Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе - Светозар Чернов

– Пойдем, – Артемий Иванович обнял Курашкина за плечи. – Лексей, ты где?

Тут же из-под его руки возник Захаров с балалайкой.

– Я про тебя, Лексей, одну штуку знаю, – сказал ему Владимиров. – С какой стороны не посмотри – все то же самое. Хочешь, скажу? Слушай: Леша на полке клопа нашел. Надо было это на Гоулстон-стрит написать.

– Ты мени, Артемый, кажи, кем тоби мыстер Тамулти приходытся? – спросил Курашкин. – Ты не смийся, не смийся, бо мыстер Тамулти, кажуть, та е истынный Рыпер.

Артемий Иванович загоготал, хлопая его по спине.

– Тамулти – Потрошитель?! Ну ты даешь, Тараска! Да разве он Потрошитель! Потрошитель – это наш Николай, он всех и зарезал сам, и выпотрошил. Коля, подойди сюда, познакомься.

– Неужто ты, Мыкола, жинок потрошышь? Да то ж кышкы можна порваты зо смиху!

Легран походил около рыжего сыщика, лежавшего лицом в грязи, и попытался ногой перевернуть его бесчувственную тушу на спину.

– Эй, кто-нибудь, возьмите Батчелора, – повелительно сказал Владимиров, обращаясь к анархистам. – Нет-нет, ее не надо, только вот этого, что рядом лежит.

Окончательно рассвело, и под веселые звуки гармошки все отправились по Уайтчепл-роуд искать Фаберовского. Буйная толпа шествовала через весь Уайтчепл, и не только простые обыватели, спешившие в этот час на работу, но даже полицейские патрули, даже ломовики, везшие овощи на Спитлфилдзский рынок, сторонились и прижимались к стенам домов. Их обогнал голубой вагон конки, шедший из Стратфорда.

В половине седьмого компания подошла к Олдгейту. Фаберовский снова сидел на козлах, поеживаясь, но не от сырости и утреннего холода, а от вида пьяной компании с гармошкой и балалайкой. Во главе шел Артемий Иванович и во все горло распевал куплеты собственного сочинения. Васильев плелся сзади.

Не выдержав этого зрелища, поляк соскочил с козел и бросился им навстречу. Он схватил визжавшую Шапиро и бросил на пол в карету. Легран, как самый маленький и легкий, полетел следом. Батчелор, и в трезвом-то виде боявшийся Фаберовского, как огня, вскочил сам. Зато с Артемием Ивановичем оказалось сложнее. Как только поляк схватил его за рукав, Захаров с размаху огрел Фаберовского по голове балалайкой. Балалайка сломалась, с носа поляка слетели очки, и он, покачнувшись, выпустил коллегу.

– Куды ты их везеш, опрычник! – кричал Курашкин, прыгая вокруг поляка и прижимая гармошку к себе. – Видийды до бису!

– Мы тебе так просто не дадимся! – вдохновленный поддержкой, орал Владимиров.

– Вот мы тебя сейчас! – Адлер и Козебродский, стоя в стороне, пытались повалить фонарный столб.

Гиллеман с Дымшицем, стоя неподалеку от поляка, дружно голосили:

– Полиция, полиция! Безногого бьют!

Им истерично вторила пьяная Мандельбойн, безнадежно влюбившаяся в эту ночь в славного русского героя, пожертвовавшего своими нижними конечностями ради высшей любви.

Словно дрессировщик на арене с тиграми, Фаберовский щелкнул кнутом. Курашкин и Захаров попятились назад. Все остальные социалисты остановились. Васильев от греха подальше юркнул в экипаж. Ирландцы тоже благоразумно забрались внутрь. Слегка протрезвевший Батчелор выбрался из экипажа, поднял с мостовой очки в золотой оправе и почтительно встал рядом с распахнутой дверцей. И только разошедшийся Владимиров не желал угомониться:

– Да я тебя! Да я Пёрду Иванычу тебя сдам!

Фаберовский бросился вперед, выдержал от Артемия Ивановича страшный удар в глаз, и обхватив Владимирова руками, поволок к экипажу. Курашкин тоже вцепился в Артемия Ивановича и волочился следом. Батчелор помог втащить Владимирова, дверь захлопнулась и, едва Фаберовский взобрался на козлы и надел очки, упряжка рванула вперед, унося горе-убийц с места их позорища.

* * *

Когда Шапиро очнулась от тяжелого похмельного сна, серый утренний свет озарял гостиную дома на Эбби-роуд. Лежа на полу и медленно поворачивая голову, она обозрела ряд безжизненных тел, уложенных перед камином. С трудом, опираясь на локоть, женщина приподнялась. Заметив это движение, Фаберовский, дремавший в кресле-качалке, встрепенулся и встал, отбросив в сторону плед. Один глаз его заплыл и поляк вынужден был повязать черный платок, который придавал ему сходство с пиратом. Не хватало лишь деревянной ноги, но ее с успехом заменила затекшая левая.

– Умывальник в туалетной комнате, – сказал он ледяным голосом.

– Я вчера очень себя неприлично вела? – просипела Шапиро, встала и, задрав юбку, стала подтягивать чулки.

– Как последняя ***** – сквозь зубы процедил Фаберовский.

Припадая на левую ногу, он подошел к столу и смахнул все стоявшее там на пол, оставив один сифон для газированной воды.

Шапиро юркнула в коридор, испуганно оглядываясь на повязанное наискось лицо поляка.

– Погоди! – окликнул ее Фаберовский. – Ты можешь сказать мне, кто лежит обок нашего русского борова?

Она вернулась в гостиную, взглянула на Владимирова и увидела скрюченную фигуру Курашкина, мертвой хваткой вцепившегося в Артемия Ивановича.

– Я не знаю, – сама удивилась Шапиро. – Он был с нами в трактире и играл на гармошке.

– Добже, иди, я сам с ним разберусь.

Взяв сифон, поляк подошел к Владимирову и пустил ему в лицо струю газированной воды.

Артемий Иванович подскочил, как пробка из шампанского.

– Это я побеспокоил пана, – Фаберовский отставил сифон в сторону.

– Какой нынче час?

– Десятый пошел.

– Уж мы вчера погуляли, душу потешили, – сладко потянулся Владимиров.

– Мне тоже хочется душу отвести, – сказал поляк.

– Ну так отведите, – милостиво позволил Владимиров, не уловив в его голосе угрозы. – А что это у вас на глазу?

– А вот что!

Поляк со всего плеча ударил его в челюсть и Артемий Иванович со стоном повалился обратно на пол.

– Что вы делаете! А если вы ему челюсть свихнули?! – накинулась на Фаберовского Розмари, появившаяся в дверях.

– Ничего страшного, – поляк подул на разбитые в кровь костяшки. – Даже, если я свернул ему челюсть, ее надо оттянуть и вставить на место.

– Если бы вы знали, как я испугалась, когда утром увидела вас в кресле с синяком под глазом и всех этих людей, лежащих перед вами на полу!

– Не волнуйся, Рози, – сказал девушке поляк. – Просто у нас была дружеская вечеринка.

– Вот пошалуюсь Пёрду Ивановитшу, што вы мне селюсть швернули! – прошипел Артемий Иванович.

– Кто то есть?! – заорал на него поляк, в бешенстве пнув спящего Курашкина. Тот дернулся и пробормотал, так и не проснувшись:

– Полундра! Сам лечу!

– Да это ше Курашкин! – вдохновился Владимиров. – Я его сейчас убивать буду!

– Хватит шепелявить! Вставайте, надо убрать его отсюда, пока он не проснулся!

С кряхтением Артемий Иванович поднялся с пола, они взяли Курашкина, вынесли на улицу и, дождавшись, пока уберется поливальщик улиц со своей тележкой, перетащили аж на Аберкорн-плейс, где уложили в водосточную канаву. Возвращаясь, они заметили у ворот почтальона и поляк взял у него телеграмму.

– Телеграмма с Харли-стрит, – сказал Фаберовский, посмотрев на почтовый штамп.

– Фто, доктор поштавил нашим барышням клиштир? – злорадно спросил Артемий Иванович. – Будут жнать, как по ношам шляться неижвестно где!

– Это пан шлялся неизвестно где! – вспылил поляк. – А их я довез до самого дома, разве что на руки доктору Смиту не сдал!

Он отвернулся от Владимирова и повертел конверт в руках, не решаясь вскрыть. Что могло быть в этой телеграмме? Все что угодно. Может это просьба Пенелопы никогда больше не посещать ее дом и отказаться от любых попыток встретиться с ней? Это означало крушение всяких надежд обезопасить себя от доктора Смита. А может сам доктор Смит сообщает, что узнал в портрете из «Таймс» припадочного русского и обо всем донес Андерсону?

Не вскрывая конверта, Фаберовский поднялся по винтовой лестнице к себе в кабинет, и спустился через несколько минут с просветлевшим лицом и мокрой тряпкой в руках.

– Нате вот, пан, приложите к губе, – он сунул тряпку Владимирову. – Хотя этой тряпкой бы да отвозить пану по морде.

– А што ше такое было в телеграмме? – подхалимски спросил Артемий Иванович, увидев, как изменилось настроение Фаберовского и надеясь, что ему дадут опохмелиться.

– Мисс Пенелопа Смит сообщила мне адрес мистера Проджера: Тоттнем-корт-роуд, 17, – Фаберовский сел в кресло-качалку и откинулся на спинку. – Пойдите на кухню, пан, спросите у Розмари: вчера оставалось с четверть бутылки кларета.

Мерно покачиваясь в кресле, поляк подумал, что адрес Проджера дает ему прекрасную возможность проучить настырного валлийца. Сегодня же надо будет написать ему письмо от имени Леграна. Предложить в понедельник к девяти вечера явиться с этим письмом и деньгами в Сити к церкви Св. Олафа рядом с вокзалом Фенчерч-стрит «для получения сведений об интересующей его персоне». Но черт возьми! То, что Пенелопа послала ему телеграмму, означает, что она желает продолжать отношения!