Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Когда распрощался Ицхак с реб Алтером и его женой, пошел он к реб Хаиму Рефаэлю. Реб Хаим Рефаэль был слепым от рождения, но всю свою жизнь дышал пыльным воздухом бейт мидраша и прекрасно знал Пятикнижие и шесть разделов Мишны; с того самого дня, что он помнил себя, он жаждал слов Торы. И послал ему Создатель добрых людей, которые читали ему, и повторяли ему, и разъясняли ему, а он учил снова и снова, пока не запоминал все наизусть.

Реб Хаим Рефаэль жил в темной комнате без окон, на нижнем этаже во дворе агуны. Оттого что он был слеп на оба глаза и не нуждался в свете, довольствовался он комнатой без окон. А оттого что не нашел кого-нибудь, кто бы отрекомендовал его перед распорядителями халукой, довольствовался он тесной комнаткой. Но только вот страдал он от дурного запаха во дворе и удивлялся на своих соседей: возможно ли, что святой народ, евреи, которые удостоились жить в Святом городе, осененном особой святостью, настолько пренебрегают его чистотой. Избалованным с детства не был реб Хаим Рефаэль, но все-таки любил свежий воздух. Со временем приучил он себя к запаху двора, а когда приучил себя, оказалось, что это к добру. Почему? На последнем этаже во дворе устроили для себя бреславские хасиды молитвенный дом, и иногда, когда не хватало им десятого человека для миньяна, приглашали его, а ведь молитва их – хороша, отрада для души она. А после молитвы, когда все пускаются в пляс, то берут и его с собой. И хотя он не знает секрета танца, знает он, что хорошо им, ногам его, двигаться в танце. И еще другое преимущество есть там: то, что сидят они и днем и ночью и учатся все вместе, а он напрягает слух и слушает. А в субботу утром после молитвы, когда старший в группе читает всем о рабби Нахмане, кажется ему, что нет наслаждения выше этого. В молитвенном доме бреславских хасидов приобрел себе реб Хаим Рефаэль друга, простого человека, чистильщика сапог из Яффы, который оставил свое ремесло, свой дом, и поднялся в Иерусалим, чтобы тихо и скромно служить Всевышнему. Он приносил реб Хаиму Рефаэлю, воду из колодца и процеживал ее, чистил ему овощи и ходил с ним на рынок за продуктами.

Застал Ицхак его, реб Хаима Рефаэля, сидящим и читающим наизусть недельную главу. Когда тот узнал его по голосу, сказал ему: «С небес прислали мне тебя. Затрудняюсь я тут в одном месте, с Раши[113]. Окажи мне милость и прочти мне. Только я открою сперва дверь и впущу тебе немного света». Сел Ицхак и читал ему, пока не пришло время полуденной молитвы. С тех пор стал приходить Ицхак каждую субботу к реб Хаиму Рефаэлю и читать ему комментарий Раши. А если хватало времени, читал ему «Свет жизни»[114]. Допускал Ицхак ошибку в чтении, указывал реб Хаим Рефаэль на его ошибку – выучил Ицхак мало, зато забыл много.

Часть десятая

Ицхак собирается жениться на Шифре

1

Визит Гинды Пуы произвел впечатление. Несмотря на то что Ривка была приветлива с Ицхаком, это было бы позором – выдать дочь за молодого человека, чью семью никто не знает. Теперь, когда пришли достойные люди и засвидетельствовали, что он – из уважаемой семьи, вздохнула она с облегчением и могла высоко держать голову.

К тому, что сделала Гинда-Пуа, добавил слово реб Хаим Рефаэль, пришедший вместе с ней. Она расхваливала родителей, и дедов, и прадедов Ицхака вплоть до реб Юдла-хасида, благословенна его память; а он расхваливал Ицхака и рассказывал, что каждую субботу они вместе учатся. Слепец этот, знающий на память шесть книг Мишны, успокоил немного соседей, которые были уверены, что Ицхак просто сионист-безбожник, как большинство «поляков» и «литваков», прибывающих в Эрец Исраэль, чтобы гневить Создателя в его же доме.

Спросил Ицхак хозяйку дома после того, как заплатил ей за расходы на субботу, можно ли обедать у нее и в будни тоже. Сказала она ему: «Плита, которая варит для всей семьи, сварит и для него. Правда, она не каждый день готовит. Иногда она подогревает то, что осталось от субботы, а иногда все обходятся куском хлеба, зажаренного с луком. Но если он хочет, она готова варить для него, и дети тоже будут довольны». А когда собралась хозяйка дома постирать белье, положила также и его белье в стирку. Избавился Ицхак от забот о еде и от путаницы в голове. От забот о еде? Он не должен был бегать по столовым. От путаницы в голове? Он не знал языка русских прачек.

С того дня, как он поселился у гравера, мог он распоряжаться своим свободным временем, как его душе угодно, к примеру – молиться в синагоге и читать книги. Если он хочет почитать книгу, не нужно ему ходить в Народный дом и не нужно ждать, пока библиотекарь обслужит его. Бейт мидраши в Иерусалиме полны книг, и каждый, желающий учиться, вынимает книгу из шкафа и учится. И не спрашивают тебя твое имя, и имя твоего отца, и род занятий, и адрес, и не записывают, что именно ты берешь читать, и не просят платы за чтение. А что касается газет – хороших новостей они не приносят, а плохие новости разносятся сами по себе. А когда удостоимся мы прихода Избавителя, шофар Машиаха известит нас. Так понемногу перестал Ицхак бывать в большинстве мест, к которым привык, и отдалился от большинства своих прежних друзей, и стал одним из типичных иерусалимцев. Если бы избрала нареченная Ицхака для себя «венгра», соседи Ривки считали бы Ицхака своим. Но оттого, что он – «поляк», не всем это по душе. В будущем, когда возвратится Господь, Благословен Он, на свое царство в Иерусалиме, все евреи будут считаться царскими детьми. Сейчас, когда Иерусалим отдан в руки колелей и разных назначенцев, считает каждый колель себя – отпрыском знатного рода, в то время, как все остальные колели – приемыши у Создателя.

Ицхак написал своему отцу теперь конкретно то, о чем уже писал ему намеком: что он собирается жениться, что невеста – красива и скромна, дочь знаменитого человека, которого знают благодаря его воззваниям и призывам даже за пределами Эрец.

Однако он не упомянул, что о сватовстве ничего не знает отец невесты, что тот болен, парализован и ничего не понимает. А был бы здоров, не пустил бы Ицхака на порог своего дома, а уж о дочери – и говорить не приходится. После всех бед и несчастий убедится отец, что алия Ицхака – с небес была, чтобы мог человек идти за девушкой, предназначенной ему. И кто она – невеста Ицхака? Дочь большого человека, одного из видных людей Иерусалима. Другое письмо написал Ицхак деду Шифры в Цфат и включил в него слова Торы «От Бога – сие, ведь от Бога – она и от Бога – мудрая жена»[115]. И добавил еще несколько слов о причинах и следствиях – что не случайно он попал на один корабль с дедушкой Шифры, а потому что Тот, кто создает поводы и причины, сделал так по высшей мудрости своей, дабы познакомить их друг с другом для самого главного в жизни… и т.д. и т.п.

На улице, по пути на почту, залаял на него пес. Пнул его Ицхак ногой. Свалился пес и покатился по земле. Стало горько на душе пса, и завладели его сердцем дурные мысли. Пролежал пес некоторое время. То, что сделал он Ицхаку – забыл; то, что сделал Ицхак ему, – запомнил. Не собираемся мы вмешиваться в их распри, но все же, вот как было дело. Идет себе человек, погруженный в свои думы. Вдруг кидается на него собака и пугает его. Если бы она не кинулась на него с лаем, Ицхак не дал бы ей пинка. В конце концов, встал пес на ноги и отряхнулся от пыли. Потом встряхнул ушами, и разинул пасть, и оскалил зубы. Шаги Ицхака уже затихли, но все еще Балак надрывается. Но это не голос бессильной муки, а голос объявления войны. Два или три раза он замолкал, поднимал уши и проверял свои зубы, нюхал воздух и снова принимался лаять.

Довольный всем на свете, лег Ицхак спать. И неудивительно, что был он доволен. Заработок ему – обеспечен, и белье – чистое, и носки – починены, и обед – готов ему. Каждый день он – среди людей скромных и смиренных, которые рады тому, что есть у них, и радуются, когда хорошо ему. Отцы, уповающие на Всевышнего; матери, ведущие дом с верой в сердце; мальчики, идущие в хедер, и девочки, нянчащие младших сестер и братьев, – все стали для него как бы членами его семьи. Тишина улиц и шум дворов, гомон рынка и голоса ешив, и все в домах и во дворах, на рынке и в бейт мидрашах, все стало близко его сердцу и стало для него новым бытием. И когда он выходил утром на работу и видел: стариков и старушек, опирающихся на свои палки и спешащих на молитву, и женщин, идущих на рынок, он склонял голову и благословлял их, и они благословляли его. И вечером, когда он возвращается с работы, и сладостная синева светит ему с небес, и покой и тишина разлиты во всем, Ицхак благословляет Творца за то, что Он научил его поселиться здесь. Но как только вспоминал он о договоре с Рабиновичем, охватывала его грусть: ведь он будет вынужден уехать отсюда и вернуться в Яффу.

Лежал Ицхак в постели и грезил о том, что занимало его сердце. Спрашивал себя: чем заслужил я все это? И так как не находил у себя никаких заслуг, то возлагал это на милосердие Господа, Благословен Он, который делает добро людям и иногда отворачивается от их грехов. А поскольку Ицхак не хотел размышлять о вещах, напоминающих ему его прошлое, он принялся размышлять о других людях, с которыми он не общается, но они живут тут, неподалеку. К примеру, о Зундле, владельце дилижанса, получившего в наследство двор Авремеле, своего умершего брата, потому что тот умер бездетным; и вот теперь Зундл – сосед Ицхака. А так как двор носит имя двора Авремеле, а Зундл переехал жить на место умершего Авремеле, стали называть Зундла по имени прежнего владельца – Авремеле, и вернулось имя на свое место. А поскольку стал Ицхак размышлять об Авремеле, пришла ему на память та поездка, когда он поехал в Яффу из-за Сони, и пришел ему на память тот договор, что заключил он с Рабиновичем. Удивляется Ицхак сам себе. Когда он стал компаньоном Рабиновича, то обрадовался, хотя надо было печалиться, ведь он будет вынужден уехать из Иерусалима и вернуться в Яффу. Однако он понадеялся, что найдет способ выйти из положения. Повернулся он к стене и закрыл глаза.