться. Нет, нет, она неповинна!.. Тут Бривинь прервал рассказ и извинился, что отвлек внимание достопочтенных судей такими пустяками.