Воспоминания - Великая Княгиня Мария Павловна

Справлять эту нужную работу было чрезвычайно трудно. Если не считать чувства исполненного долга, она доставляла мне мало удовольствия. Попрежнему многое определяли в наших отношения разобщенность, сектантство; революция обострила классовую настороженность, и эмиграция ее не ослабила. Не «наших» мы воспринимали с опаской, а они платили нам тем же. Я часто сталкивалась с этим, занимаясь благотворительностью. Ребяческая неприязнь прогрессивной интеллигенции к бывшим аристократам, вскормленная предрассудками и предубеждениями, делала почти невозможной работу вместе с ними. Никакой столп либерализма, не говоря уже о социалисте, хотя они одинаково ненавидят советскую власть, не сядет в президиум собрания рядом с великой княгиней, да и в голову не придет устроителям позвать нас всех на одно мероприятие. Я могла быть полезна во многих отношениях, но, как правило, меня привлекали к решению каких нибудь материальных затруднений; политические соображения ограничивали мою деятельность.

Даже те, кому я пыталась помочь, зачастую вели себя странным образом. Еще в начале работы, когда меня было проще простого выбить из колеи, меня больно задел один случай, сам по себе пустяшный. Весною 1921 года я организовала благотворительную распродажу в доме моих друзей. Пользоваться помещением я могла по определенным дням, а они совпали с концом Страстной недели. Набожные соотечественники первым делом возмутились выбором этих дней. К продаже назначались поделки самих беженцев, у них просто не было другого случая выставить их на публику; на все давалось три дня, и уж не говорю, сколько времени и сил ушло на подготовку, поскольку помощников у меня не было. В Страстной четверг я с утра пошла в церковь к причастию. Церковь всегда была на страже трона, теперь священнослужители, заискивая перед общественностью, с особым старанием выказывали нам свое безучастие. Служители божий парижского храма не решились даже провести заупокойную службу по императорской семье с их полным титулованием. В доме моих друзей оставалась масса несделанного, и, чтобы поспеть к распродаже в полдень, надо было пораньше уйти из церкви. Но к причастию пришло очень много народу, и я боялась, что, выстояв очередь, я ни с чем не успею. Я послала сказать батюшке, что мне надо подойти к причастию с первыми, и, конечно, объяснила почему. Он согласился и в нужную минуту прислал служку провести меня через толпу. Пробираясь за ним через людскую толчею, я ловила неприязненные взгляды, а уже в голове очереди услышала негодующие возгласы, никак не приличествующие этому месту. Я не могла поступить иначе, но еще долго не могла простить себе, что попросила для себя особого отношения.

Сама распродажа прошла очень успешно, чему способствовали и красивый дом, и то обстоятельство, что публика впервые лицом к лицу встретилась с беженцами и увидела, на что они способны. А на мою бедную голову продолжало изливаться недоброжелательство. Желая показать гостям и прежде всего соотечественникам, что разделяю общий удел и не чураюсь работы, я выставила несколько своих поделок; меня, конечно, неправильно поняли и обвинили в саморекламе. Это был не единственный досадный случай, и позже бывали такие, и, наверное, это в порядке вещей, потому что люди, с которыми я сталкивалась, почти все хлебнули горя и лишений. Я не сдавалась и продолжала работать. Я много вынесла для себя и стала свидетельницей мужества, жизнелюбия и терпения этих страждущих бездомных людей.

Даже при нашем скромном обиходе жизнь в Париже оказалась дороже, чем в Лондоне. Нельзя участвовать в благотворительности и не вносить чего то от себя; нельзя сидеть сложа руки, когда голодают люди, с кем вы прежде были на равной ноге. Кроме всего прочего, друзья злоупотребляли нашим доверием: начинали дело, которое поставит их на ноги, а дело прогорало; около нас крутились проходимцы, они втягивали нас в предприятия, выгодные только им одним. Так было истрачено много, очень много денег. Полагая, что муж лучше меня приглядит за денежными делами, я доверила их ему, но отзывчивость и неопытность постоянно подводили его. Одна за другой уходили мои драгоценности; с пугающей быстротой таял их запас, поначалу казавшийся неистощимым; средства кончались, доходов не было. Работа, одна работа могла спасти нас от пустых прожектов и полного краха, избавить от этого безрадостного прозябания.

Мать и сын

В целом первая зима в Париже не была богата событиями, если не считать мою благотворительную деятельность, да и она не слишком разнообразила жизнь. По вечерам я все так же шила, мы виделись с теми же людьми, что всегда.

К тому времени я изнемогала от желания увидеть сына. Ему шел двенадцатый год, и хотя я понимала невозможность для нас быть вместе, я стремилась восстановить отношения. При моем втором замужестве шведский двор отнюдь не хотел, чтобы Леннарт встречался с моим мужем, а нынешние мои обстоятельства совсем не отвечали условиям его жизни, так что мне нечего было ему предложить. Все это я прекрасно сознавала, но от этого не делалось легче.

На несколько дней с частным визитом в Париж прибыл шведский король Густав V, мой бывший свекор, и была оговорена наша встреча — первая после моего отъезда из Стокгольма. На ней должна была решиться возможность моего воссоединения с сыном. Никогда не забуду, с какой открытостью встретил меня король, как замечательно он меня принял. Расцеловавшись, он, как в былые времена, заговорил со мной по шведски. В беседе, особенно с лицом старшим по возрасту, шведы используют форму третьего лица либо титулование. Будучи замужем за его сыном, я всегда обращалась к королю «отец», но теперь, ввиду происшедшего, я потерялась и спросила по–английски:

— Как вы хотите, чтобы я называла вас, сэр, — причем выделила голосом это слово: сэр.

— Конечно, отец, — сказал король и добавил: — Если ты сама не против. Ты знаешь, как я любил твоего отца; его больше нет, и мне будет только приятно, если ты будешь звать меня так же. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Я до такой степени была тронута его добротой, что от переполнявших чувств не нашлась, что ответить. За последнее время благополучная родня отнюдь не баловала нас вниманием, и я была более чем благодарна ему за эти слова.

После такого начала наши переговоры, естественно, пришли к удовлетворительному итогу. Король согласился на мою встречу с сыном. Правда, встретиться мы должны на нейтральной почве: мне нет пути в Швецию, а мальчику нечего делать в Париже. Позже будет решено, что лучшее место для встречи — Дания. У нас там с обеих сторон родственники. Дмитрий захотел ехать со мною, мы можем остановиться у Марлингов, они теперь в британской миссии в Копенгагене. Леннарт приедет со своей старухой няней и моим бывшим конюшим Рудебеком, жить будут у Марлингов либо в отеле. Такой распорядок всех устраивал, а мне было тем более приятно в первый раз увидеться с Леннартом в доме Марлингов. От первой встречи многое зависело в будущем, и я рассчитывала, что чуткость и здравый смысл леди Марлинг очень помогут мне.