Воспоминания - Великая Княгиня Мария Павловна

В начале лета 1921 года мы с Дмитрием отправились в Данию, упиваясь буквально каждой минутой пути. В Копенгаген мы прибыли заблаговременно, чтобы подготовиться к приезду сына. В назначенный день мы с Дмитрием пришли в порт. Когда судно из Швеции уже подходило к причалу, я так разволновалась, что для надежности прислонилась к стенке. С палубы парохода нам махал рукой крепыш в матроске. Как же он вырос! Рядом в сером костюме и черной шляпке стояла его верная нянюшка; такое родное лицо, такие горькие воспоминания оно навеяло. Я будто снова видела, как она снует в детской; никогда слова не скажет, а потом выяснится, что она была добрее остальных и лучше них все понимала.

Корабль причалил, Дмитрий взял меня под руку и повел. Наши спускались по сходням. Я обняла сына, расцеловалась с няней, тут же обе залились слезами, между тем отлично владевший собою двенадцатилетний подросток степенно беседовал с дядей. Мне радостно и горько вспоминать эти минуты.

Леди Марлинг не могла разместить у себя всех спутников Леннарта, и, поскольку разлучать его с ними не полагалось, они всей группой отправились в отель. Впрочем, миссия располагалась прямо напротив отеля, и я каждое утро проводила с сыном в его комнатах. После завтрака в миссии мы всей компанией, включая детей Марлингов, катались на автомобиле, посещали интересные места. Вдовствующая императрица Мария Федоровна проводила лето в своей вилле на берегу моря, неподалеку от Копенгагена, мы часто навещали ее. Эти посещения были особенно хороши тем, что, несмотря на изгнание и перенесенные горести, старая императрица до последней мелочи сохранила уклад своей прежней жизни. Понятно, от былой парадности не осталось и следа, все было скромно, даже бедновато; но вы дышали старорежимным воздухом, вкушали сладость былого. В ее простодушии и безучастности к окружающему было столько внутреннего достоинства, что и в этом потертом темном платье была видна российская императрица, и старый домишко казался дворцом. Меня поражало, до какой степени выдержанно и царственно принимала она свою судьбу. Она держалась ровно так же, как всегда: так же заинтересованно воодушевлялась нашими делами и так же была далека, на старый манер, от сегодняшних тревог и по детски наивно вникала во все.

Наше пребывание в Копенгагене совпало с проходящим там смотром шведской конницы, и понаехало много военных, кое–кого я знала. Приехала и несколько дней провела с нами моя любимица фрейлина Анна Гамильтон, теперь уже мать троих (или четверых?) детей. Все они опекали меня, и я чувствовала себя совершенно счастливой.

Как быстро летело время, совсем мало оставалось этих восхитительных дней. Мне предстояло прощаться с Лен–нартом, а ведь между нами протянулась новая и такая нежная связь. Сохранится ли она к следующей встрече? Мы только–только начали понимать друг друга. Трудно поверить, что мы опять разлучимся, что он вернется в общество, которое я раз и навсегда оставила и где мне нет места даже как матери. Я никогда не увижу, как он живет там, у себя в Швеции, не узнаю, кто его окружает, и что ему на пользу, и как на него влияют. И мне, страннице, негде его принять, а как хотелось, чтобы он полюбил Россию, с каким восторгом я бы открывала ее для него. Впредь мы будем видеться, как цыгане, в отелях, в чужой обстановке. Лишенная родного угла, чем я располагала? — кроме житейской умудренности, каковой и делилась, усевшись с ним на жесткий плюшевый диванчик в общей гостиной или теснясь в такси. Это было тяжелое испытание: моя впечатлительная натура бунтовала, слова застревали в горле, я чувствовала себя глупо и скованно. В такие минуты я, всегда с грустью думавшая об уходивших годах, с радостью перескочила бы через несколько лет, чтобы застать Леннарта уже взрослым и свободным.

В последовавшие семь лет, что я жила в Европе, мы виделись только дважды. Переговоры о встрече занимали столько времени и готовились с такой тщательностью, словно речь шла о проведении международной конференции, а не о свидании матери с сыном. Вся эта подготовка чрезвычайно усложняла дело. Правила придворного этикета давно потеряли для меня всякий смысл, и когда теперь мне навязывали их, я чувствовала себя отброшенной в другую эпоху.

В следующий раз мы виделись с Леннартом в Висбадене, в Германии. Ему уже было четырнадцать лет. Я никогда не смогу освободиться от грустных воспоминаний о тех жарких и невыносимо скучных днях, что мы провели вместе, о моих отчаянных попытках занять и развлечь его. Я постоянно чувствовала себя не в своей тарелке, я боялась, что у него останется тягостное впечатление от нашей встречи и он будет вспоминать меня с ужасом. Право, в таких условиях лучше совсем не встречаться, подождать, когда все само наладится.

В тот раз мы часто устраивали автомобильные прогулки и однажды выбрались в Дармштадт, резиденцию великого герцога и герцогини Гессенских. Великий герцог Эрнест доводился братом покойным императрице Александре Федоровне и великой княгине Елизавете Федоровне, тете Элле. В детстве мы часто наезжали в Дармштадт с дядей Сергеем и тетей Эллой, и у меня остались самые лучшие воспоминания об этих поездках. Помимо удовольствия встретить после стольких лет великого герцога и его жену, в их доме, я знала, многое напомнит мне о прошлом. Сестры, императрица и тетя Элла, обожали брата и родительский дом. Представился редкий случай показать Лен–нарту место, по крайней мере косвенно связанное с моим прошлым, с детством, когда не надо было мыкаться по свету.

Как я и ожидала, поездка была одновременно грустной и радостной. Спустя целую вечность увидеть некогда такие родные места было то же, что читать эпилог романа. Та же обстановка, и люди те же, а сюжет ушел вперед, дети выросли и постарели родители.

Революция в Германии лишила великого герцога официального положения и некоторых владений, но личного имущества в основном не тронула. Как частное теперь уже лицо он по–прежнему пользовался уважением бывших подданных, был свободен в передвижениях, а главное, его и семью оставили в стране, в родных пенатах.

Правда, окружающая обстановка потускнела. Дом показался чересчур большим, не по нынешним запросам. В залах не было ливрейных лакеев, не было караула, у въездных ворот не стояли часовые. Дорожки дворцового парка поросли травой. Казалось, все здесь, включая дворец и сам город, долгое время томилось взаперти. Прохожие напоминали осоловелых осенних мух, да и сами герцог с герцогиней недалеко ушли, они словно укрыли мебель чехлами и тем удовлетворились.

Своей жизнью они были вполне довольны, и частное существование их устраивало. Дядя Эрни всегда живо интересовался искусством и даже теперь находил себе занятие. Наши беседы в основном вращались вокруг ужасной судьбы его сестер, но никакими новыми сведениями он не располагал, знал все то же, что и я.