Милая, обожаемая моя Анна Васильевна - Анна Книппер

Не скрою, засмеялись и мы, и она вслед за нами, сквозь слезы - без вины виноватая самозванка.

КАРМЕН

Почему Кармен? А вот послушайте. Я расскажу вам эту историю так, как услышала ее от самой героини происшествия, в арестантском этапном вагоне. История трагической любви солдата к заключенной. Она совсем не похожа на прекрасную гитану Мериме: крупная, светловолосая женщина лет 22-х, сероглазая. Красива - да. Гордое, своевольное лицо. Проститутка с 15 лет, воровка, конечно, - смежная профессия. Но, вероятно, что-нибудь и покрупнее. Срок у нее был 10 лет, бандитский. Попала она в лагерь лет 18-ти, уже отсидела три. Молода, красива и умна, все условия для нехитрого лагерного благополучия: легкой работы, всяких мелких привилегий. Жилось ей неплохо. Так или иначе, оказалось, что она ждет ребенка. И тут-то в эту беременную красотку влюбился без памяти конвоир. Не преследовал ее - нет, ходил за ней как тень. Пожалел ли он эту красоту, молодость, попавшую в неволю, просто ли потерял свою злополучную голову - кто его знает. А она пользовалась этим для всяких поблажек. И сама удивлялась, что он в ней нашел, в беременной-то на седьмом месяце. Время шло; в лагере родильного отделения не было, и в таких случаях незадолго до родов женщин отправляли в Бутырскую тюремную больницу. Лагерь был подмосковный. Отправили и ее с одним конвоиром, с тем самым. Сели они в вагон, разговаривают. Она ему и говорит: "Знаешь что, успеется в больницу. Ты завези меня к тетке повидаться, она здесь недалеко (в Пушкине, что ли), домик у нее свой, хозяйство. Посидим, закусим, выпьем, а там ты меня и отвезешь в больницу. Ну что тебе стоит?" Он ни в какую: нельзя, служба. Она и так и этак его уговаривает - нет.

"Тогда я отвернулась [Далее повествование идет от первого лица. - Прим. публ.], подняла воротник, дескать, не хочешь, не надо. Посмотрел он на меня: "Ох, наживу я с тобой беды. Едем". Приехали уже в сумерки. Тетка встречает. Сейчас закуску на стол, самовар, пол-литра, все как полагается. Сидим. А я вышла на крыльцо, темно, только меня и видели.

Он подождал, вышел за мной - никого. Заметался парень: что делать? Посмотрел на тетку, покачал головой. Потом подтянул ремень, поправил фуражку и пошел объявлять по начальству: так и так, не углядел, сбежала. А на самом лица нет. Что уж за разговор был, не знаю, но под конец говорит ему начальник: убежала - ищи, не найдешь - отсиживай ее срок. А срок - 10 лет. Как искать, где искать? И страшно-то ему, и стыдно, и срок большой, и очень уж обидно: он-то к ней всей душой, а она... Думал, думал, да и лег на рельсы под поезд - все".

А она прямо к себе в Подольск, к родным. Там и родила, и на работу поступила, как ни в чем не бывало. И все бы сошло с рук, только узнал ее случайно у проходной товарищ того, погибшего. Очень за него были злы товарищи. Верно, хороший был парень. Тут ее и взяли, сразу на этап и в дальние лагеря - кончать срок. А вы спрашиваете - почему Кармен.

О ВОЛОДЕ ДМИТРИЕВЕ

Писать о Дмитриеве, о Володе Дмитриеве... Что писать, как писать, не знаю. Я знала его с весны 17-го г. Он учился в студии Петрова-Водкина вместе с моей сестрой Варей, бывал в доме моих родителей - такой большеглазый вихрастый мальчик. А мне было 24 года, я была замужем, у меня был сын 3-х лет, да и вообще не до него мне было тогда. Познакомились мы позже, когда он приезжал в Москву, куда я вернулась в 22-м г. и приходил ко мне с поручениями от сестер из Петрограда - такой же длинный, вихрастый, замотанный в зеленый шарф. А подружились, когда он жил в Москве и работал над "Пиковой дамой" в Большом театре. Моя сестра Е.В. вместе с ним работала по костюмам этого же спектакля. Приехали они из Петрограда вместе, и на вокзале Володя спросил: "Вы куда?" - "Я к Книпер, а Вы куда?" - "Я тоже к Книпер". - "Приходите обедать". Володя сказал: "Как это вы так меня приглашаете обедать к Книпер? Я не могу и к себе звать без предупреждения." - "Это правда, от вас всегда голодная уходишь. А вы все-таки приходите". Володя пришел ко мне, плюхнулся на диван и сказал: "Лена, я на вас обиделся. Как вы могли сказать, что от меня голодная уходите?" Тогда я говорю: "А вы не обижайтесь, Володя. У нас разные обстоятельства: у вас готовят на двоих рябчиков, а у нас кастрюля месива и на всех хватает." На этом разговор и кончился. После обеда стали читать "Пиковую даму" Пушкина и так и пошла эта зима под знаком "Пиковой дамы", когда мы все зажили в самом тесном общении с героями оперы как с вполне реальными существами. Володя тогда был женат на Вете Долухановой. Я уже не могу припомнить точно года, давно это было. Когда они поженились, Вета решила, что они поедут в Тбилиси к его родным и она всех поразит своими туалетами. Но вот на станции Армавир все чемоданы у них украли и ничего из этого не вышло. Самое забавное было то, как Володя, вернувшись оттуда, рассказывал об этом с самым искренним смехом - все украдено и денег нет. Ну, пойдем обедать к Книпер. А Вета: "Как же можно так, без предупреждения?" - "Ничего, там накормят". С Ветой я познакомилась в Ленинграде. Красивая была женщина - прямо с персидской миниатюры, но в квартире Володи она казалась каким-то чужеродным элементом. Не очень она мне нравилась, по правде. Утверждала, что на ее долю выпадает получать заработанные Володей деньги - это очень тяжелая работа. Называла Володю "маленьким благотворителем", когда он отдавал свои старые брюки кому-нибудь из своих оборванных друзей - на что это похоже! Странный брак был. Году в 30-31-м Володя уговорил меня поехать с ним на пароходе по Москве - Оке Волге и Каме до Елабуги, где в это время должны были быть мой сын, Вайнонен с женой, брат Володи, Лева, и Нина Анисимова, с которой у Володи был роман. Он просил, чтобы я взяла билеты на пароход, а он приедет из Ленинграда в Москву и мы поедем вместе. Никаких билетов я, конечно, достать не могла и отправила ему телеграмму - никуда не еду невозможностью достать билеты. Он приехал и очень просто достал билеты через Большой театр. И поехали. В Коломне мы пошли смотреть город, Володя купил какой-то невозможный ликер из закрытого магазина - разве что по знакомству?! Сел в своей каюте у окна и стал угощать всех мимо проходящих пассажиров. В Белоомуте пароход сломался (на нем у нас были отдельные каюты), и нам пришлось поселиться вместе. "Ну ничего, зато мы с вами будем разговаривать по вечерам". Увы, это не состоялось: я до того устала за зиму, что засыпала, едва коснувшись головой подушки. Кроме того, кормить нас перестали. Хорошо еще, что взяли с собой грудинку и яйца, и до Нижнего питались яичницей. Особого знакомства с пассажирами не заводили, пока в Нижнем не встретились в ресторане, голодное население парохода уселось за один стол и развеселилось. А официанты все были похожи на Горького, с такими же моржовыми усами, стерляжья солянка была прекрасна, и дальше мы уже ехали как добрые знакомые. На пристанях уже кое-что продавали, в Васильсурске мы накупили еще теплых копченых стерлядей, все шло прекрасно. Но пассажиры были заинтригованы - что за странная пара едет, - и в Елабуге все высыпали смотреть, кто и как будет нас встречать. А нас все встречали с утра, было жарко, и все попеременно купались и пили пиво... С Ниной Анисимовой мы сразу подружились. Поселились где-то возле леса, спали на сеновале. Причем Володя все время опасался каких-то фантастических грабителей, но не боялся курить на сеновале, чего я, наоборот, очень боялась. Володя и Вайнонен должны были осенью ставить какой-то партизанский балет, и Нина Анисимова часа три танцевала вокруг костра. Через неделю выяснилось, что денег осталось только на пароход и надо срочно уезжать. Уезжали мы вчетвером: Володя, Нина Анисимова, молодой художник Селезнев по прозвищу Вятка и я. Чтобы не умереть с голоду, поделили продукты, напекли булок и стали ждать на пристани пароход. А пароходы шли набитые. Тогда выпустили вперед Нину. Она побежала к капитану и сказала: "Капитан, миленький, возьмите нас на пароход" - тот не устоял, и мы поехали. Обеды мы брали три на четверых, и то продав матросу какую-то мою блузу. В Коломне Володя с Селезневым сошли, чтобы скорее доехать до Москвы и там встретить Нину и меня. Не успели сойти, как сразу у нас оказались сочувствующие: что же вы не сказали, что вы в затруднении, стали нас кормить шоколадом и т.п. и т.д. И вот когда мы уселись на Плющихе за круглый стол, на котором чего только не было, Володя засмеялся и сказал: "Нет, поесть можно только в Москве". На том наше путешествие и кончилось. Только потом он говорил, что был в негодовании от того, что я нисколько его романом с Ниной не огорчалась. Володя, приезжая в Москву, всегда звонил с вокзала. "Придете обедать?" - "Не знаю, успею ли, надо в Большой, надо во МХАТ". - "Ну, как хотите, а у меня вареное мясо с хреном". - "Всю жизнь мечтал - приду". Это любимая его фраза - "Всю жизнь мечтал". О чем только он не мечтал. Все для него обращалось в праздник, до чего был очаровательный человек. Он всегда звал меня смотреть свои спектакли - если сам был ими доволен. А если не очень, то не приглашал. Помню, как у него никак не шла "Кармен" в Большом. Ясно, что при этом условии вообще не надо было за нее браться. А Вета настаивала, и он мучался как в аду. Где бы я ни была, в любых обстоятельствах, если случалось что-либо интересное, всегда думалось: вот надо рассказать Володе. Помню, пришлось мне пасти овец в казахстанских сопках. Сопки сходились в Долину пяти лучей, по склонам розовые глыбы камней - да ведь это сцена с контрабандистами из "Кармен"! Вот бы Володя увидел. И так всегда. И всегда прерывались наши встречи с ним, всегда меня то засылали, то самой приходилось уезжать, бывать в Москве урывками. Как-то раз жила я в Вышнем Волочке и написала ему - почему он никогда не заедет ко мне, а ведь все время ездит из Ленинграда в Москву и из Москвы в Ленинград - мог бы и заехать по дороге. А он написал, что заехать не может. "Вы знаете сами, что я вас люблю и в моем ужасном одиночестве вы, может быть, самый близкий мне человек". Меня поразило то, что Володя, самый общительный человек, вечно на народе, вечно кем-нибудь увлеченный, говорит об одиночестве, и так горько. А мне он был как дорогой брат, который все понимал, который всегда рад был прийти на помощь, если надо. Накануне его смерти я была у него. Только я вошла, мне сказали: а у Володи сердечный приступ. Никогда он на сердце не жаловался, бывали у него сильные боли, которые он принимал за язву двенадцатиперстной кишки, глотал магнезию, все проходило как будто. Я сразу поняла, что это конец. Он лежал на диване и рассказывал, сколько лестниц он делает за день, работая в трех театрах сразу, говорил, что на другой день ему непременно надо в Большой театр, последить за освещением, - он ставил "Руслана и Людмилу", страшно волновался: "Если будет плохо, меня же будут ругать". - "Ну что же, завтра будет видно, будет хорошо, так и пойдете". Понемногу он успокоился. Мы мирно разговаривали, поцеловались с ним на прощанье. А утром телефон: умер Володя. Ему стало нехорошо, он что-то принял, сказал: "А вот теперь что-то новое". И все. Елена Васильевна и я приехали к нему на квартиру. Володя лежал, подвязанный платком, - так его и написал Тышлер. Встретила нас Марина с совершенно черным лицом. Рядом с Володей сидел мальчик, его племянник Коля Дмитриев, и не отрываясь смотрел на него. Служили панихиду, в головах стояли красные свечки - в рюмках. Глупая мысль - рассказать о Володе. А он тут лежит на столе. Да как же это может быть - не верится.