Солдат великой войны - Марк Хелприн

Сначала ничего не произошло. Потом, после двух тяжелых металлических ударов, крышка люка захлопнулась. Алессандро стиснул зубы и накрыл голову одеялом, зажав уши руками.

Начал отсчет: один… два… три… четыре… И хотя пытался считать медленно, на самом деле считал очень быстро, так что взрывы прогремели на двадцати. Второй сразу же за первым. Они вдавили Алессандро в гранитную стену, подбросили металлический лист к потолку, однако столешница почти не сдвинулась с места. Челюсти Алессандро сжали вату, и он получил удар в солнечное сплетение, от которого перехватило дыхание. Несмотря на вату, одеяло и прижатые руки в ушах звенело, в глазах рябило.

Он отбросил одеяло, выплюнул вату, вытащил затычки из ушей. Схватил револьвер, но рука так дрожала, что его пришлось опустить на пол. Алессандро не знал, сумеет ли вовремя унять дрожь, и попытался убедить себя, что сумеет, как уговаривал бы лошадь взять препятствие. Пока они спрыгивают через люк, крышку которого откинуло взрывом, не оставалось ничего другого, кроме как лежать рядом с револьвером и надеяться, что в решающий момент рука достаточно окрепнет, чтобы сжимать рукоятку револьвера и наводить на цель.

Прежде чем спуститься, они посветили в пещеру шахтерскими лампами, и один пять раз выстрелил в укрытые одеялами рюкзаки из полуавтоматического пистолета.

Первый австриец спрыгнул вниз. Едва его ноги коснулись пола, он поднял пистолет и разрядил обойму в, как он полагал, голову Алессандро. Все еще с пистолетом в руке, огляделся, луч скользнул по обломкам, и солдат расслабился. Пещеру заполнял дым.

В голосе, которым австриец позвал остальных, слышались облегчение и торжество. Они спрыгнули один за другим, принялись радостно болтать в полной уверенности, что их миссия успешно завершена.

Лучи их ламп скрестились на мертвом солдате, лежавшем на койке, потом разбежались в разные стороны. Под один луч попал телефон. Корпус разнесло вдребезги, но провод по-прежнему тянулся к потолку.

— Смотрите, телефон. Давайте позвоним итальянцам по телефону.

Они сгрудились вокруг телефонного аппарата и стали крутить ручку. Смеялись, точно малые дети, направив лучи на разбитый аппарат, который пытались оживить, и тут рука у Алессандро наконец перестала дрожать.

Он схватил револьвер. Рука стала неестественно твердой, такой твердой, какой не была до взрывов гранат, более твердой, чем на боевой практике в тире.

Прицелившись в того, кто держал в руке разряженный пистолет — не оптимальный вариант, — он оттянул курок.

Услышав щелчок, они повернулись. В темноте и дыму, не понимая, откуда исходит звук, замерли. Даже когда первый упал, остальные трое скорее удивились, чем вознегодовали, и едва шевельнулись. Алессандро взвел курок и выстрелил в сердце второму. Когда он упал, остальные двое бросились в разные стороны. Но попасть в них не составляло труда, потому что они не успели сбросить шахтерские лампы. Алессандро небрежно всадил две пули в того, кто находился слева, когда тот только доставал оружие.

Но, прежде чем он успел повернуться, последний австриец уже открыл беспорядочную стрельбу. От испуга палил куда придется, иной раз даже не в сторону Алессандро. Тот упал на колени, заполз под защиту навеса. Вражеский солдат палил в крышку стола, и пули пробивали дерево впереди Алессандро. Когда выстрелы прекратились, Алессандро, дрожа от страха, поднялся, глубоко вдохнул, поднял револьвер и дважды выстрелил в шахтерскую лампу. Она погасла, и в пещере воцарилась тишина. Три шахтерские лампы лежали на полу, лучи светили под разными углами, дым рассеивался. В воздухе пахло порохом и кровью. Алессандро перезарядил кольт и прислушался: кто-то дышал.

* * *

Хотя взрывами Алессандро не ранило, внезапно ему стало дурно. Боль сосредоточилась во лбу и в глазах, согнула его пополам, и его вырвало. Он не мог двинуться и подумал, что умрет от удушья. И когда дым окончательно рассеялся, Алессандро лишился чувств.

* * *

Очнулся через час после рассвета, в чистом и холодном воздухе. Солнечный свет проникал сквозь щели и люк на крыше. Через какое-то время Алессандро расслышал дыхание. Такое слабое, что даже засомневался, а слышит ли его.

Но нет, один из австрийцев был еще жив. Он лежал на спине, сложив руки, и зажимал рану на правой стороне груди. Высокий, сильный, с грубым и бледным лицом, пухлыми губами, тяжелыми веками и короткой светлой бородой. Чем-то напоминал альпиниста. Вероятно, они все были альпинистами.

— Больно? — спросил Алессандро по-итальянски, ему было слишком плохо, чтобы говорить на другом языке, хоть он и собирался.

Австриец кивнул.

— Умираешь?

— Nein[79], — краткость ответа Алессандро связал не с грубостью, а с запасом жизненных сил.

Он огляделся. Три трупа уже начали коченеть, и лужи крови около них уже замерзли. Как обычно, мертвые застыли в позах потрясения и печали.

Все, что Алессандро аккуратно раскладывал по местам, разлетелось вдребезги. Фасоль и рис устилали пол, точно градины или гравий, прилипли к свернувшейся крови, от ветра горками скопились в углах. Патронташи разорвало, полки расщепило, банки рыбных консервов сплющило до такой степени, что из некоторых капало масло. Все было везде: страницы «Новой жизни» разлетелись, точно листовки, сброшенные с самолета, инструменты и куски металла вонзились в дерево и согнулись, половина надписей на стене зачернило копотью. Алессандро понятия не имел, как он выжил, но заметил, что все скругленное: патроны, гранаты, цилиндрические банки, все, что могло катиться, выглядело куда лучше, чем предметы с углами и ровными поверхностями. Телефон напоминал смертельно раненного: одна из катушек раскрутилась и торчала сбоку, словно чертик из перевернувшейся табакерки.

— Я спущу тебя вниз, — пообещал он выжившему.

Австриец скривился, словно сомневаясь в способности Алессандро выполнить обещание.

— Не волнуйся, — заверил его Алессандро. — До самого низа вбиты крепкие крюки. Все с тобой будет хорошо. Если останешься здесь, точно умрешь.

Алессандро сунул револьвер в кобуру, спустил курок, достал аптечку. Пуля не вышла, похоже, сломала ребро и застряла. Нарезав бинты, чтобы сделать накладку, Алессандро разложил их перед собой. Потом промыл рану, приложил к ней ватный тампон, велел австрийцу крепко прижимать его к ране. Потом принялся искать подходящую деревяшку.

Нашел несколько дощечек, размотал еще один рулон бинта, огляделся в поисках ножниц. Посмотрел направо, помня, что оставлял их у правой руки, налево. Сдался, решил разорвать бинт, развел локти характерным жестом, когда рвут бинт или пленку. Замялся — и опоздал.

Изо всех оставшихся сил раненый вскинул правую руку и вонзил ножницы в грудь Алессандро. Тот повалился на спину, схватившись за лезвия, которые вошли в мышцу выше сердца, крича от боли. Случившееся его потрясло, и он не сразу понял, что происходит, когда солдат пытался вытащить револьвер из кобуры. Алессандро отпрянул, в итоге оказавшись на одном из трупов. Грудь болела невыносимо, а когда он выдернул ножницы, едва не потерял сознание. Рубашку и свитер заливала кровь.

Австриец пытался добраться до него, жадно хватая ртом воздух. Полз по трупам друзей и остановился, заметив в руке одного пистолет — все еще заряженный. Алессандро покачал головой, словно давая австрийцу еще один шанс, но тот не поверил, потянулся к пистолету.

Алессандро выхватил револьвер из кобуры. Ситуация позволяла не торопиться. К тому моменту, когда полуавтоматический пистолет перекочевал из пальцев покойника к австрийцу, Алессандро успел поднять револьвер и прицелиться. Он взвел курок.

Поняв, что опоздал, австриец рассмеялся и повернулся к Алессандро.

— Мне хочется пить, — сказал он и озорно улыбнулся, словно жить ему оставалось долго-предолго.

С еще звенящим в ушах грохотом выстрела Алессандро подошел к ставне, которая закрывала «дверь», и поднял ее. Его встретил ярко-синий мир, холодный и чистый воздух. «Все еще живой», — сказал он себе, оглядел горные хребты, и началась настоящая работа.

Рану он перевязать не мог, приходилось зажимать ее рукой. Он мог бы приложить к ней большой клок ваты, щедро смоченный спиртом, и лечь на койку, но впереди было много дел.

Прежде всего он выбросил трупы, и в чем-то это оказалось даже сложнее, чем убить этих людей. Они не протестовали, когда он подтаскивал их к «двери», но, когда он пытался вытолкнуть их, цеплялись за все руками и ногами, уставившись непонятно куда. Он выбрасывал их, и они падали, словно пушечные ядра. Алессандро знал, что в итоге увидит их на леднике внизу, наполовину присыпанных снегом, со сломанными конечностями и разбитыми черепами, посеревшей кожей. Только последний еще был теплым.

Алессандро закрыл люк и одно из окон, чтобы ветер перестал продувать его разгромленное жилище. Потом принялся сортировать мусор, выбрасывая безнадежно испорченное и откладывая то, что еще могло пригодиться.